слегъ въ постель. Офицеръ, его племянникъ, долго не хотѣлъ вѣрить моему объясненію и только тогда убрался, когда я далъ ему клятву именемъ дѣтей моихъ. Прійдется, во всякомъ случаѣ, побывать у старика лично и принести усердное извиненіе...
Перехожу къ несчастію четвертому: дороговизнѣ. Я, милый другъ, ты самъ знаешь, не алтырникъ, не сквалыга, не выжимала. Я готовъ всегда лишку переплатить, но берите вы съ меня, люди добрые, въ мѣру, по совѣсти, съ процентомъ божескимъ. А у насъ, въ Трясиновкѣ, просто грабежъ. Нѣтъ, не грабежъ, а прямо война, причемъ на всѣхъ пунктахъ побѣждаетъ непріятель. Подлецы-крестьяне сговорились между собою и продаютъ самые насущные продукты по неестественнымъ цѣнамъ: такъ, молоко у насъ тридцать копѣекъ пара, яйца сорокъ копѣекъ десятокъ, говядина сквернаго сорта но восемнадцати за фунтъ... зарѣзали, просто зарѣзали, мерзавцы! И, вѣдь, съ какимъ нахальствомъ дерутъ! Дорого, скажешь какой нибудь свиньѣ, — дорого берешь, дядя. А онъ въ отвѣтъ: ой, сударь, какіе вы серьезные! Это вамъ дорого? А вотъ ужо, черезъ недѣльку, еще дороже всякій товаръ будетъ... Да почему же? спросишь. — Рабочая пора, ваше благородіе!
Но рабочая пора — это только одинъ мерзкій подвохъ. На дняхъ у насъ шелъ градъ съ голубиное яйцо, спорый, крѣпкій и для всходовъ самый губительный. Я пережидалъ въ овощной лавкѣ. Вошли двѣ сивыя бороды.
— Эвося какъ лущитъ! сказала одна борода. — Орѣхъ, одно слово.
— Теперича, Микита Егоровъ, холодокъ припуститъ...
— Это вѣрно: потому, градъ.
Почесались и сложили руки на желудкахъ.
— Почтенные! говорю я. — Какъ это вы равнодушны къ такому бѣдствію. Вѣдь, вашъ хлѣбъ па всемъ полѣ выбьетъ.
— Хлѣбъ? Который хлѣбъ, чей?
— Какъ чей, крестьянскій. Напримѣръ, твой. — Нѣ... Мы, трясиновскіе, хлѣба почесь не сѣемъ...
— Какъ такъ? А прокормъ?
— Да такъ. Мы, сударь, около дачника... То, се.. Такъ вотъ и кормимся...
— Да что же, почтенные, вы дачника то ѣдите, что-ли? Наконецъ, если дачникъ приноситъ вамъ доходъ, почему бы вамъ еще не имѣть доходовъ съ пашни, сѣнокоса и... разнаго прочаго?
Бороды опять почесались — и ни слова. Видно, что негодяи лѣнивы, какъ ослы, — но вороваты, какъ голодные волки.
