ДРУЖЕСКАЯ ПЕРЕПИСКА. Фридрихсруэ!
Отъ Фридрихсруэ до Берлина „одинъ только шагъ“: не угодно ли вамъ будетъ сдѣлать этотъ шагъ къ примиренію и сближенію съ Берлиномъ?
Берлинъ.
Берлинъ!
Старый уланъ носитъ еще длинные ботфорты и умѣетъ шагать черезъ препятствія, — Скажите же Каприви, чтобъ онъ не трудился брать экстреннаго поѣзда: я буду раньше у васъ въ Берлинѣ, чѣмъ онъ соберетъ свои пожитки въ Карлсбадѣ.
Фридрихсруэ.
Берлинъ!
Саксонскій лѣсъ не двинется къ вамъ — это старая сказка, а я еще молодъ и чувствую въ своихъ жилахъ, что карлсбадскія воды могутъ еще то совершить, что не снилось даже Гунніади-Яносу.
Карлсбадъ.
НАРУЖНЫЯ ТЕЛЕГРАММЫ.
Берлинъ. — Бисмаркъ ѣдетъ — когда то будетъ?
Для перевозки желѣзнаго канцлера готовится экстренный поѣздъ для перевозки тяжестей съ двумя локомотивами въ головѣ и хвостѣ...
Вѣна. Сюда пріѣзжали румыны съ жалобой на мадьяръ и уѣхали, не солоно хлебавши. Готовится новая „жалобная кашаˮ изъ всѣхъ австрійскихъ языковъ, но безъ масла. Кто будетъ расхлебывать— неизвѣстно.
Нанси. Политическіе акробаты, по случаю наступленія каникулъ, прибыли сюда на „гимнастическій праздникъˮ.
ПРОВИНЦІАЛЬНЫЯ ЭКСКУРСІИ.
КУМЫСНЫЯ ТЕЛЕГРАММЫ.
Постниковка. Травы хороши. Матки à lа фараоновы коровы ожили. Больныхъ мало, „здоровыхъ еще меньшеˮ.
Аннаево. Здѣсь все есть; такъ что кумысъ почти лишній.
Богдановка. Двадцать седьмой сезонъ все тоже. Впрочемъ, годъ неурожайный.
Курлино, нынѣ Реймера. Вводится нѣмецкая культура. Кумысъ пятачкомъ дешевле.
Марычевка. Аравійская пустыня. Близость „Кузьмичаˮ не помогаетъ.
Каррика. Желающихъ пожить много, но на третій мѣсяцъ сезона. Первые два слишкомъ дороги.
Белебей-Аксаково. И литературная половина плохо притягиваетъ.
Алкинская платформа. Жаждутъ и алчутъ... больныхъ побольше.
Крючокъ.
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНІЕ!
Кромѣ „нѣжинской рябиновкиˮ, въ Нѣжинѣ открыта поддѣлка адвокатовъ, которые извѣстны на базарахъ подъ именемъ „аблакатовъˮ. Послѣдніе снаружи имѣютъ видъ „настоящихъ адвокатовъˮ и употребляются неопытными обывателями при веденіи дѣлъ и учиненіи тяжбъ. По анализу, произведенному мѣстной полиціей, оные поддѣльные адвокаты не обладаютъ ничѣмъ адвокатскимъ, кромѣ способности вытягивать у неопытныхъ людей послѣднюю копѣйку — и суть не адвокаты, а простое „мазурьеˮ!
Особенно изобильно обрѣтаются эти нѣжинскіе фрукты въ трактирныхъ заведеніяхъ, постоялыхъ и заѣзжихъ дворахъ и вездѣ, гдѣ имѣются дремлющіе караси, Иванушки-дурачки и прочая провизія, годная для щучьяго аппетита.
О чемъ нѣжинская полиція поставляетъ въ извѣстность всѣхъ любителей „настоящей юриспруденціиˮ.
