РЕДАКТОРУ «КНИГИ О КНИГАХЪ».
Я читаю „Книгу пѣсенъ“...
Полонскій.
Вашу книгу я читаю:
Злюсь, смѣюсь и порчу кровь; Ничего не понимаю, Перечитываю вновь...
Правда бродитъ въ ней въ веригахъ; Называться бы должна —
Нѣть, не „Книгою о книгахъˮ — „Книгой промаховъˮ она!!
ГЕРОИ СКАЧЕКЪ. (Злободневныя характеристики).
Господинъ владѣлецъ.
Человѣкъ, имѣющій своихъ верховыхъ лошадей для того, чтобъ на нихъ катались другіе. Любитъ призы, но подчасъ отъ нихъ и отказывается. Тогда онъ говоритъ жокею:
— Ты, братъ, не того... не сильно хлещи... надо тоже имѣть состраданіе къ животному... Даже придержи немного... первой не пускай... Я ужъ лучше самъ выиграю въ тотализаторъ, чѣмъ лошадь мучить.
Джентльмэнъ-наѣздникъ.
Джентльмэнъ, обладавшій однѣми шпорами, благодаря „тотошкѣˮ, накопилъ деньжонокъ и прикупилъ къ шпорамъ лошадку. Живетъ отъ скачекъ до скачекъ... Въ азартѣ хлещетъ не только свою лошадь, но и чужую, если та хочетъ его обойти. Жокеевъ называетъ „бестіямиˮ и самъ старается походить на жокея. Джентльмэномъ именуется лишь на ипподромѣ.
Жокей.
Съ виду выпотрошенная килька. Имѣетъ руки, ноги и голову, но все это только „покаˮ. Одѣтъ въ шелковый разноцвѣтный костюмъ. Про него можно смѣло сказать: „на брюхѣ шелкъ, а въ брюхѣ щелкъˮ. Бросилъ дурную привычку много ѣсть и за 40 дней до скачекъ ничего не ѣстъ. Человѣкъ, которому, подъ страхомъ смертной казни съ препятствіями, воспрещено являться въ публику и играть. Легко обходитъ и то, и другое препятствія посредствомъ мимики. Проѣзжая мимо бесѣдки, дѣлаетъ условные знаки знакомымъ. Вѣчно готовъ, какъ „Прекрасная Еленаˮ, кувыркомъ, кувыркомъ полетѣть.
Тренеръ.
Лошадиный гувернеръ. Лошади у него дѣлаются умны, какъ люди, а самъ онъ отъ этого занятія не умнѣетъ. Когда лошадь брыкается и бьетъ его копытомъ въ лобъ, — онъ долго послѣ разсматриваетъ, не повредилось-ли копыто. Имѣетъ единственный доходъ: мѣтитъ публикѣ афиши. Часто ошибается отмѣтками, потому что... читать не умѣетъ.
Скакунъ
Вѣчно скачетъ и никуда прискакать не можетъ. Самое не корыстолюбивое существо на ипподромѣ, — тѣмъ не менѣе зарабатываетъ въ одну минуту столько, сколько человѣкъ можетъ заработать въ годъ. Въ награду за все подучаетъ хлыстъ. Твердо увѣренъ въ человѣческой неблагодарности и потому часто скачетъ прямо въ конюшню.
Проигравшійся. ВЪ ДАЧНЫХЪ ПАЛЕСТИНАХЪ.
Перово.
Несется пыль, мычитъ корова, Извощикъ тащится на клячѣ...
Но не смотри, мой другъ, сурово: Ты не въ столицѣ, а на дачѣ
Перова!
Раоlо.
КРАСНЫЙ ПѢТУХЪ.
(Стихотвореніе съ прозой).
Пѣтухи давно запѣли, выходи, другъ мой!
(Серенада). Не пѣтухъ, а огонь!!
(Вниманію домохозяевъ).
Огонь — стихія, а лѣстница деревянная: „сгорѣтьˮ бы отъ стыда архитектору, а не моему дому!