Переходя къ бѣдѣ номеръ пятый, заранѣе знаю, что ты будешь называть меня чудачиной и даже глупцомъ, но... мнѣ, дружище, отъ этого не легче. Можешь себѣ вообразить, напалъ на меня величайшій страхъ: сплю и думаю — вотъ-вотъ влѣзутъ и обокрадутъ, а то и но головѣ чѣмъ нибудь острымъ и тяжелымъ бацнутъ... Хотѣлъ я купить себѣ револьверъ или кинжалъ, но не нашелъ времени. Да и, признаться, боюсь я этихъ вещей, которыя служатъ для смертоубійства. Остановился сначала на дворникѣ Ильѣ, но потомъ явилось сомнѣніе: вдругъ Илья войдетъ въ стачку, отопретъ жуликамъ и т. д. Нѣтъ, думаю себѣ, нельзя Ильѣ спать въ нашихъ сѣняхъ! Вырубилъ я въ лѣсу палочку... этакъ основательную, но въ размѣрахъ возможныхъ. Съ этой палочкой я
провожу время внутри дачи, а въ особенности внѣ ея. На поясѣ у меня виситъ полицейскій свистокъ. Напримѣръ, сбираю я грибы въ лѣсу, и вдругъ — мазурики. Я сейчасъ: фью, фью! Оно, конечно, полиціи въ лѣсу не водится, но... всетаки, знаешь, покойнѣе со свисткомъ-то. Бѣда шестая и послѣдняя: въ нашей дачной мѣстности изобилуютъ, кромѣ безчисленныхъ стай воронъ и галокъ, собаки и кошки. Вотъ они и составляютъ нашъ бичъ. Какъ пойдешь куда — на дорогѣ страшило съ зубами, злой, скрытно-неблагонамѣренный, и моментально наровитъ тебя за брюку типнуть! Самъ я теперь дубинкой лупку задаю всѣмъ псамъ, и большимъ, и маленькимъ; недавно одной болонкѣ весь задъ отшибъ за то, что испугала, кинувшись на меня предательски изъ-за угла. Теперь ужъ меня собаки признали: увидятъ, лай подымутъ на всю деревню, а сами въ подворотню. Вотъ моя трость какова! Что же касается кошекъ, то эти гнусныя животныя конца вѣка совсѣмъ испортились: мышей, подлыя, не ловятъ, а воруютъ провизію да задаютъ на крышахъ концерты. Только, знаешь, воронье угомонится съ заходомъ солнца, сейчасъ кошки на сцену. Ты слушалъ эту музыку? Я ее ужъ изучилъ до тонкости и могу сравнить съ воемъ обитателей дантовскаго ада: такъ раздирательно визжатъ души грѣшниковъ, кипящихъ въ смолѣ...
Но — довольно! Ставлю точку. Черезъ два дня буду у тебя лично и повѣдаю на словахъ о той мукѣ, которую терпитъ твой другъ и кумъ
Иванъ Переморковенко.
Графъ Ежини.
сломъ „изъ Ярославля даже“, причемъ это масло фабрикуется въ Москвѣ съ такимъ разсчетомъ, чтобы въ маслѣ было все: и творогъ, и олеомаргаринъ, и растительное масло и, наконецъ, даже маргаринъ. Послѣдній стремится иногда даже совсѣмъ стушевать масло и доходитъ въ своей дерзости до 90%. — Теперь остается только разрѣшить вопросъ: почему мышей травятъ спеціально мышьякомъ, когда можно ихъ отлично отравлять тѣми же «питательными веществами», которыми отравляются обыкновенные обыватели?
«Московская канализація» — это то, чего у насъ нѣтъ, но о чемъ много говорятъ. Таково наше историческое достояніе: говорить о томъ, чего нѣтъ!
Она имѣетъ свою собственную исторію — древнюю, среднюю и новую. Въ глубокой древности система канализаціи состояла изъ ряда болотъ, соединенныхъ однимъ общимъ духомъ, отъ котораго обыватели чихали и предлагали другъ другу здравствовать. Въ среднія времена замѣчается «поворотъ къ лучшему»: нечистоты спускаются въ Москву-рѣку, и оттуда уже вода идетъ непосредственно къ обывателямъ для питья и прочихъ потребностей. Въ тѣ отдаленныя времена опытные старички пили медъ и сладкое вино и пѣли хоромъ: „всѣхъ напитковъ и всегда намъ вреднѣй была вода. Она нами быть должна изъ питья исключена!! ˮ...
Новѣйшіе московскіе народы, зараженные западными примѣрами, додумались до основательной канализаціи, но въ „думѣˮ оказалось мало толку! Точкой «преткновенія» (ктобы могъ подумать?! ) оказалась «двойная бухгалтерія»: одни полагаютъ, что тамъ, гдѣ будетъ спускаться городская вода, должны и городскія деньги спускаться безъ разговора и особенныхъ рубрикъ. Другая партія, — «протестанты», но съ чисторусской сметкой, — твердитъ, что денежки счетъ любятъ и потому настаиваетъ, чтобы канализаторы показали имъ «систему» не только «теченія воды», но — и «теченія городскихъ суммъ»... На этомъ исторія теперь и стоитъ, а канализаціи остается пока «потерпѣть»!