КИ—СКІЕ ВѢСОВЩИКИ.
Городскіе вѣсы у насъ въ Ки—ѣ сданы Управой въ аренду двумъ юркимъ господамъ А. и Б. Эксплоатація вѣсовъ господами А. и Б приняла характеръ такого произвола, что торговцамъ въ пору вѣшаться отъ этихъ вѣсовщиковъ. По контракту они имѣютъ право брать сборъ съ того, что впишется на городскихъ вѣсахъ, а юркіе господа толкуютъ эту статью такъ, что все продаваемое на вѣсъ или мѣру должно нести дань въ ихъ пользу, хотя бы никогда и не вѣшалось на ихъ вѣсахъ. Нахальнѣйшимъ образомъ врываются А. и Б. въ лавки, погреба, магазины и съ шумомъ, гвалтомъ, скандаломъ требуютъ отъ хозяевъ мзды. Мало того: юркіе агенты юркихъ вѣсовщиковъ рыщутъ возлѣ заставъ, по дорогамъ, и коршунами налетаютъ на все, ввозимое для продажи, хотя, быть можетъ, его продадутъ безъ мѣры и вѣса на глазомѣръ.
Ну, народъ!
Торговцы терпятъ муки,
Проклятья шлютъ судьбѣ, Но все же грѣютъ руки Съ апломбомъ А. и Б...
УСТАВЪ САМАРКАНДСКАГО МУЗЫКАЛЬНО ДРА
МАТИЧЕСКАГО ОБЩЕСТВА.
§ 1. Желающіе поступить въ музыкальный отдѣлъ общества должны предварительно лишиться слуха. Желающіе поступить въ драматическій — голоса.
§ 2. Каждый членъ долженъ памятовать, что самое существенное въ его дѣятельности для общества — членскій взносъ.
§ 3. Вносить два раза его — отнюдь не возбраняется. § 4. Каждый внесшій взносъ членъ получаетъ права.
§ 5. Право первое — именоватья членомъ; право второе — получать во время вечеровъ и репетицій но стакану чаю въ накладку и по хорошему сдобному сухарю. NB. Заслуженнымъ членамъ, усиленно стремящимся къ обогащенію общества новыми лицами и взносами, кромѣ того, выдается по куску лимона и по молочнику снятого молока съ толстой пѣнкой. Право третье — дѣлать отъ имени общества долги.
§ 6. Расплата съ долгами для членовъ не обязательна; расплату принимаетъ на себя предсѣдатель общества; расплата производится преимущественно послѣ дождичка въ четвергъ и то черезъ мировыхъ судей...
ТЕЛЕФОНЪ
«БУДИЛЬНИКА».
Очаковъ. Начальнику одной конторы. — Правда-ли, что на дняхъ разбиралось дѣло но обвиненію васъ въ нанесеніи оскорбленія домовладѣдьцу? — Правда. — Правда-ли, что вы
обывателей чуть въ шею съ лѣстницы не спускаете? — Ну, это пустяки; ругнешь иною — это точно, а въ шею давать не приходилось.
?
Боровскъ (Калужской губерніи). Обывателямъ. — Что такъ скверно пахнетъ въ вашемъ городѣ? Гдѣ ваша санитарная комиссія? — Она жива и здорова; но не хочетъ сама безпокоиться и безпокоить нашихъ гостинодворцевъ, мясниковъ и друг.
ЯДЪ!
Въ домѣ отставного надворнаго совѣтника Петрищева было неладно.
Старики, еще не обмолвившись словомъ, только изподтишка слѣдили за любимицей Катей, дѣвушкой на возрастѣ, съ задумчивымъ профилемъ, и понимали другъ друга.
Когда дочь, пожелавъ спокойной ночи, удалилась въ свою комнату, Иванъ Ѳомичъ Петрищевъ, опустивъ газету, прервалъ молчаніе.
— Ну, мать! ужъ пишутъ нынче: просто читать страшно, замѣтилъ онъ, снимая очки.