Ахъ, зачѣмъ не Бабаевъ я!
Я бы „вымазалъˮ морду горчицей тому „человѣкуˮ, который сказалъ бы мнѣ вчера, что сегодня я буду „погорѣлецъˮ. Домъ твой — домъ каменный, но пристройка гнилая! Курите ѳиміамъ всѣмъ чертямъ, но не курите въ сараѣ, гдѣ есть стружки!!
Глаза моей милой Тани полны огня, а на „чердакѣˮ. въ это время тлѣетъ искра „въ кучѣˮ тряпокъ: есть ли на свѣтѣ „справедливостьˮ?
— Такого страхового общества еще нѣтъ!
Другъ мой „домашнійˮ увѣрялъ меня, что я „застрахованъ отъ несчастійˮ. — Враль презрѣнный!
Отчего я не застрахованъ?!
И отъ чего я застрахованъ, если у меня есть полисъ въ карманѣ и пьяный каналья въ дворницкой!..
Кругомъ „все спитъˮ; ни одинъ листочекъ газетный не шелохнется въ мракѣ ночи, лишь пожарные репортеры да часовые перекликаются на постахъ и мѣрно шагаютъ подъ сводомъ сонной красавицы.
Я спать хочу! Ароматъ фельетоновъ и нѣга остраго томленія смыкаютъ мнѣ очи.
Я сплю: мнѣ сладко усыпленіе, въ кухнѣ моей можетъ дымъ коромысломъ стоитъ, а „Любовьˮ не разбудишь ты... (Это моя кухарка)!
Надъ ней витаютъ грезы, на лицѣ румянецъ, ярче майскаго дня, горитъ, и „передняя вся въ огнѣˮ...
Чу! слышу голосъ я во снѣ: меня зоветъ пожарный. Онъ простираетъ руки и хочетъ взять меня къ себѣ на плечи. Страшно!
Послѣднюю рубашку я снялъ съ себя, отходя ко сну — и теперь я „голъ, какъ соколъˮ, падаю „въ сѣтиˮ спасательныя.
Стряслось! — сѣтка: и я очнулся только отъ прохладной струи быстротечной кишки.
Гдѣ я? — На пожарѣ!
Я прошелъ сквозь огонь и воду — и наткнулся на собственную подушку. Я понялъ все! И голосъ милый: Качай! и „жгучія ласкиˮ, бросившія меня въ объятія мостовой, и мою бороду „безъ концаˮ: подпалило тебя, борода ль, моя бородушка!
Голова-ли моя, головушка, — гдѣ ты была раньше, когда вѣнчали мое зданіе черепицей и набили чердакъ тряпицей?
Все пропало!
Злые языки огненные лижутъ мой буфетъ, и красные языки репортеровъ вертятся вокругъ моей несчастной орбиты: „гдѣ вы застрахованыˮ?
— Нигдѣ вы не застрахованы отъ пѣтуха, если ломъ вашъ курятнику сродни, курицыны сыны!!
МОСКВА ВЪ САДАХЪ.
Въ „Эрмитажѣˮ сразу двѣ новыя оперетки: одна — „Внутреннія недоразумѣніяˮ — печальная съ какофоніей вмѣсто музыки и громкими „выходамиˮ; другая — „Бродягаˮ — очень забавная, музыкальная и со многими „ворованнымиˮ мотивами. Первая оригинальная и сочинена гг. Лентовскимъ и Давыдовымъ; вторая переводная и сочинена гг. Вестомъ, Гельдомъ и Целлеромъ. Первая оперетка исполняется „подъ сурдинкуˮ и въ публикѣ успѣха не имѣетъ; только хорошему дѣлу вредитъ; а вторая исполняется очень громко подъ управленіемъ г. Труффи и имѣетъ успѣхъ въ публикѣ и можетъ принести пользу хорошему дѣлу сада... „Внутреннія недоразумѣніяˮ — закулисная оперетка, поэтому не будемъ ея касаться. Гораздо интереснѣе оперетка „Бродягаˮ, которая представляетъ собою „смѣсьˮ извѣстныхъ мотивовъ и положеній различныхъ старыхъ оперетокъ.