Восемь часовъ! Когда то роковымъ числомъ служило семь — и дѣды наши говорили: семь разъ отмѣрь. Теперь у европейцевъ, благодаря прогрессу,
поперегъ горла стала восьмерка: 8 — сухой крендель! И европейца все вниманіе сей крендель привлекаетъ. Кухарки и повара говорятъ въ Европѣ, что они согласны 8 часовъ жарить бифштексы, а остальные 16 часовъ они требуютъ для собственныхъ надобностей. — Что же будетъ къ ужину? Судомойки придерживаются того же взгляда.
Парикмахеры согласны стричь публику только восемь часовъ, извощики «туда же лѣзутъ»; и по истеченіи роковыхъ восьми часовъ, всѣ хотятъ одѣться по праздничному и отправиться въ театръ.
«Актеры», которымъ приходится играть свои рола въ жизни съ утра до вечера, не знаютъ, что будетъ съ этой проклятой восьмеркой. — Остаться безъ ужина никому не желательно! Англичане, хотя большіе любители «холоднаго ростбифа», какъ извѣстно всѣмъ политикамъ, но и у тѣхъ глаза наливаются портеромъ, когда они увидятъ гдѣ нибудь на лоскуткѣ этотъ нормальный и вертикальный крендель — 8!!
Можетъ очень легко случится, что Европа въ концѣ концовъ останется при «очень холодной закускѣ».
В. И. ЛИХАЧЕВУ. Буйной думой недоволенъ,
Страшнымъ гнѣвомъ обуянъ, Подозрительностью боленъ,
Ты сложилъ почтенный санъ.
Власть разбилъ, какъ бьются стекла, И ушелъ, что левъ, сердитъ... Нѣтъ могучаго Патрокла!
Гдѣ жъ презрительный Терситъ?
Spir. Famil.
МАЛЕНЬКІЯ ДЕРЗОСТИ.
Въ Эрмитажѣ.
— Что вы скажете объ «Американцѣ изъ Чикаго? » — Во всякомъ случаѣ, это не «американскій дядюшка» для администраціи.
Размышленія газетнаго читателя:
— Въ Москвѣ гласные выходятъ, въ Петер
бургѣ голова уходитъ, — и ничего въ общемъ изъ этого путнаго не выходитъ!
— Что вы скажете объ Энглундъ?
— Совсѣмъ не опереточная примадонна: ростомъ мала, изъ себя худа, выше головы не прыгаетъ, и, вдобавокъ, съ голосомъ. Развѣ такія примадонны бываютъ? Чай, мы видали!
— Зачѣмъ Московскіе велосипедисты поѣхали въ Петербургъ?
— «Себя уронить и людей подавить», — какъ говоритъ... пословица.
— Г. Леоновъ — единственный артистъ, Который всегда будетъ сытъ. — Почему?
— Потому, что у него всегда «каша во рту».
Маркизъ Враль.
МОСКОВСКІЯ АРАБЕСКИ.
— Почему г. Шервудъ такъ возстаетъ противъ сплавной системы канализаціи?
— Не потому ли, что его сплавили при составленіи проекта?
Плоды увлеченія спортомъ.
— Маня, что-жъ у тебя счетъ по хозяйству который день ни съ мѣста?
— Развѣ ты не знаешь, что начались скачки И бѣга?
Трагическое положеніе.
Жена. —Молчи! Не смѣй разсуждать! Ни слова! Мужъ (гласный). — И въ думѣ молчи и дома молчи?! Да гдѣ-жъ маѣ разговаривать, мой ангелъ? Животное я безсловесное, что ли?
Аэль.
ВЪ АЛЬБОМЪ ВЕЛОСИПЕДИСТАМЪ.
(По поводу прогулки на велосипедахъ въ Петербургъ), Знаю: будетъ трудъ
Вашъ ужаснѣй ада.