— А ты не читай, возразила старая.
— Экъ хватила: не читай. Да теперь, поди, каждый лавочникъ, можно сказать, читаетъ.
— Для лавочниковъ-то больше и пишутъ: все пакости.
— Только и слышишь: убійство, самоубійство, зарѣзалъ женщину, опять повѣсился, пырнулъ ножомъ, потомъ „прошу никого не винитьˮ и т. д.
— Ужъ лучше-бы не разсказывалъ, даже отвернулась Марѳа Ильинишна.
— Теперь, гляди, въ каждомъ домѣ несчастіе..
Особливо — гдѣ взрослыя дѣвицы, продолжалъ старый. — Какъ разобрать, что у нихъ за душой? Вотъ какъ, примѣрно, у насъ Катя...
Марѳа Ильинишна присѣла къ мужу...
— Ты тоже замѣтилъ? въ Катей неладно...
— Да-съ, не люблю эту самую задумчивость.
— Что-то приключилось, ужъ не спроста. Этакъ оглядывается, скрытничаетъ, гулять не хочетъ, къ Ладыгинымъ тоже не пошла... Съ того раза все это, какъ былъ Всесвятскій, она еще въ новомъ платьѣ выходила... Что-же, я надѣялась: человѣкъ подходящій, на службѣ, съ характеромъ... а жениховъ то нынче не ахти оберешься... Ну, и не мѣшала... Они еще на прощанье поговорили, потомъ онъ ушелъ... Не отказала-ли?
— Ну, да, объясненіе, значитъ... Какъ въ газетѣ пишутъ...
— Ужъ хотѣла приголубить, выпытать, — продолжала Марѳа Ильинишна, — да боюсь растравить. Я и то думала, не новая-ли это болѣзнь, что газеты выдумали, ну, дала ей напиться мяты съ шалфеемъ... И вотъ — она придвинулась ближе къ мужу, понизивъ голосъ — сегодня узнала отъ Дарьи, что Катюша ходила тайкомъ въ аптеку, раздобыла какую-то стклянку, которую спрятала у себя...
— Вотъ, вотъ... я чуялъ недоброе!
— Господи помилуй! замерла мать. — Кровь стынетъ... Дочь, родная, сердечная... И за что? Ей-ли не житье?..
— А все ты... съ женихами... Вотъ какъ пишутъ... — Чуръ, чуръ! ты наговоришь...
Мать не выдержала, побѣжала къ Катиной комнатѣ, постояла за дверьми, послушала. — Ни слова. Тихо.
Иванъ Ѳомичъ тоже подошелъ сзади. За дверью послышался шорохъ. Мать, трепещущая, приложилась къ щелкѣ и затряслась. Бѣдной женщинѣ представилась ужасная картина: выдвинутый на средину комнаты столъ, по краямъ двѣ зажженныхъ свѣчи, дочь наклонилась, будто пишетъ... „Прошу никого не винитьˮ, мелькнуло въ головѣ старика. Затѣмъ дѣвушка достала пузырекъ, посмотрѣла на свѣтъ и открыла пробку...
— Ядъ!! застонали Петрищевы и ринулись въ комнату.
— Катя! дорогая! — Милая мама!
— Дитятко! Ахъ, ужасы!
— Я не виновата... Несчастіе...
— И ты не пила? Гдѣ пузырекъ?
— Да, это-же бензинъ... Вы не знаете: новое платье запятналось нечаянно, вотъ еще когда Всесвятскій былъ... я хотѣла тихонько вычистить...
— Такъ это... бензинъ, а не ядъ?.. Господи!.. И ты ему не отказала?
— Вотъ какъ въ газетѣ... не утерпѣлъ старикъ, моргая глазами.
— И мы пригласимъ его на обѣдъ? Да? шептала мать.
— Мама! зардѣлась дочь.
И счастливые старики обняли недоумѣвающую дѣвушку.
