ся, что онъ сидитъ у окна (Европы?! ), но никакихъ птицъ не наблюдаетъ; сквозь узорчатыя стекла видны только по временамъ періодическія появленія дворника съ метлою.
Кромѣ того, въ Петербургѣ по утрамъ голосистыя бабы поютъ: «Сельди хорошія, сельди»!.. Ярославскіе мужики поютъ: „Куры битыя! «Дичь свѣжая!.. » И, неизмѣнно, въ 8 ч. утра татары будятъ обывателей: „халатъ! халатъ! “
ХУДОЖНИКУ СУХОРОВСКОМУ. Чтобъ забавить людъ московскій Наготою разныхъ дамъ, Знаменитый Сухоровскій
Преподнесъ картину намъ...
Видя „Первый день въ гаремѣˮ, Мыслю я, тоской объятъ:
Что сказать въ подобной темѣ Намъ художники хотятъ?..
Мы совсѣмъ не такъ ужъ дики, Пошлыхъ думъ не такъ полны,
Чтобъ растаять отъ „клубникиˮ, Славя автора „Наныˮ.
Вѣчно въ грязь топча искусство Грубой дикостью картинъ,
Возмутить лишь можетъ чувство Этотъ странный господинъ.
Декадентъ.
КВАРТИРНЫЯ ПОСЛОВИЦЫ И ПОГОВОРКИ.
— На то и квартирантъ на свѣтѣ, что бы домовладѣлецъ не дремалъ...
— Хорошій домовладѣлецъ — десять квартирантовъ тиранитъ...
— Бей квартиранта рублемъ, — выстроишь еще домъ...
— Кто квартиры не нанималъ, тотъ и горя не видалъ...
ФЕХТОВАЛЬНЫЯ СОСТЯЗАНІЯ.
Воспой, чувствительная лира,
„Континентальˮ, обитель мира, Гдѣ, вмѣсто выпивки и пира, Нашли пріютъ себѣ рапира
И эспадронъ!
Гдѣ, вмѣсто пшюттовъ и альфонсовъ, Мы зримъ Тарасовыхъ и Понсовъ...
Гдѣ фляжекъ звонъ
Смѣнилъ оружья стукъ и скрежетъ, Гдѣ всякъ другъ друга колетъ,
рѣжетъ,
И, въ знакъ побѣдъ,
Бойцы, задавъ другъ другу таску, Снимаютъ панцырь свой и маску
И — маршъ въ буфетъ!
Pauvre Enfant.
ПО ТЕАТРАМЪ И УВЕСЕЛЕНІЯМЪ.
Съ легкой руки Коклена, къ намъ сразу посыпались постные серьезные гости и даже цѣлыя труппы артистовъ. Львиную долю набралъ ихъ г. Парадизъ, угощающій теперь публику въ одно время итальянской оперой и итальянской трагедіей. Въ оперѣ главенствуетъ теноръ Арамбуро, а въ трагедіи трагикъ Маджи. И то и другое интересно. Арамбуро желаетъ замѣнить Мазини, Фигнера и даже Томаньо, имѣя большое сходство съ этими тенорами: онъ пожилъ и обладаетъ мяг
кимъ тембромъ Мазини, умѣетъ легко забираться на „верхиˮ, какъ Томаньо, и отличается храбростью, подобно Фигнеру, въ исполненіи драматическихъ ролей. Это теноръ на всѣ руки, который можетъ доставить публикѣ удовольствіе, а антрепренеру — полные сборы. Должно быть, поэтому г. Арамбуро позволяетъ себѣ часто капризничать, зная заранѣе, что ему простятъ всякія глупости... Трагикъ Маджи — артистъ совсѣмъ „изъ другой оперыˮ. Онъ Золаистъ до мозга костей, до кончиковъ волосъ... Онъ такъ реально ревнуетъ, дерется, душитъ и зарѣзывается, что, вмѣсто художественнаго описанія его игры, слѣдуетъ пригласить околодочнаго, для составленія протокола о нарушеніи общественнаго спокойствія и приличія... Но все таки г. Маджи интересенъ и заслуживаетъ имя крупнаго художника. Его игра, какъ и творенія Золя, имѣетъ „грязныя деталиˮ, которыя, можетъ быть, правдивы, вѣрны, но все таки грязны... Кому это пріятно, тотъ можетъ прямо восхищаться этимъ знаменитымъ итальянскимъ трагикомъ новѣйшей формаціи.