Пусть! Васъ лавры ждутъ
Въ стогнахъ Петрограда. Смывши пыль и грязь,
Скажете вы внятно:
„Съ пользой потрудясь,
Какъ вздохнуть пріятно!!! ˮ
Перехожу къ несчастію четвертому: дороговизнѣ. Я, милый другъ, ты самъ знаешь, не алтырникъ, не сквалыга, не выжимала. Я готовъ всегда лишку переплатить, но берите вы съ меня, люди добрые, въ мѣру, по совѣсти, съ процентомъ божескимъ. А у насъ, въ Трясиновкѣ, просто грабежъ. Нѣтъ, не грабежъ, а прямо война, причемъ на всѣхъ пунктахъ побѣждаетъ непріятель. Подлецы-крестьяне сговорились между собою и продаютъ самые насущные продукты по неестественнымъ цѣнамъ: такъ, молоко у насъ тридцать копѣекъ пара, яйца сорокъ копѣекъ десятокъ, говядина сквернаго сорта но восемнадцати за фунтъ... зарѣзали, просто зарѣзали, мерзавцы! И, вѣдь, съ какимъ нахальствомъ дерутъ! Дорого, скажешь какой нибудь свиньѣ, — дорого берешь, дядя. А онъ въ отвѣтъ: ой, сударь, какіе вы серьезные! Это вамъ дорого? А вотъ ужо, черезъ недѣльку, еще дороже всякій товаръ будетъ... Да почему же? спросишь. — Рабочая пора, ваше благородіе!
Но рабочая пора — это только одинъ мерзкій подвохъ. На дняхъ у насъ шелъ градъ съ голубиное яйцо, спорый, крѣпкій и для всходовъ самый губительный. Я пережидалъ въ овощной лавкѣ. Вошли двѣ сивыя бороды.
— Эвося какъ лущитъ! сказала одна борода. — Орѣхъ, одно слово.
— Теперича, Микита Егоровъ, холодокъ припуститъ...
— Это вѣрно: потому, градъ.
Почесались и сложили руки на желудкахъ.
— Почтенные! говорю я. — Какъ это вы равнодушны къ такому бѣдствію. Вѣдь, вашъ хлѣбъ па всемъ полѣ выбьетъ.
— Хлѣбъ? Который хлѣбъ, чей?
— Какъ чей, крестьянскій. Напримѣръ, твой. — Нѣ... Мы, трясиновскіе, хлѣба почесь не сѣемъ...
— Какъ такъ? А прокормъ?
— Да такъ. Мы, сударь, около дачника... То, се.. Такъ вотъ и кормимся...
— Да что же, почтенные, вы дачника то ѣдите, что-ли? Наконецъ, если дачникъ приноситъ вамъ доходъ, почему бы вамъ еще не имѣть доходовъ съ пашни, сѣнокоса и... разнаго прочаго?
Бороды опять почесались — и ни слова. Видно, что негодяи лѣнивы, какъ ослы, — но вороваты, какъ голодные волки.