Преобладаетъ „Нищій студентъˮ, но есть также воспоминанія „Птицеловаˮ, „Цыганскаго баронаˮ и даже „Карменъˮ... Какъ бы тамъ ни было, но новая оперетка очень умно сворована... виноватъ, скомпанована и слушается и смотрится съ достаточнымъ интересомъ. Исполнители всѣ „на высотѣ своего призваніяˮ, даже г. Дунаевъ не портитъ своей роли. Совсѣмъ „разыгралсяˮ и дѣлаетъ большіе „комическіеˮ успѣхи г. Шиллингъ. Главная женская роль отдана г-жѣ Рюбанъ. Она старается, но несовсѣмъ подходитъ по манерамъ: требуется больше грубости и рѣзкости, а г-жа Рюбанъ нѣжничаетъ или трагедничаетъ... Въ общемъ, „Бродягаˮ — лучшая оперетка съ начала сезона и ей можно предсказывать прочный успѣхъ.
Театръ и садъ „Фантазіяˮ продолжаютъ кормиться прежнимъ репертуаромъ. Публика привыкаетъ, а по праздникамъ даже тѣснится... Особенно нравятся комики-эксцентрики, негры— Броксъ и Дунканъ. Къ сожалѣнію, публика, остающаяся безъ мѣстъ въ открытомъ театрѣ, съ площадки сада ничего не видитъ... Слѣдуетъ дирекціи подумать объ этомъ.
Садъ «Омонъ» продолжаетъ устраиваться. На сценѣ театра появилась новая одноактная оперетка «Парижскія торговки», соч. г. Омона, имѣющая въ виду шаржъ. И поютъ, и танцуютъ, и балаганятъ, и смѣшатъ. Въ общемъ — это смѣшная глупость, возможная только при участіи французовъ. Въ шансонетныхъ отдѣленіяхъ замѣчается поворотъ къ скромности: исчезла русская шансонетная пѣвичка и «призваны къ порядку» нѣкоторыя артистки-француженки... Въ саду, въ
антрактахъ, мало развлеченій — одинъ оркестръ недостаточенъ...
Неприсяжный рецензентъ.
ЭРМИТАЖНЫЕ ПЕРЕПѢВЫ.
Отрясъ прахъ ногъ отъ „Эрмитажаˮ Лентовскій, гнѣвомъ разогрѣтъ,
И шепчемъ мы, съ порывомъ ража: „Его ужъ нѣтъ! его ужъ нѣтъˮ!
Не даромъ бродимъ мы, понуры, — Не слышимъ голосъ громовой,
Не видимъ мощной мы фигуры, — „Ничто не вѣчно подъ лунойˮ!
Грудь завсегдатая промокла
Отъ слезъ, текущихъ на пальто... Да, „нѣтъ великаго Патроклаˮ,
Но герръ Давыдовъ живъ за то...
Дзэтъ.
САДОВО-УВЕСЕЛИТЕЛЬНЫЯ ПРАВИЛА.
1. Лѣтнія увеселенія открыты для всѣхъ жителей обоего пола, не исключая дѣтей, во всякое время дня и ночи.
2. Увеселителями скука предлагается въ неумѣренномъ количествѣ, но за умѣренную плату.
3. За входъ платится въ кассу: верхнее платье снимается въ буфетѣ.
4. За вывихъ челюстей отъ зѣвоты увеселители передъ пострадавшими не отвѣчаютъ.
5. Запрещается въ садахъ ломать деревья и головы, равно прятаться, хотя бы отъ жары, въ кусты, не заплативши по счету.
6. Травы не топтать, но можно сколько угодно топтаться около буфета.
7. Цвѣтовъ рвать нельзя, но предоставляется любителямъ срывать цвѣты удовольствія.
8. Посѣтителямъ не запрещается затыкать уши ватой.
9. За нарушеніе общественной тишины со сцены посѣтители не отвѣтствуютъ.
