Земля продолжала скитаться безпріютною. Сатурнъ со слѣпа принялъ ее за нищую, подалъ грошъ и сказалъ:
— И со сродники его! Но тутъ же извинился:
— Простите старику, сударыня. Осмотрѣлся. Потому — какъ гуляете вы въ неподходящемъ мѣстѣ и въ неурочное время...
Земля чувствовала себя въ высшей степени неловко, видя подозрительное вниманіе, съ какимъ слѣдятъ за нею свѣтила. Она отлично слышала, какъ Венера сказала Вегѣ:
— Право, ma chere, скоро и взойти нельзя будетъ... Что это такое? шляются какія-то подозрительныя планеты... Я всегда подозрѣвала, что эта Земля не очень-то comme il faut...
— Еще бы! отвѣтила Вега, — порядочное свѣтило изъ орбиты не вытолкаютъ... Ну, а если залетѣла ворона въ высокія хоромы, — отчего же не указать ей настоящее мѣсто? Всякъ сверчокъ знай свой шестокъ!..
— Да у меня же, наконецъ, исторія есть!., воскликнула Земля, возмущенная такой несправедливостью. Свѣтила всполошились.
— Она говоритъ про исторію!.. она хочетъ поднять исторію!.. послышались негодующіе голоса. Даже Марсъ замѣтилъ:
— Нехорошо-съ, сударыня. За такія слова можете и отвѣтить.
А Меркурій подмигнулъ созвѣздію Пса и присвистнулъ:
— Усь! усь! цюцикъ, шельма, бери ее! куси!..
— Хоть бы солнце поскорѣй взошло! плакалась Земля, — авось, хоть оно бы заступилось... А эти звѣздишки, планетишки, кометишки — тля! предатели! измѣнщики! А луна-то! луна! другъ мой исконный! Башмаковъ еще не износила съ тѣхъ поръ, какъ мы разстались, а уже любезничаетъ съ этимъ проходимцемъ... А, вѣдь, сколько мы съ нею пудовъ соли съѣли! сколько переговорили въ мѣсячныя ночи!.. Батюшки! какъ примется она разсказывать всѣ мои тайны, — пропала моя голова! ославитъ меня этотъ разбойникъ ажь до самаго Сиріуса.
— Очень рада вашему знакомству, говорила тѣмъ временемъ луна таинственному свѣтилу, — все-таки, кавалеръ... А то, помилуйте, что хорошаго? Двѣ дамы... скучно! И этакъ-то чуть не сто тысячъ лѣтъ...
— И я радъ, madame...
— Я дѣвица, — скромно поправила луна. — Mille pardons, mademoiselle...
— И по-французски говоритъ! — воскликнула луна изъ „Бѣднаго Іонаѳанаˮ — вы очаровательный мужчина! Вы отлично сдѣлали, что выгнали эту противную Землю. Она кокетка. Она завистница. Воображала, будто она меня красивѣе! А посмотрите: у нея Монбланъ, вмѣсто носа, да и тотъ на-сторону. Сплетница, какихъ свѣтъ не создавалъ... Помилуйте, исторію выдумала! присяжныхъ повѣренныхъ выдумала! репортеровъ! — моветонъ страшнѣйшій. Одѣваться не умѣетъ. Взгляните на меня: правда, хорошенькій ситчикъ? Глазки и лапки, глазки и лапки... а Земля — это
верхъ безвкусицы. Пестрота какая-то: Сахара желтая, океаны — одинъ синій, другой бурый, третій бѣлый, четвертый зеленый. А то есть еще моря: Красное, Черное, Желтое... Кухарка, а не планета!
— Сударыня! воскликнулъ незнакомецъ, — вы очаровательны. Вы прекрасны, какъ Діана и краснорѣчивы, какъ Цицеронъ. Я... я... я увлеченъ вами. Я жить безъ васъ не могу. Я дѣлаю вамъ предложеніе руки и сердца.
— Спросите папашу и мамашу, смиренно сказала луна, — а я согласна...
Влюбленная чета изъявила намѣреніе слиться въ пламенномъ поцѣлуѣ. Этого скандала Земля уже никакъ не могла потерпѣть въ своей прежней орбитѣ:
— Тьфу!.. безобразники!..
Она плюнула такъ энергично, что даже — проснулась.
— Уфъ! пригрезится же такая чушь! — подумала она, стирая холодный потъ съ Кавказскихъ горъ, — должно быть, я вчера нѣмецкихъ газетъ начиталась... послѣ нихъ всегда что нибудь дикое во снѣ видишь! А хорошо все таки быть въ своей орбитѣ, чортъ возьми!..