Переходя къ бѣдѣ номеръ пятый, заранѣе знаю, что ты будешь называть меня чудачиной и даже глупцомъ, но... мнѣ, дружище, отъ этого не легче. Можешь себѣ вообразить, напалъ на меня величайшій страхъ: сплю и думаю — вотъ-вотъ влѣзутъ и обокрадутъ, а то и но головѣ чѣмъ нибудь острымъ и тяжелымъ бацнутъ... Хотѣлъ я купить себѣ револьверъ или кинжалъ, но не нашелъ времени. Да и, признаться, боюсь я этихъ вещей, которыя служатъ для смертоубійства. Остановился сначала на дворникѣ Ильѣ, но потомъ явилось сомнѣніе: вдругъ Илья войдетъ въ стачку, отопретъ жуликамъ и т. д. Нѣтъ, думаю себѣ, нельзя Ильѣ спать въ нашихъ сѣняхъ! Вырубилъ я въ лѣсу палочку... этакъ основательную, но въ размѣрахъ возможныхъ. Съ этой палочкой я
провожу время внутри дачи, а въ особенности внѣ ея. На поясѣ у меня виситъ полицейскій свистокъ. Напримѣръ, сбираю я грибы въ лѣсу, и вдругъ — мазурики. Я сейчасъ: фью, фью! Оно, конечно, полиціи въ лѣсу не водится, но... всетаки, знаешь, покойнѣе со свисткомъ-то. Бѣда шестая и послѣдняя: въ нашей дачной мѣстности изобилуютъ, кромѣ безчисленныхъ стай воронъ и галокъ, собаки и кошки. Вотъ они и составляютъ нашъ бичъ. Какъ пойдешь куда — на дорогѣ страшило съ зубами, злой, скрытно-неблагонамѣренный, и моментально наровитъ тебя за брюку типнуть! Самъ я теперь дубинкой лупку задаю всѣмъ псамъ, и большимъ, и маленькимъ; недавно одной болонкѣ весь задъ отшибъ за то, что испугала, кинувшись на меня предательски изъ-за угла. Теперь ужъ меня собаки признали: увидятъ, лай подымутъ на всю деревню, а сами въ подворотню. Вотъ моя трость какова! Что же касается кошекъ, то эти гнусныя животныя конца вѣка совсѣмъ испортились: мышей, подлыя, не ловятъ, а воруютъ провизію да задаютъ на крышахъ концерты. Только, знаешь, воронье угомонится съ заходомъ солнца, сейчасъ кошки на сцену. Ты слушалъ эту музыку? Я ее ужъ изучилъ до тонкости и могу сравнить съ воемъ обитателей дантовскаго ада: такъ раздирательно визжатъ души грѣшниковъ, кипящихъ въ смолѣ...
Но — довольно! Ставлю точку. Черезъ два дня буду у тебя лично и повѣдаю на словахъ о той мукѣ, которую терпитъ твой другъ и кумъ
Иванъ Переморковенко.
Графъ Ежини.
сломъ „изъ Ярославля даже“, причемъ это масло фабрикуется въ Москвѣ съ такимъ разсчетомъ, чтобы въ маслѣ было все: и творогъ, и олеомаргаринъ, и растительное масло и, наконецъ, даже маргаринъ. Послѣдній стремится иногда даже совсѣмъ стушевать масло и доходитъ въ своей дерзости до 90%. — Теперь остается только разрѣшить вопросъ: почему мышей травятъ спеціально мышьякомъ, когда можно ихъ отлично отравлять тѣми же «питательными веществами», которыми отравляются обыкновенные обыватели?
«Московская канализація» — это то, чего у насъ нѣтъ, но о чемъ много говорятъ. Таково наше историческое достояніе: говорить о томъ, чего нѣтъ!
Она имѣетъ свою собственную исторію — древнюю, среднюю и новую. Въ глубокой древности система канализаціи состояла изъ ряда болотъ, соединенныхъ однимъ общимъ духомъ, отъ котораго обыватели чихали и предлагали другъ другу здравствовать. Въ среднія времена замѣчается «поворотъ къ лучшему»: нечистоты спускаются въ Москву-рѣку, и оттуда уже вода идетъ непосредственно къ обывателямъ для питья и прочихъ потребностей. Въ тѣ отдаленныя времена опытные старички пили медъ и сладкое вино и пѣли хоромъ: „всѣхъ напитковъ и всегда намъ вреднѣй была вода. Она нами быть должна изъ питья исключена!! ˮ...
Новѣйшіе московскіе народы, зараженные западными примѣрами, додумались до основательной канализаціи, но въ „думѣˮ оказалось мало толку! Точкой «преткновенія» (ктобы могъ подумать?! ) оказалась «двойная бухгалтерія»: одни полагаютъ, что тамъ, гдѣ будетъ спускаться городская вода, должны и городскія деньги спускаться безъ разговора и особенныхъ рубрикъ. Другая партія, — «протестанты», но съ чисторусской сметкой, — твердитъ, что денежки счетъ любятъ и потому настаиваетъ, чтобы канализаторы показали имъ «систему» не только «теченія воды», но — и «теченія городскихъ суммъ»... На этомъ исторія теперь и стоитъ, а канализаціи остается пока «потерпѣть»!