Другъ Гораціо.
Я читаю „Книгу пѣсенъ“...
Полонскій.
Вашу книгу я читаю:
Злюсь, смѣюсь и порчу кровь; Ничего не понимаю, Перечитываю вновь...
Правда бродитъ въ ней въ веригахъ; Называться бы должна —
Нѣть, не „Книгою о книгахъˮ — „Книгой промаховъˮ она!!
ГЕРОИ СКАЧЕКЪ. (Злободневныя характеристики).
Господинъ владѣлецъ.
Человѣкъ, имѣющій своихъ верховыхъ лошадей для того, чтобъ на нихъ катались другіе. Любитъ призы, но подчасъ отъ нихъ и отказывается. Тогда онъ говоритъ жокею:
— Ты, братъ, не того... не сильно хлещи... надо тоже имѣть состраданіе къ животному... Даже придержи немного... первой не пускай... Я ужъ лучше самъ выиграю въ тотализаторъ, чѣмъ лошадь мучить.
Джентльмэнъ-наѣздникъ.
Джентльмэнъ, обладавшій однѣми шпорами, благодаря „тотошкѣˮ, накопилъ деньжонокъ и прикупилъ къ шпорамъ лошадку. Живетъ отъ скачекъ до скачекъ... Въ азартѣ хлещетъ не только свою лошадь, но и чужую, если та хочетъ его обойти. Жокеевъ называетъ „бестіямиˮ и самъ старается походить на жокея. Джентльмэномъ именуется лишь на ипподромѣ.
Жокей.
Съ виду выпотрошенная килька. Имѣетъ руки, ноги и голову, но все это только „покаˮ. Одѣтъ въ шелковый разноцвѣтный костюмъ. Про него можно смѣло сказать: „на брюхѣ шелкъ, а въ брюхѣ щелкъˮ. Бросилъ дурную привычку много ѣсть и за 40 дней до скачекъ ничего не ѣстъ. Человѣкъ, которому, подъ страхомъ смертной казни съ препятствіями, воспрещено являться въ публику и играть. Легко обходитъ и то, и другое препятствія посредствомъ мимики. Проѣзжая мимо бесѣдки, дѣлаетъ условные знаки знакомымъ. Вѣчно готовъ, какъ „Прекрасная Еленаˮ, кувыркомъ, кувыркомъ полетѣть.
Тренеръ.
Лошадиный гувернеръ. Лошади у него дѣлаются умны, какъ люди, а самъ онъ отъ этого занятія не умнѣетъ. Когда лошадь брыкается и бьетъ его копытомъ въ лобъ, — онъ долго послѣ разсматриваетъ, не повредилось-ли копыто. Имѣетъ единственный доходъ: мѣтитъ публикѣ афиши. Часто ошибается отмѣтками, потому что... читать не умѣетъ.
Скакунъ
Вѣчно скачетъ и никуда прискакать не можетъ. Самое не корыстолюбивое существо на ипподромѣ, — тѣмъ не менѣе зарабатываетъ въ одну минуту столько, сколько человѣкъ можетъ заработать въ годъ. Въ награду за все подучаетъ хлыстъ. Твердо увѣренъ въ человѣческой неблагодарности и потому часто скачетъ прямо въ конюшню.
Проигравшійся. ВЪ ДАЧНЫХЪ ПАЛЕСТИНАХЪ.
Перово.
Несется пыль, мычитъ корова, Извощикъ тащится на клячѣ...
Но не смотри, мой другъ, сурово: Ты не въ столицѣ, а на дачѣ
Перова!
Раоlо.
КРАСНЫЙ ПѢТУХЪ.
(Стихотвореніе съ прозой).
Пѣтухи давно запѣли, выходи, другъ мой!
(Серенада). Не пѣтухъ, а огонь!!
(Вниманію домохозяевъ).
Огонь — стихія, а лѣстница деревянная: „сгорѣтьˮ бы отъ стыда архитектору, а не моему дому!
Ахъ, зачѣмъ не Бабаевъ я!