И Земля, прищелкнувъ языкомъ въ знакъ своего удовольствія, пошла кубаремъ на встрѣчу восходящему солнцу.
S. F.
свои произведенія за безцѣнокъ. Беллетристика тоже празднуетъ на вербномъ рынкѣ свой праздникъ: многія сочиненія впервые прочитываются публикой, по крайней мѣрѣ, заглавные листы, и въ то время, когда покупатели переворачиваютъ листы, предлагая пять копѣекъ за экземпляръ, авторы навѣрно переворачиваются въ гробу и проклинаютъ «день своего рожденія».
Таковъ страшный судъ современниковъ. А главное — страшная давка на вербномъ рынкѣ!
Берегите свои мозоли, господа, и не выставляйте ихъ безъ толку на свѣтъ Божій, — пригодятся еще.
Аукціонные ребята — это особая порода хищныхъ, которые живутъ около смерти, банкротства и всякихъ «непредвидѣнныхъ обстоятельствъ». Они живутъ, вслѣдствіе этого, въ полномъ единомысліи съ гробовщиками, старьевщиками и татарами. Какъ хищная рать, они набрасываются на добычу, едва только почуютъ въ воздухѣ несчастье иди отъѣздъ хорошенькой актрисы. Для нихъ все хорошій товаръ: смерть бездѣтнаго холостяка послѣ тяжкаго катарра, крахъ банкира послѣ тяжкаго надувательства или переселеніе «души общества» въ другія палестины — были бы только канделябры, кушетки и плевательницы. Аукціонныя лакомки уже тутъ какъ тутъ! Появляются они «около вещей» стаями или синдикатомъ въ «строгомъ» порядкѣ; мелкихъ соперниковъ отбрасываютъ или бросаютъ имъ отступныя крохи, а остальное обрабатываютъ сами и добываютъ намѣченное по намѣченной цѣли. Все это, конечно, старо, какъ старье, которое они скупаютъ, тѣмъ не менѣе, аукціонные ребята множатся и плодятся, аки песокъ на днѣ, и ростутъ, какъ грибы на дорогѣ.
ПРОЩАНЬЕ МОСКВЫ СЪ КОНЦЕРТАНТАМИ. Прощай, рояль, тромбонъ и скрипка! Прощай, сопрано — красота!
Вы всѣ прискучили мнѣ шибко Въ теченье долгаго поста. Сыта я звуками по-горло!
Довольна такъ, что съ этихъ поръ Мнѣ будутъ пушечныя жерла
Милѣй, чѣмъ басъ или теноръ!
S. F.
МАЛЕНЬКІЯ ДЕРЗОСТИ.
— Зачѣмъ Шестеркина изъ Мѣщанскаго собранія вывели?
— А чтобъ онъ самъ другихъ не вывелъ... на свѣжую воду.
— Вотъ, это дѣйствительно выставка!!! — сказалъ одинъ господинъ, придя на выставку картины Сухоровскаго
— Знаете, что? — говоритъ одинъ господинъ другому. — Ходилъ я къ Парадизу и во время сезона и постомъ, и нахожу, что итальянская оперетка гораздо смѣшнѣе русской.
На вербѣ.
— Баринъ! Баринъ! Купите! Чортъ въ банкѣ! — Какъ-же онъ тамъ не сломалъ себѣ ногу? — Чортъ въ банкѣ!
— Ну, и отлично! У насъ, вотъ, въ банкѣ такъ ни чорта нѣтъ.
Два пшютта.
— Кто эта Марзденъ, о которой столько пишутъ!
— Извѣстная проказница. — ???
— Занимается спеціально прокаженными якутами.
Маркизъ Враль.
НА ВЕРБѢ. На площади огромной Отъ ранняго утра
Снуетъ толпа народа Нарядна и пестра... Какое оживленье, Какая суета!..
Но мнѣ мила сердечно Родная простота.
Въ ней свѣтскихъ развлеченій Конечно не найду...
Здѣсь все непринужденно, Подсолнухи въ ходу.
Но этотъ духъ безпечный И эта толкотня
Всей приторности нашей Дороже для меня...
И шумъ, и крикъ, и хохотъ Надъ всякимъ пустякомъ —
Надъ франтами въ цилиндрахъ, Надъ пьянымъ мужикомъ... А для грошовыхъ сдѣлокъ Чего-чего нѣтъ тутъ...
Чертей (положимъ, въ банкахъ) И тѣхъ здѣсь продаютъ.