Легкая шансонетка и откровенный канканъ, имѣющіе у насъ „права гражданстваˮ, конечно, требуютъ хотя изрѣдка, чтобы объ нихъ „свое сужденіе имѣтьˮ... Храмины этого искусства у насъ — „Салонъ де Варьете„ и „театръ Омонаˮ, въ которыхъ присяжными жрицами — француженки, нѣмки и англичанки. Мы такъ и привыкли, что всякія „легкія безобразіяˮ насаждаются у насъ иностранками и иностранцами; все это имъ прощается потому, что онѣ иностранки, умѣющія прикрывать свои безобразія не всѣмъ доступной иностранной тарабарщиной, приличной мимикой и элегантнымъ кокетствомъ. Но непріятно видѣть, когда легкой француженкѣ тяжело подражаетъ русская шансонетная пѣвица: маскировка исчезаетъ и остается одно голое безобразіе, комментируемое общедоступнымъ русскимъ текстомъ и далеко недвусмысленными грубыми вольностями въ костюмахъ и движеніяхъ. Полагаемъ, что русское искусство ничего бы не потеряло, если изъ нашихъ кафе-шантановъ русскія „легкія пѣвичкиˮ были бы совершенно изгнаны... Право, это было бы гораздо приличнѣе.
Неприсяжный рецензентъ. АРАПЪ И ГИШПАНЕЦЪ
или
ГОСТЬ НА ГОСТЬ — ХОЗЯИНУ РАДОСТЬ!
Съ одной стороны драма, съ другой — опера.
Касса театра Парадизъ, г. Парадизъ подсчитываетъ коклэновскіе барыши...
Еще однѣ послѣднія гастроли,
И конченъ мой сезонъ. Исполненъ долгъ, Завѣщанный искусствомъ и карманомъ. Лардинуа, Коклэна, Монбазонъ,
Не говоря о прочихъ, показалъ я
Москвѣ... жаль, поднадула Декроза! Взамѣнъ ея, я выпускаю Маджи!
Хочетъ отворитъ большой сундукъ съ таможенными клеймами и надписью: „Андреа Маджи. Очень хрупкое. Обращаться осторожно. Вверхъ дномъ не переворачивать. Онъ самъ это можетъˮ. Изъ сундука слышится рычаніе.
Парадизъ. Zum Teufel! Was ist dаs?! Вѣдь, я театръ Держу, а нс звѣринецъ. Какъ же это
Случилось, что — взамѣнъ актера Маджи — Прислали мнѣ какъ будто... леопарда?
Входятъ Киселевичъ и Мишель Фрамбуазовъ, директоръ малининской оперы, въ костюмѣ ˮкнязяˮ съ Татарской.
Киселевичъ. Ты говоришь: хорошъ товаръ?
Фрамбуазовъ.
Не можетъ
Быть лучше, господинъ! Совсѣмъ не
ношенъ... Изъ первыхъ рукъ достался самому! Вотъ — посмотри!
(Вытряхиваетъ изъ мѣшка цѣлую кучу артистовъ и артистокъ. Киселевичъ взираетъ на нихъ критическимъ окомъ).
Киселевичъ. Плохой товаръ! Фрамбуазовъ.
Какъ такъ? Киселевичъ. Да такъ, что, право, нечего и выбрать... Отдѣляетъ изъ общей кучи г-жъ Любатовичъ, Фонсъ, г. Полли и еще кое-кою.
Ну, вотъ за этихъ я тебѣ даю
Халатъ, двѣ пары туфель, рубль при
дачи,
И больше ни копѣйки. По рукамъ? Фрамбуазовъ. Берите, баринъ... Будемте знакомы! Шурумъ-бурумъ! шурумъ-бурумъ!..
(Уходитъ). Киселевичъ.
Виватъ! Обзавелись мы оперою, значитъ!
Не все жъ играть „Еленъˮ и „Пери
колъ! ˮ
Пора намъ быть серьезнѣй. Арамбуро!
Арамбуро выѣзжаетъ на сцену верхомъ на дрессированномъ си-бемолѣ. За поясомъ, вмѣсто кинжала, заткнутъ г. Мазини.
Чего синьоръ желаетъ? Киселевичъ.
Хочешь пѣть
Ты „Карменъˮ? Арамбуро. Отчего же нѣтъ? По Карменъ Бываютъ разныя. Иную Карменъ
И слушать жутко.
Киселевичъ. Этого не бойся!