Я бы „вымазалъˮ морду горчицей тому „человѣкуˮ, который сказалъ бы мнѣ вчера, что сегодня я буду „погорѣлецъˮ. Домъ твой — домъ каменный, но пристройка гнилая! Курите ѳиміамъ всѣмъ чертямъ, но не курите въ сараѣ, гдѣ есть стружки!!
Глаза моей милой Тани полны огня, а на „чердакѣˮ. въ это время тлѣетъ искра „въ кучѣˮ тряпокъ: есть ли на свѣтѣ „справедливостьˮ?
— Такого страхового общества еще нѣтъ!
Другъ мой „домашнійˮ увѣрялъ меня, что я „застрахованъ отъ несчастійˮ. — Враль презрѣнный!
Отчего я не застрахованъ?!
И отъ чего я застрахованъ, если у меня есть полисъ въ карманѣ и пьяный каналья въ дворницкой!..
Кругомъ „все спитъˮ; ни одинъ листочекъ газетный не шелохнется въ мракѣ ночи, лишь пожарные репортеры да часовые перекликаются на постахъ и мѣрно шагаютъ подъ сводомъ сонной красавицы.
Я спать хочу! Ароматъ фельетоновъ и нѣга остраго томленія смыкаютъ мнѣ очи.
Я сплю: мнѣ сладко усыпленіе, въ кухнѣ моей можетъ дымъ коромысломъ стоитъ, а „Любовьˮ не разбудишь ты... (Это моя кухарка)!
Надъ ней витаютъ грезы, на лицѣ румянецъ, ярче майскаго дня, горитъ, и „передняя вся въ огнѣˮ...
Чу! слышу голосъ я во снѣ: меня зоветъ пожарный. Онъ простираетъ руки и хочетъ взять меня къ себѣ на плечи. Страшно!
Послѣднюю рубашку я снялъ съ себя, отходя ко сну — и теперь я „голъ, какъ соколъˮ, падаю „въ сѣтиˮ спасательныя.
Стряслось! — сѣтка: и я очнулся только отъ прохладной струи быстротечной кишки.
Гдѣ я? — На пожарѣ!
Я прошелъ сквозь огонь и воду — и наткнулся на собственную подушку. Я понялъ все! И голосъ милый: Качай! и „жгучія ласкиˮ, бросившія меня въ объятія мостовой, и мою бороду „безъ концаˮ: подпалило тебя, борода ль, моя бородушка!
Голова-ли моя, головушка, — гдѣ ты была раньше, когда вѣнчали мое зданіе черепицей и набили чердакъ тряпицей?
Все пропало!
Злые языки огненные лижутъ мой буфетъ, и красные языки репортеровъ вертятся вокругъ моей несчастной орбиты: „гдѣ вы застрахованыˮ?
— Нигдѣ вы не застрахованы отъ пѣтуха, если ломъ вашъ курятнику сродни, курицыны сыны!!
МОСКВА ВЪ САДАХЪ.
Въ „Эрмитажѣˮ сразу двѣ новыя оперетки: одна — „Внутреннія недоразумѣніяˮ — печальная съ какофоніей вмѣсто музыки и громкими „выходамиˮ; другая — „Бродягаˮ — очень забавная, музыкальная и со многими „ворованнымиˮ мотивами. Первая оригинальная и сочинена гг. Лентовскимъ и Давыдовымъ; вторая переводная и сочинена гг. Вестомъ, Гельдомъ и Целлеромъ. Первая оперетка исполняется „подъ сурдинкуˮ и въ публикѣ успѣха не имѣетъ; только хорошему дѣлу вредитъ; а вторая исполняется очень громко подъ управленіемъ г. Труффи и имѣетъ успѣхъ въ публикѣ и можетъ принести пользу хорошему дѣлу сада... „Внутреннія недоразумѣніяˮ — закулисная оперетка, поэтому не будемъ ея касаться. Гораздо интереснѣе оперетка „Бродягаˮ, которая представляетъ собою „смѣсьˮ извѣстныхъ мотивовъ и положеній различныхъ старыхъ оперетокъ.