Риѳмачевъ.
ВОЗДУШНЫЕ ШАРЫ.
(Внутреннія, граничныя и странныя сообщенія).
Сообщеніе I.
Изъ подъ Ивангорода. Представьте себѣ, г. редакторъ, вчера мы были поражены изобиліемъ свѣта! Обыкновенно въ нашемъ мѣстечкѣ фонаря и съ фонаремъ не отыщешь, а потому мы большею частью сидимъ за печкой и разсказываемъ другъ другу сказки — вдругъ кто то крикнулъ на улицѣ „горимъ! “. Когда мы выбѣжали, все мѣстечко было уже въ сборѣ на площади, пожарной команды еще не было — но и пожара никакого не было: свѣтъ, оказалось, спадалъ на насъ сверху обильными перпендикулярными снопами и поражалъ насъ въ самую макушку! Вѣроятно — это хитрые пруссаки прилетали, чтобы вызвать тревогу. — Какъ вы полагаете?
Сообщеніе II.
Изъ подъ Замбновицъ. Ровно въ 7 часовъ вечера надъ трубой нашей ратуши остановился, какъ вкопанный, прусскій воздушный шаръ — и сталъ снимать виды съ городскихъ заборовъ. Несмотря на поздній часъ, было созвано экстренное собраніе всѣхъ сплетниковъ въ городской трактиръ и всѣ присоединились къ мнѣнію аптекаря, что слѣдуетъ пустить въ ходъ клистирную трубку, начиненную составомъ его собственнаго изобрѣтенія: дѣйствіе оказалось радикальнымъ — и воздушный шаръ направился къ западу, о чемъ сообщаемъ вамъ съ удовольствіемъ.
Сообщеніе III.
Изъ-подъ воздушнаго шара, на границѣ Ерунды.
До сихъ поръ у насъ „пруссаки“ водились только за печкой; теперь они стали показываться по вечерамъ на небосводѣ. Что вы на это скажете?
Отв. ред. Полагаемъ, что нужно всѣхъ обывателей западной границы снабдитъ, какъ можно скорѣе, „порошками отъ пруссаковъˮ для того, чтобы они спали по ночамъ. Можетъ бытъ, когда ˮпруссаки перестанутъ ихъ тревожитьˮ, они оставятъ редакцію въ покоѣ.
— И со сродники его! Но тутъ же извинился:
— Простите старику, сударыня. Осмотрѣлся. Потому — какъ гуляете вы въ неподходящемъ мѣстѣ и въ неурочное время...
Земля чувствовала себя въ высшей степени неловко, видя подозрительное вниманіе, съ какимъ слѣдятъ за нею свѣтила. Она отлично слышала, какъ Венера сказала Вегѣ:
— Право, ma chere, скоро и взойти нельзя будетъ... Что это такое? шляются какія-то подозрительныя планеты... Я всегда подозрѣвала, что эта Земля не очень-то comme il faut...
— Еще бы! отвѣтила Вега, — порядочное свѣтило изъ орбиты не вытолкаютъ... Ну, а если залетѣла ворона въ высокія хоромы, — отчего же не указать ей настоящее мѣсто? Всякъ сверчокъ знай свой шестокъ!..
— Да у меня же, наконецъ, исторія есть!., воскликнула Земля, возмущенная такой несправедливостью. Свѣтила всполошились.
— Она говоритъ про исторію!.. она хочетъ поднять исторію!.. послышались негодующіе голоса. Даже Марсъ замѣтилъ:
— Нехорошо-съ, сударыня. За такія слова можете и отвѣтить.
А Меркурій подмигнулъ созвѣздію Пса и присвистнулъ:
— Усь! усь! цюцикъ, шельма, бери ее! куси!..
— Хоть бы солнце поскорѣй взошло! плакалась Земля, — авось, хоть оно бы заступилось... А эти звѣздишки, планетишки, кометишки — тля! предатели! измѣнщики! А луна-то! луна! другъ мой исконный! Башмаковъ еще не износила съ тѣхъ поръ, какъ мы разстались, а уже любезничаетъ съ этимъ проходимцемъ... А, вѣдь, сколько мы съ нею пудовъ соли съѣли! сколько переговорили въ мѣсячныя ночи!.. Батюшки! какъ примется она разсказывать всѣ мои тайны, — пропала моя голова! ославитъ меня этотъ разбойникъ ажь до самаго Сиріуса.