У насъ ее совсѣмъ не слышно, ибо Поетъ ее синьора Любатовичъ! Арамбуро. Mes compliments, mademoiselle! Любатовичъ (ко итальянски). Яини
Радини, что со мною вы пѣвини!
Арамбуро отскакиваетъ въ нѣкоторомъ смущеніи.
Carramba! это что за разговоръ?!
(По близорукости перешагнувъ черезъ г-жу Фонсъ, которая отъ испуга беретъ пятнадцатичертное до, бѣжитъ къ сундуку съ Маджи и падаетъ на оный сундукъ въ изнеможеніи. Страшное рычаніе. Терпѣніе г. Маджи и сундукъ лопаются съ такой силой, что г. Арамбуро взлетаетъ въ воздухъ, подобно ракетѣ, крича „караулъ! ˮ на прелестномъ си-натюрелѣ. Психопатки, репортеры, интервьювисты апплодируютъ).
Маджи. О, крови, крови, крови, Парадизъ! Говядины сырой!.. Мясного сока!!.
Остерегитесь! Тигръ сорвался съ цѣпи, Левъ выскочилъ изъ клѣтки...
Парадизъ (притаившись въ кассѣ). Вотъ-те разъ!
Да это просто извергъ естества! Маджи. Я покажу вамъ, какъ играть Отелло!
Дрожите, дамы нервныя!..
Съѣдаетъ Дездемону, растерзываетъ Эмилію, разрубаетъ Яго на мелкіе кусочки, поголовно избиваетъ весь остальной персоналъ, всю администрацію театра и даже прислугу.
Парадизъ (завязнувъ между зубами г. Маджи).
Погибъ я!
Du bist barnajer als Possart und Rossi!
Переламывается на-двое и пропадаетъ, какъ пламень дымный. Г. Маджи стоитъ въ гамлетовскомъ раздумьи.
Г. Маджи. Что сдѣлалъ я? Съѣлъ даже Парадиза! Гдѣ-жь гастролировать теперь я буду! Казню себя! казню немилосердно! Прощайте, братцы!
Откусываетъ самъ себѣ голову. Публика цѣпенѣетъ отъ ужаса.
Голосъ изъ партера. Людоѣдъ онъ былъ!!!
Занавѣсъ, къ полному моему удовольствію, быстро падаетъ.
Spiritus Familiaris.
Кромѣ того, въ Петербургѣ по утрамъ голосистыя бабы поютъ: «Сельди хорошія, сельди»!.. Ярославскіе мужики поютъ: „Куры битыя! «Дичь свѣжая!.. » И, неизмѣнно, въ 8 ч. утра татары будятъ обывателей: „халатъ! халатъ! “
ХУДОЖНИКУ СУХОРОВСКОМУ. Чтобъ забавить людъ московскій Наготою разныхъ дамъ, Знаменитый Сухоровскій
Преподнесъ картину намъ...
Видя „Первый день въ гаремѣˮ, Мыслю я, тоской объятъ:
Что сказать въ подобной темѣ Намъ художники хотятъ?..
Мы совсѣмъ не такъ ужъ дики, Пошлыхъ думъ не такъ полны,
Чтобъ растаять отъ „клубникиˮ, Славя автора „Наныˮ.
Вѣчно въ грязь топча искусство Грубой дикостью картинъ,
Возмутить лишь можетъ чувство Этотъ странный господинъ.
Декадентъ.
КВАРТИРНЫЯ ПОСЛОВИЦЫ И ПОГОВОРКИ.
— На то и квартирантъ на свѣтѣ, что бы домовладѣлецъ не дремалъ...
— Хорошій домовладѣлецъ — десять квартирантовъ тиранитъ...
— Бей квартиранта рублемъ, — выстроишь еще домъ...
— Кто квартиры не нанималъ, тотъ и горя не видалъ...
ФЕХТОВАЛЬНЫЯ СОСТЯЗАНІЯ.
Воспой, чувствительная лира,
„Континентальˮ, обитель мира, Гдѣ, вмѣсто выпивки и пира, Нашли пріютъ себѣ рапира
И эспадронъ!
Гдѣ, вмѣсто пшюттовъ и альфонсовъ, Мы зримъ Тарасовыхъ и Понсовъ...
Гдѣ фляжекъ звонъ
Смѣнилъ оружья стукъ и скрежетъ, Гдѣ всякъ другъ друга колетъ,
рѣжетъ,
И, въ знакъ побѣдъ,
Бойцы, задавъ другъ другу таску, Снимаютъ панцырь свой и маску
И — маршъ въ буфетъ!