Преобладаетъ „Нищій студентъˮ, но есть также воспоминанія „Птицеловаˮ, „Цыганскаго баронаˮ и даже „Карменъˮ... Какъ бы тамъ ни было, но новая оперетка очень умно сворована... виноватъ, скомпанована и слушается и смотрится съ достаточнымъ интересомъ. Исполнители всѣ „на высотѣ своего призваніяˮ, даже г. Дунаевъ не портитъ своей роли. Совсѣмъ „разыгралсяˮ и дѣлаетъ большіе „комическіеˮ успѣхи г. Шиллингъ. Главная женская роль отдана г-жѣ Рюбанъ. Она старается, но несовсѣмъ подходитъ по манерамъ: требуется больше грубости и рѣзкости, а г-жа Рюбанъ нѣжничаетъ или трагедничаетъ... Въ общемъ, „Бродягаˮ — лучшая оперетка съ начала сезона и ей можно предсказывать прочный успѣхъ.
Театръ и садъ „Фантазіяˮ продолжаютъ кормиться прежнимъ репертуаромъ. Публика привыкаетъ, а по праздникамъ даже тѣснится... Особенно нравятся комики-эксцентрики, негры— Броксъ и Дунканъ. Къ сожалѣнію, публика, остающаяся безъ мѣстъ въ открытомъ театрѣ, съ площадки сада ничего не видитъ... Слѣдуетъ дирекціи подумать объ этомъ.
Садъ «Омонъ» продолжаетъ устраиваться. На сценѣ театра появилась новая одноактная оперетка «Парижскія торговки», соч. г. Омона, имѣющая въ виду шаржъ. И поютъ, и танцуютъ, и балаганятъ, и смѣшатъ. Въ общемъ — это смѣшная глупость, возможная только при участіи французовъ. Въ шансонетныхъ отдѣленіяхъ замѣчается поворотъ къ скромности: исчезла русская шансонетная пѣвичка и «призваны къ порядку» нѣкоторыя артистки-француженки... Въ саду, въ
антрактахъ, мало развлеченій — одинъ оркестръ недостаточенъ...
Неприсяжный рецензентъ.
ЭРМИТАЖНЫЕ ПЕРЕПѢВЫ.
Отрясъ прахъ ногъ отъ „Эрмитажаˮ Лентовскій, гнѣвомъ разогрѣтъ,
И шепчемъ мы, съ порывомъ ража: „Его ужъ нѣтъ! его ужъ нѣтъˮ!
Не даромъ бродимъ мы, понуры, — Не слышимъ голосъ громовой,
Не видимъ мощной мы фигуры, — „Ничто не вѣчно подъ лунойˮ!
Грудь завсегдатая промокла
Отъ слезъ, текущихъ на пальто... Да, „нѣтъ великаго Патроклаˮ,
Но герръ Давыдовъ живъ за то...
Дзэтъ.
САДОВО-УВЕСЕЛИТЕЛЬНЫЯ ПРАВИЛА.
1. Лѣтнія увеселенія открыты для всѣхъ жителей обоего пола, не исключая дѣтей, во всякое время дня и ночи.
2. Увеселителями скука предлагается въ неумѣренномъ количествѣ, но за умѣренную плату.
3. За входъ платится въ кассу: верхнее платье снимается въ буфетѣ.
4. За вывихъ челюстей отъ зѣвоты увеселители передъ пострадавшими не отвѣчаютъ.
5. Запрещается въ садахъ ломать деревья и головы, равно прятаться, хотя бы отъ жары, въ кусты, не заплативши по счету.
6. Травы не топтать, но можно сколько угодно топтаться около буфета.
7. Цвѣтовъ рвать нельзя, но предоставляется любителямъ срывать цвѣты удовольствія.
8. Посѣтителямъ не запрещается затыкать уши ватой.
9. За нарушеніе общественной тишины со сцены посѣтители не отвѣтствуютъ.
Другъ Гораціо.