— Очень рада вашему знакомству, говорила тѣмъ временемъ луна таинственному свѣтилу, — все-таки, кавалеръ... А то, помилуйте, что хорошаго? Двѣ дамы... скучно! И этакъ-то чуть не сто тысячъ лѣтъ...
— И я радъ, madame...
— Я дѣвица, — скромно поправила луна. — Mille pardons, mademoiselle...
— И по-французски говоритъ! — воскликнула луна изъ „Бѣднаго Іонаѳанаˮ — вы очаровательный мужчина! Вы отлично сдѣлали, что выгнали эту противную Землю. Она кокетка. Она завистница. Воображала, будто она меня красивѣе! А посмотрите: у нея Монбланъ, вмѣсто носа, да и тотъ на-сторону. Сплетница, какихъ свѣтъ не создавалъ... Помилуйте, исторію выдумала! присяжныхъ повѣренныхъ выдумала! репортеровъ! — моветонъ страшнѣйшій. Одѣваться не умѣетъ. Взгляните на меня: правда, хорошенькій ситчикъ? Глазки и лапки, глазки и лапки... а Земля — это
верхъ безвкусицы. Пестрота какая-то: Сахара желтая, океаны — одинъ синій, другой бурый, третій бѣлый, четвертый зеленый. А то есть еще моря: Красное, Черное, Желтое... Кухарка, а не планета!
— Сударыня! воскликнулъ незнакомецъ, — вы очаровательны. Вы прекрасны, какъ Діана и краснорѣчивы, какъ Цицеронъ. Я... я... я увлеченъ вами. Я жить безъ васъ не могу. Я дѣлаю вамъ предложеніе руки и сердца.
— Спросите папашу и мамашу, смиренно сказала луна, — а я согласна...
Влюбленная чета изъявила намѣреніе слиться въ пламенномъ поцѣлуѣ. Этого скандала Земля уже никакъ не могла потерпѣть въ своей прежней орбитѣ:
— Тьфу!.. безобразники!..
Она плюнула такъ энергично, что даже — проснулась.
— Уфъ! пригрезится же такая чушь! — подумала она, стирая холодный потъ съ Кавказскихъ горъ, — должно быть, я вчера нѣмецкихъ газетъ начиталась... послѣ нихъ всегда что нибудь дикое во снѣ видишь! А хорошо все таки быть въ своей орбитѣ, чортъ возьми!..
И Земля, прищелкнувъ языкомъ въ знакъ своего удовольствія, пошла кубаремъ на встрѣчу восходящему солнцу.
S. F.
свои произведенія за безцѣнокъ. Беллетристика тоже празднуетъ на вербномъ рынкѣ свой праздникъ: многія сочиненія впервые прочитываются публикой, по крайней мѣрѣ, заглавные листы, и въ то время, когда покупатели переворачиваютъ листы, предлагая пять копѣекъ за экземпляръ, авторы навѣрно переворачиваются въ гробу и проклинаютъ «день своего рожденія».
Таковъ страшный судъ современниковъ. А главное — страшная давка на вербномъ рынкѣ!
Берегите свои мозоли, господа, и не выставляйте ихъ безъ толку на свѣтъ Божій, — пригодятся еще.
Аукціонные ребята — это особая порода хищныхъ, которые живутъ около смерти, банкротства и всякихъ «непредвидѣнныхъ обстоятельствъ». Они живутъ, вслѣдствіе этого, въ полномъ единомысліи съ гробовщиками, старьевщиками и татарами. Какъ хищная рать, они набрасываются на добычу, едва только почуютъ въ воздухѣ несчастье иди отъѣздъ хорошенькой актрисы. Для нихъ все хорошій товаръ: смерть бездѣтнаго холостяка послѣ тяжкаго катарра, крахъ банкира послѣ тяжкаго надувательства или переселеніе «души общества» въ другія палестины — были бы только канделябры, кушетки и плевательницы. Аукціонныя лакомки уже тутъ какъ тутъ! Появляются они «около вещей» стаями или синдикатомъ въ «строгомъ» порядкѣ; мелкихъ соперниковъ отбрасываютъ или бросаютъ имъ отступныя крохи, а остальное обрабатываютъ сами и добываютъ намѣченное по намѣченной цѣли. Все это, конечно, старо, какъ старье, которое они скупаютъ, тѣмъ не менѣе, аукціонные ребята множатся и плодятся, аки песокъ на днѣ, и ростутъ, какъ грибы на дорогѣ.
ПРОЩАНЬЕ МОСКВЫ СЪ КОНЦЕРТАНТАМИ. Прощай, рояль, тромбонъ и скрипка! Прощай, сопрано — красота!