Pauvre Enfant.
ПО ТЕАТРАМЪ И УВЕСЕЛЕНІЯМЪ.
Съ легкой руки Коклена, къ намъ сразу посыпались постные серьезные гости и даже цѣлыя труппы артистовъ. Львиную долю набралъ ихъ г. Парадизъ, угощающій теперь публику въ одно время итальянской оперой и итальянской трагедіей. Въ оперѣ главенствуетъ теноръ Арамбуро, а въ трагедіи трагикъ Маджи. И то и другое интересно. Арамбуро желаетъ замѣнить Мазини, Фигнера и даже Томаньо, имѣя большое сходство съ этими тенорами: онъ пожилъ и обладаетъ мяг
кимъ тембромъ Мазини, умѣетъ легко забираться на „верхиˮ, какъ Томаньо, и отличается храбростью, подобно Фигнеру, въ исполненіи драматическихъ ролей. Это теноръ на всѣ руки, который можетъ доставить публикѣ удовольствіе, а антрепренеру — полные сборы. Должно быть, поэтому г. Арамбуро позволяетъ себѣ часто капризничать, зная заранѣе, что ему простятъ всякія глупости... Трагикъ Маджи — артистъ совсѣмъ „изъ другой оперыˮ. Онъ Золаистъ до мозга костей, до кончиковъ волосъ... Онъ такъ реально ревнуетъ, дерется, душитъ и зарѣзывается, что, вмѣсто художественнаго описанія его игры, слѣдуетъ пригласить околодочнаго, для составленія протокола о нарушеніи общественнаго спокойствія и приличія... Но все таки г. Маджи интересенъ и заслуживаетъ имя крупнаго художника. Его игра, какъ и творенія Золя, имѣетъ „грязныя деталиˮ, которыя, можетъ быть, правдивы, вѣрны, но все таки грязны... Кому это пріятно, тотъ можетъ прямо восхищаться этимъ знаменитымъ итальянскимъ трагикомъ новѣйшей формаціи.
Легкая шансонетка и откровенный канканъ, имѣющіе у насъ „права гражданстваˮ, конечно, требуютъ хотя изрѣдка, чтобы объ нихъ „свое сужденіе имѣтьˮ... Храмины этого искусства у насъ — „Салонъ де Варьете„ и „театръ Омонаˮ, въ которыхъ присяжными жрицами — француженки, нѣмки и англичанки. Мы такъ и привыкли, что всякія „легкія безобразіяˮ насаждаются у насъ иностранками и иностранцами; все это имъ прощается потому, что онѣ иностранки, умѣющія прикрывать свои безобразія не всѣмъ доступной иностранной тарабарщиной, приличной мимикой и элегантнымъ кокетствомъ. Но непріятно видѣть, когда легкой француженкѣ тяжело подражаетъ русская шансонетная пѣвица: маскировка исчезаетъ и остается одно голое безобразіе, комментируемое общедоступнымъ русскимъ текстомъ и далеко недвусмысленными грубыми вольностями въ костюмахъ и движеніяхъ. Полагаемъ, что русское искусство ничего бы не потеряло, если изъ нашихъ кафе-шантановъ русскія „легкія пѣвичкиˮ были бы совершенно изгнаны... Право, это было бы гораздо приличнѣе.
Неприсяжный рецензентъ. АРАПЪ И ГИШПАНЕЦЪ
или
ГОСТЬ НА ГОСТЬ — ХОЗЯИНУ РАДОСТЬ!
Съ одной стороны драма, съ другой — опера.
Касса театра Парадизъ, г. Парадизъ подсчитываетъ коклэновскіе барыши...
Еще однѣ послѣднія гастроли,
И конченъ мой сезонъ. Исполненъ долгъ, Завѣщанный искусствомъ и карманомъ. Лардинуа, Коклэна, Монбазонъ,
Не говоря о прочихъ, показалъ я
Москвѣ... жаль, поднадула Декроза! Взамѣнъ ея, я выпускаю Маджи!
Хочетъ отворитъ большой сундукъ съ таможенными клеймами и надписью: „Андреа Маджи. Очень хрупкое. Обращаться осторожно. Вверхъ дномъ не переворачивать. Онъ самъ это можетъˮ. Изъ сундука слышится рычаніе.