Г. Альтъ.
Отъ Фридрихсруэ до Берлина „одинъ только шагъ“: не угодно ли вамъ будетъ сдѣлать этотъ шагъ къ примиренію и сближенію съ Берлиномъ?
Берлинъ.
Берлинъ!
Старый уланъ носитъ еще длинные ботфорты и умѣетъ шагать черезъ препятствія, — Скажите же Каприви, чтобъ онъ не трудился брать экстреннаго поѣзда: я буду раньше у васъ въ Берлинѣ, чѣмъ онъ соберетъ свои пожитки въ Карлсбадѣ.
Фридрихсруэ.
Берлинъ!
Саксонскій лѣсъ не двинется къ вамъ — это старая сказка, а я еще молодъ и чувствую въ своихъ жилахъ, что карлсбадскія воды могутъ еще то совершить, что не снилось даже Гунніади-Яносу.
Карлсбадъ.
НАРУЖНЫЯ ТЕЛЕГРАММЫ.
Берлинъ. — Бисмаркъ ѣдетъ — когда то будетъ?
Для перевозки желѣзнаго канцлера готовится экстренный поѣздъ для перевозки тяжестей съ двумя локомотивами въ головѣ и хвостѣ...
Вѣна. Сюда пріѣзжали румыны съ жалобой на мадьяръ и уѣхали, не солоно хлебавши. Готовится новая „жалобная кашаˮ изъ всѣхъ австрійскихъ языковъ, но безъ масла. Кто будетъ расхлебывать— неизвѣстно.
Нанси. Политическіе акробаты, по случаю наступленія каникулъ, прибыли сюда на „гимнастическій праздникъˮ.
ПРОВИНЦІАЛЬНЫЯ ЭКСКУРСІИ.
КУМЫСНЫЯ ТЕЛЕГРАММЫ.
Постниковка. Травы хороши. Матки à lа фараоновы коровы ожили. Больныхъ мало, „здоровыхъ еще меньшеˮ.
Аннаево. Здѣсь все есть; такъ что кумысъ почти лишній.
Богдановка. Двадцать седьмой сезонъ все тоже. Впрочемъ, годъ неурожайный.
Курлино, нынѣ Реймера. Вводится нѣмецкая культура. Кумысъ пятачкомъ дешевле.
Марычевка. Аравійская пустыня. Близость „Кузьмичаˮ не помогаетъ.
Каррика. Желающихъ пожить много, но на третій мѣсяцъ сезона. Первые два слишкомъ дороги.
Белебей-Аксаково. И литературная половина плохо притягиваетъ.
Алкинская платформа. Жаждутъ и алчутъ... больныхъ побольше.
Крючокъ.
ПРЕДОСТЕРЕЖЕНІЕ!
Кромѣ „нѣжинской рябиновкиˮ, въ Нѣжинѣ открыта поддѣлка адвокатовъ, которые извѣстны на базарахъ подъ именемъ „аблакатовъˮ. Послѣдніе снаружи имѣютъ видъ „настоящихъ адвокатовъˮ и употребляются неопытными обывателями при веденіи дѣлъ и учиненіи тяжбъ. По анализу, произведенному мѣстной полиціей, оные поддѣльные адвокаты не обладаютъ ничѣмъ адвокатскимъ, кромѣ способности вытягивать у неопытныхъ людей послѣднюю копѣйку — и суть не адвокаты, а простое „мазурьеˮ!
Особенно изобильно обрѣтаются эти нѣжинскіе фрукты въ трактирныхъ заведеніяхъ, постоялыхъ и заѣзжихъ дворахъ и вездѣ, гдѣ имѣются дремлющіе караси, Иванушки-дурачки и прочая провизія, годная для щучьяго аппетита.
О чемъ нѣжинская полиція поставляетъ въ извѣстность всѣхъ любителей „настоящей юриспруденціиˮ.
КИ—СКІЕ ВѢСОВЩИКИ.