Вы всѣ прискучили мнѣ шибко Въ теченье долгаго поста. Сыта я звуками по-горло!
Довольна такъ, что съ этихъ поръ Мнѣ будутъ пушечныя жерла
Милѣй, чѣмъ басъ или теноръ!
S. F.
МАЛЕНЬКІЯ ДЕРЗОСТИ.
— Зачѣмъ Шестеркина изъ Мѣщанскаго собранія вывели?
— А чтобъ онъ самъ другихъ не вывелъ... на свѣжую воду.
— Вотъ, это дѣйствительно выставка!!! — сказалъ одинъ господинъ, придя на выставку картины Сухоровскаго
— Знаете, что? — говоритъ одинъ господинъ другому. — Ходилъ я къ Парадизу и во время сезона и постомъ, и нахожу, что итальянская оперетка гораздо смѣшнѣе русской.
На вербѣ.
— Баринъ! Баринъ! Купите! Чортъ въ банкѣ! — Какъ-же онъ тамъ не сломалъ себѣ ногу? — Чортъ въ банкѣ!
— Ну, и отлично! У насъ, вотъ, въ банкѣ такъ ни чорта нѣтъ.
Два пшютта.
— Кто эта Марзденъ, о которой столько пишутъ!
— Извѣстная проказница. — ???
— Занимается спеціально прокаженными якутами.
Маркизъ Враль.
НА ВЕРБѢ. На площади огромной Отъ ранняго утра
Снуетъ толпа народа Нарядна и пестра... Какое оживленье, Какая суета!..
Но мнѣ мила сердечно Родная простота.
Въ ней свѣтскихъ развлеченій Конечно не найду...
Здѣсь все непринужденно, Подсолнухи въ ходу.
Но этотъ духъ безпечный И эта толкотня
Всей приторности нашей Дороже для меня...
И шумъ, и крикъ, и хохотъ Надъ всякимъ пустякомъ —
Надъ франтами въ цилиндрахъ, Надъ пьянымъ мужикомъ... А для грошовыхъ сдѣлокъ Чего-чего нѣтъ тутъ...
Чертей (положимъ, въ банкахъ) И тѣхъ здѣсь продаютъ.
Риѳмачевъ.
ВОЗДУШНЫЕ ШАРЫ.
(Внутреннія, граничныя и странныя сообщенія).
Сообщеніе I.
Изъ подъ Ивангорода. Представьте себѣ, г. редакторъ, вчера мы были поражены изобиліемъ свѣта! Обыкновенно въ нашемъ мѣстечкѣ фонаря и съ фонаремъ не отыщешь, а потому мы большею частью сидимъ за печкой и разсказываемъ другъ другу сказки — вдругъ кто то крикнулъ на улицѣ „горимъ! “. Когда мы выбѣжали, все мѣстечко было уже въ сборѣ на площади, пожарной команды еще не было — но и пожара никакого не было: свѣтъ, оказалось, спадалъ на насъ сверху обильными перпендикулярными снопами и поражалъ насъ въ самую макушку! Вѣроятно — это хитрые пруссаки прилетали, чтобы вызвать тревогу. — Какъ вы полагаете?
Сообщеніе II.
Изъ подъ Замбновицъ. Ровно въ 7 часовъ вечера надъ трубой нашей ратуши остановился, какъ вкопанный, прусскій воздушный шаръ — и сталъ снимать виды съ городскихъ заборовъ. Несмотря на поздній часъ, было созвано экстренное собраніе всѣхъ сплетниковъ въ городской трактиръ и всѣ присоединились къ мнѣнію аптекаря, что слѣдуетъ пустить въ ходъ клистирную трубку, начиненную составомъ его собственнаго изобрѣтенія: дѣйствіе оказалось радикальнымъ — и воздушный шаръ направился къ западу, о чемъ сообщаемъ вамъ съ удовольствіемъ.
Сообщеніе III.
Изъ-подъ воздушнаго шара, на границѣ Ерунды.
До сихъ поръ у насъ „пруссаки“ водились только за печкой; теперь они стали показываться по вечерамъ на небосводѣ. Что вы на это скажете?
Отв. ред. Полагаемъ, что нужно всѣхъ обывателей западной границы снабдитъ, какъ можно скорѣе, „порошками отъ пруссаковъˮ для того, чтобы они спали по ночамъ. Можетъ бытъ, когда ˮпруссаки перестанутъ ихъ тревожитьˮ, они оставятъ редакцію въ покоѣ.