Парадизъ. Zum Teufel! Was ist dаs?! Вѣдь, я театръ Держу, а нс звѣринецъ. Какъ же это
Случилось, что — взамѣнъ актера Маджи — Прислали мнѣ какъ будто... леопарда?
Входятъ Киселевичъ и Мишель Фрамбуазовъ, директоръ малининской оперы, въ костюмѣ ˮкнязяˮ съ Татарской.
Киселевичъ. Ты говоришь: хорошъ товаръ?
Фрамбуазовъ.
Не можетъ
Быть лучше, господинъ! Совсѣмъ не
ношенъ... Изъ первыхъ рукъ достался самому! Вотъ — посмотри!
(Вытряхиваетъ изъ мѣшка цѣлую кучу артистовъ и артистокъ. Киселевичъ взираетъ на нихъ критическимъ окомъ).
Киселевичъ. Плохой товаръ! Фрамбуазовъ.
Какъ такъ? Киселевичъ. Да такъ, что, право, нечего и выбрать... Отдѣляетъ изъ общей кучи г-жъ Любатовичъ, Фонсъ, г. Полли и еще кое-кою.
Ну, вотъ за этихъ я тебѣ даю
Халатъ, двѣ пары туфель, рубль при
дачи,
И больше ни копѣйки. По рукамъ? Фрамбуазовъ. Берите, баринъ... Будемте знакомы! Шурумъ-бурумъ! шурумъ-бурумъ!..
(Уходитъ). Киселевичъ.
Виватъ! Обзавелись мы оперою, значитъ!
Не все жъ играть „Еленъˮ и „Пери
колъ! ˮ
Пора намъ быть серьезнѣй. Арамбуро!
Арамбуро выѣзжаетъ на сцену верхомъ на дрессированномъ си-бемолѣ. За поясомъ, вмѣсто кинжала, заткнутъ г. Мазини.
Чего синьоръ желаетъ? Киселевичъ.
Хочешь пѣть
Ты „Карменъˮ? Арамбуро. Отчего же нѣтъ? По Карменъ Бываютъ разныя. Иную Карменъ
И слушать жутко.
Киселевичъ. Этого не бойся!
У насъ ее совсѣмъ не слышно, ибо Поетъ ее синьора Любатовичъ! Арамбуро. Mes compliments, mademoiselle! Любатовичъ (ко итальянски). Яини
Радини, что со мною вы пѣвини!
Арамбуро отскакиваетъ въ нѣкоторомъ смущеніи.
Carramba! это что за разговоръ?!
(По близорукости перешагнувъ черезъ г-жу Фонсъ, которая отъ испуга беретъ пятнадцатичертное до, бѣжитъ къ сундуку съ Маджи и падаетъ на оный сундукъ въ изнеможеніи. Страшное рычаніе. Терпѣніе г. Маджи и сундукъ лопаются съ такой силой, что г. Арамбуро взлетаетъ въ воздухъ, подобно ракетѣ, крича „караулъ! ˮ на прелестномъ си-натюрелѣ. Психопатки, репортеры, интервьювисты апплодируютъ).
Маджи. О, крови, крови, крови, Парадизъ! Говядины сырой!.. Мясного сока!!.
Остерегитесь! Тигръ сорвался съ цѣпи, Левъ выскочилъ изъ клѣтки...
Парадизъ (притаившись въ кассѣ). Вотъ-те разъ!
Да это просто извергъ естества! Маджи. Я покажу вамъ, какъ играть Отелло!
Дрожите, дамы нервныя!..
Съѣдаетъ Дездемону, растерзываетъ Эмилію, разрубаетъ Яго на мелкіе кусочки, поголовно избиваетъ весь остальной персоналъ, всю администрацію театра и даже прислугу.
Парадизъ (завязнувъ между зубами г. Маджи).
Погибъ я!
Du bist barnajer als Possart und Rossi!
Переламывается на-двое и пропадаетъ, какъ пламень дымный. Г. Маджи стоитъ въ гамлетовскомъ раздумьи.
Г. Маджи. Что сдѣлалъ я? Съѣлъ даже Парадиза! Гдѣ-жь гастролировать теперь я буду! Казню себя! казню немилосердно! Прощайте, братцы!
Откусываетъ самъ себѣ голову. Публика цѣпенѣетъ отъ ужаса.
Голосъ изъ партера. Людоѣдъ онъ былъ!!!
Занавѣсъ, къ полному моему удовольствію, быстро падаетъ.
Spiritus Familiaris.