Восемь часовъ! Когда то роковымъ числомъ служило семь — и дѣды наши говорили: семь разъ отмѣрь. Теперь у европейцевъ, благодаря прогрессу,
поперегъ горла стала восьмерка: 8 — сухой крендель! И европейца все вниманіе сей крендель привлекаетъ. Кухарки и повара говорятъ въ Европѣ, что они согласны 8 часовъ жарить бифштексы, а остальные 16 часовъ они требуютъ для собственныхъ надобностей. — Что же будетъ къ ужину? Судомойки придерживаются того же взгляда.
Парикмахеры согласны стричь публику только восемь часовъ, извощики «туда же лѣзутъ»; и по истеченіи роковыхъ восьми часовъ, всѣ хотятъ одѣться по праздничному и отправиться въ театръ.
«Актеры», которымъ приходится играть свои рола въ жизни съ утра до вечера, не знаютъ, что будетъ съ этой проклятой восьмеркой. — Остаться безъ ужина никому не желательно! Англичане, хотя большіе любители «холоднаго ростбифа», какъ извѣстно всѣмъ политикамъ, но и у тѣхъ глаза наливаются портеромъ, когда они увидятъ гдѣ нибудь на лоскуткѣ этотъ нормальный и вертикальный крендель — 8!!
Можетъ очень легко случится, что Европа въ концѣ концовъ останется при «очень холодной закускѣ».
В. И. ЛИХАЧЕВУ. Буйной думой недоволенъ,
Страшнымъ гнѣвомъ обуянъ, Подозрительностью боленъ,
Ты сложилъ почтенный санъ.
Власть разбилъ, какъ бьются стекла, И ушелъ, что левъ, сердитъ... Нѣтъ могучаго Патрокла!
Гдѣ жъ презрительный Терситъ?
Spir. Famil.
МАЛЕНЬКІЯ ДЕРЗОСТИ.
Въ Эрмитажѣ.
— Что вы скажете объ «Американцѣ изъ Чикаго? » — Во всякомъ случаѣ, это не «американскій дядюшка» для администраціи.
Размышленія газетнаго читателя:
— Въ Москвѣ гласные выходятъ, въ Петер
бургѣ голова уходитъ, — и ничего въ общемъ изъ этого путнаго не выходитъ!
— Что вы скажете объ Энглундъ?
— Совсѣмъ не опереточная примадонна: ростомъ мала, изъ себя худа, выше головы не прыгаетъ, и, вдобавокъ, съ голосомъ. Развѣ такія примадонны бываютъ? Чай, мы видали!
— Зачѣмъ Московскіе велосипедисты поѣхали въ Петербургъ?
— «Себя уронить и людей подавить», — какъ говоритъ... пословица.
— Г. Леоновъ — единственный артистъ, Который всегда будетъ сытъ. — Почему?
— Потому, что у него всегда «каша во рту».
Маркизъ Враль.
МОСКОВСКІЯ АРАБЕСКИ.
— Почему г. Шервудъ такъ возстаетъ противъ сплавной системы канализаціи?
— Не потому ли, что его сплавили при составленіи проекта?
Плоды увлеченія спортомъ.
— Маня, что-жъ у тебя счетъ по хозяйству который день ни съ мѣста?
— Развѣ ты не знаешь, что начались скачки И бѣга?
Трагическое положеніе.
Жена. —Молчи! Не смѣй разсуждать! Ни слова! Мужъ (гласный). — И въ думѣ молчи и дома молчи?! Да гдѣ-жъ маѣ разговаривать, мой ангелъ? Животное я безсловесное, что ли?
Аэль.
ВЪ АЛЬБОМЪ ВЕЛОСИПЕДИСТАМЪ.
(По поводу прогулки на велосипедахъ въ Петербургъ), Знаю: будетъ трудъ
Вашъ ужаснѣй ада.
Пусть! Васъ лавры ждутъ
Въ стогнахъ Петрограда. Смывши пыль и грязь,
Скажете вы внятно:
„Съ пользой потрудясь,
Какъ вздохнуть пріятно!!! ˮ