Городскіе вѣсы у насъ въ Ки—ѣ сданы Управой въ аренду двумъ юркимъ господамъ А. и Б. Эксплоатація вѣсовъ господами А. и Б приняла характеръ такого произвола, что торговцамъ въ пору вѣшаться отъ этихъ вѣсовщиковъ. По контракту они имѣютъ право брать сборъ съ того, что впишется на городскихъ вѣсахъ, а юркіе господа толкуютъ эту статью такъ, что все продаваемое на вѣсъ или мѣру должно нести дань въ ихъ пользу, хотя бы никогда и не вѣшалось на ихъ вѣсахъ. Нахальнѣйшимъ образомъ врываются А. и Б. въ лавки, погреба, магазины и съ шумомъ, гвалтомъ, скандаломъ требуютъ отъ хозяевъ мзды. Мало того: юркіе агенты юркихъ вѣсовщиковъ рыщутъ возлѣ заставъ, по дорогамъ, и коршунами налетаютъ на все, ввозимое для продажи, хотя, быть можетъ, его продадутъ безъ мѣры и вѣса на глазомѣръ.
Ну, народъ!
Торговцы терпятъ муки,
Проклятья шлютъ судьбѣ, Но все же грѣютъ руки Съ апломбомъ А. и Б...
УСТАВЪ САМАРКАНДСКАГО МУЗЫКАЛЬНО ДРА
МАТИЧЕСКАГО ОБЩЕСТВА.
§ 1. Желающіе поступить въ музыкальный отдѣлъ общества должны предварительно лишиться слуха. Желающіе поступить въ драматическій — голоса.
§ 2. Каждый членъ долженъ памятовать, что самое существенное въ его дѣятельности для общества — членскій взносъ.
§ 3. Вносить два раза его — отнюдь не возбраняется. § 4. Каждый внесшій взносъ членъ получаетъ права.
§ 5. Право первое — именоватья членомъ; право второе — получать во время вечеровъ и репетицій но стакану чаю въ накладку и по хорошему сдобному сухарю. NB. Заслуженнымъ членамъ, усиленно стремящимся къ обогащенію общества новыми лицами и взносами, кромѣ того, выдается по куску лимона и по молочнику снятого молока съ толстой пѣнкой. Право третье — дѣлать отъ имени общества долги.
§ 6. Расплата съ долгами для членовъ не обязательна; расплату принимаетъ на себя предсѣдатель общества; расплата производится преимущественно послѣ дождичка въ четвергъ и то черезъ мировыхъ судей...
ТЕЛЕФОНЪ
«БУДИЛЬНИКА».
Очаковъ. Начальнику одной конторы. — Правда-ли, что на дняхъ разбиралось дѣло но обвиненію васъ въ нанесеніи оскорбленія домовладѣдьцу? — Правда. — Правда-ли, что вы
обывателей чуть въ шею съ лѣстницы не спускаете? — Ну, это пустяки; ругнешь иною — это точно, а въ шею давать не приходилось.
?
Боровскъ (Калужской губерніи). Обывателямъ. — Что такъ скверно пахнетъ въ вашемъ городѣ? Гдѣ ваша санитарная комиссія? — Она жива и здорова; но не хочетъ сама безпокоиться и безпокоить нашихъ гостинодворцевъ, мясниковъ и друг.
ЯДЪ!
Въ домѣ отставного надворнаго совѣтника Петрищева было неладно.
Старики, еще не обмолвившись словомъ, только изподтишка слѣдили за любимицей Катей, дѣвушкой на возрастѣ, съ задумчивымъ профилемъ, и понимали другъ друга.
Когда дочь, пожелавъ спокойной ночи, удалилась въ свою комнату, Иванъ Ѳомичъ Петрищевъ, опустивъ газету, прервалъ молчаніе.
— Ну, мать! ужъ пишутъ нынче: просто читать страшно, замѣтилъ онъ, снимая очки.
— А ты не читай, возразила старая.
— Экъ хватила: не читай. Да теперь, поди, каждый лавочникъ, можно сказать, читаетъ.
— Для лавочниковъ-то больше и пишутъ: все пакости.
— Только и слышишь: убійство, самоубійство, зарѣзалъ женщину, опять повѣсился, пырнулъ ножомъ, потомъ „прошу никого не винитьˮ и т. д.
— Ужъ лучше-бы не разсказывалъ, даже отвернулась Марѳа Ильинишна.
— Теперь, гляди, въ каждомъ домѣ несчастіе..
Особливо — гдѣ взрослыя дѣвицы, продолжалъ старый. — Какъ разобрать, что у нихъ за душой? Вотъ какъ, примѣрно, у насъ Катя...
Марѳа Ильинишна присѣла къ мужу...
— Ты тоже замѣтилъ? въ Катей неладно...
— Да-съ, не люблю эту самую задумчивость.
— Что-то приключилось, ужъ не спроста. Этакъ оглядывается, скрытничаетъ, гулять не хочетъ, къ Ладыгинымъ тоже не пошла... Съ того раза все это, какъ былъ Всесвятскій, она еще въ новомъ платьѣ выходила... Что-же, я надѣялась: человѣкъ подходящій, на службѣ, съ характеромъ... а жениховъ то нынче не ахти оберешься... Ну, и не мѣшала... Они еще на прощанье поговорили, потомъ онъ ушелъ... Не отказала-ли?
— Ну, да, объясненіе, значитъ... Какъ въ газетѣ пишутъ...
— Ужъ хотѣла приголубить, выпытать, — продолжала Марѳа Ильинишна, — да боюсь растравить. Я и то думала, не новая-ли это болѣзнь, что газеты выдумали, ну, дала ей напиться мяты съ шалфеемъ... И вотъ — она придвинулась ближе къ мужу, понизивъ голосъ — сегодня узнала отъ Дарьи, что Катюша ходила тайкомъ въ аптеку, раздобыла какую-то стклянку, которую спрятала у себя...
— Вотъ, вотъ... я чуялъ недоброе!
— Господи помилуй! замерла мать. — Кровь стынетъ... Дочь, родная, сердечная... И за что? Ей-ли не житье?..
— А все ты... съ женихами... Вотъ какъ пишутъ... — Чуръ, чуръ! ты наговоришь...
Мать не выдержала, побѣжала къ Катиной комнатѣ, постояла за дверьми, послушала. — Ни слова. Тихо.
Иванъ Ѳомичъ тоже подошелъ сзади. За дверью послышался шорохъ. Мать, трепещущая, приложилась къ щелкѣ и затряслась. Бѣдной женщинѣ представилась ужасная картина: выдвинутый на средину комнаты столъ, по краямъ двѣ зажженныхъ свѣчи, дочь наклонилась, будто пишетъ... „Прошу никого не винитьˮ, мелькнуло въ головѣ старика. Затѣмъ дѣвушка достала пузырекъ, посмотрѣла на свѣтъ и открыла пробку...
— Ядъ!! застонали Петрищевы и ринулись въ комнату.
— Катя! дорогая! — Милая мама!
— Дитятко! Ахъ, ужасы!
— Я не виновата... Несчастіе...
— И ты не пила? Гдѣ пузырекъ?
— Да, это-же бензинъ... Вы не знаете: новое платье запятналось нечаянно, вотъ еще когда Всесвятскій былъ... я хотѣла тихонько вычистить...
— Такъ это... бензинъ, а не ядъ?.. Господи!.. И ты ему не отказала?
— Вотъ какъ въ газетѣ... не утерпѣлъ старикъ, моргая глазами.
— И мы пригласимъ его на обѣдъ? Да? шептала мать.
— Мама! зардѣлась дочь.
И счастливые старики обняли недоумѣвающую дѣвушку.
Г. Альтъ.