1892 г. — 13 сентября, № 36.
ГОДЪ XXVIII.
ГОДЪ XXVIII
Объявленія для журнала „Будильникъˮ принимаются исключительно въ Центральной конторѣ объявленій, бывшей Л. Метцля.
въ Москвѣ, на Мясницкой, д. Спиридонова.
Пятьдесятъ №№ въ годъ.
Подписка: годъ — 7 р., ½ года — 4 р., съ доставкой 8 р. и 4 р. 50 коп.; съ перес. 9 р. и 5 р. За границу, въ предѣлахъ почтоваго союза 12 р., внѣ союза — по особому тарифу Годовые подписчики, добавляющіе одинъ рубль, получаютъ премію: „Басни Крылова въ лицахъˮ. Полугодовые не имѣютъ права на премію.
№№ у разносчиковъ — по 20 коп.
Объявленія — 25 к. строка петита. Болѣе 1 раза — уступка по соглашенію.
Адресъ „Будильника“:
Москва, Тверская, д. Гинцбурга.
Пріемные дни редакціи понедѣльникъ и четвергъ, отъ 3 до 5 час. На статьяхъ требуются подпись, адресъ и условія автора. Статьи безъ обозначенія условій считаются безплатными. Возвращеніе рукописей необязательно Принятое для печати можетъ быть измѣняемо и сокращаемо, по усмоірѣнію редакціи.
Перемѣна адреса — 30 коп.; городского на иногородній — до 1 іюля 1 р. 30 коп., послѣ 1 іюля — 80 коп.
Къ этому № прилагается добавочный полулистъ
ДУМА МЕФИСТОФЕЛЯ Только мудрому
понятна
Тайна бытія,
А на солнцѣ видѣть
пятна
Можетъ и свинья.
О ТОМЪ И О СЕМЪ.
Чувствительную тему затрогиваютъ проектируемыя обложенія, квартирныя, подоходныя и пр. Именно, карманъ. Это, какъ извѣстно, крайне чувствительное, даже больное, мѣсто.
Полный карманъ не любитъ облегченія, а пустой — тому прямо стыдно: онъ не можетъ исполнить своихъ гражданскихъ обязанностей.
Карманъ, вообще говоря, главный центръ жизненнаго круговерченія. Это лицемѣръ: онъ вѣчно плачется. Это ненасытная утроба: онъ никогда не чувствуетъ себя переполненнымъ.
Природа не терпитъ пустоты, а человѣкъ пустого кармана. Самая обидная вещь пустой карманъ: онъ даже не удостоивается обложенія.
У иного только и достоянія, что пришитый карманъ. Съ него взятки гладки. Это счастливецъ. Онъ не знаетъ утратъ, не боится раззоренія, не терпитъ мукъ разлученія.
У другихъ тяжеловѣсные карманы, которымъ никакіе подходы и обложенія не страшны, а оттуда развѣ крючьями что-нибудь выудишь. Это карманы — бездны и лабиринты, куда съ трудомъ добирается изслѣдователь.
Самые неуловимые — это карманы живущихъ на шереметевскій счетъ. Какъ птицы небесныя, они не сѣютъ, не жнутъ, а сыты бываютъ по горло. Ихъ за хвостъ не поймаешь.
Они живутъ «спеціальными» доходами — карточными выигрышами, дружескими займами и т. п., конечно, гарантированными отъ обложеній.
Ихъ источникъ чужой карманъ. Они любятъ карманъ ближняго.
Не даромъ «держи карманъ» является господствующимъ принципомъ. Карманы — это наши добродѣтели и пороки. У насъ ихъ слишкомъ много.
Такова, господа, карманная философія. И во всемъ, слѣдовательно, виноваты портные, которые пришиваютъ карманы къ платью.
Послѣ лѣтняго отдохновенія, заскрипѣли перья, заходили руки, началась работа. Опять кряхтятъ «силы», какъ немазаныя колеса, и трещатъ «спицы» отъ переутомленія.
Вотъ модное слово, получившее право гражданства. Можно подумать, оно нарочно пущено въ доказательство того положенія, что ничто такъ не утомляетъ, какъ бездѣлье.
Кто нынче не страдаетъ отъ переутомленія? Развѣ драматурги, и то потому, что въ разыскиваніи старыхъ сюжетовъ по архивамъ они забыли все на свѣтѣ.
Дѣти въ школѣ, дамы въ гостиной, взрослые на засѣданіяхъ — всѣ подпали «болѣзни вѣка».
Чувствуетъ переутомленіе виверъ за нескончаемой осадой буфета и дѣлецъ въ неутомимо-изобрѣтательной ажитаціи.
Торгаши, поэты, ремесленники напустили на себя переутомленіе, какъ печать высшаго дарованія, и довольны.
Нѣтъ людей, а есть утомленные, скучные, развинченные субъекты, которые не живутъ, а прозябаютъ. Они забыли, что это благородная болѣзнь, которая постигаетъ избранныхъ, и что для этой болѣзни надо много поработать. А зѣвать и брюзжать не велика наука: всякая бездарность съумѣетъ.
Хуже всего то, что переутомленіе поражаетъ дѣловыхъ и нужныхъ людей. Конечно, этотъ недостатокъ является высшей заслугой дарованія. Но дѣло гораздо лучше бы чувствовало себя безъ этихъ «заслугъ».
Смѣна сезоновъ, между прочимъ, сопровождается смѣной домашней прислуги. Это неисчерпаемая тема общежитія.
Нѣкоторыя думы даже надумали возвести вопросъ въ общественный. Они судятъ объ отношеніяхъ господъ къ прислугѣ, какъ волки разсудили овецъ въ извѣстной баснѣ.
Это уже потому вѣчный вопросъ, что — иначе — о чемъ-бы между собой стали бесѣдовать двѣ барыни, которыя сошлись въ гостиной или на прогулкѣ?
СКВЕРНЫЙ АНЕКДОТЪ.
(„Конца дачиˮ).
Съ Евгеніемъ Васильевичемъ Утконосовымъ случился скверный анекдотъ, о которомъ этому молодому человѣку и во снѣ не сни
лось. Дѣло было въ томъ, что съ мая мѣсяца Утконосовъ только и бодрствовалъ для того, чтобы плѣнять прекрасный полъ на дачѣ въ поэтическомъ мѣстечкѣ. И такъ шло цѣлое лѣто Много дамскихъ и дѣвическихъ сердецъ было покорено атласными жилетами и прочими достоинствами Евгенія Васильевича, много превосходныхъ въ романтическомъ отношеніи встрѣчъ испыталъ Евгеній Васильевичъ, много писемъ пришло къ нему на дачу писемъ завидныхъ, въ цвѣтныхъ конвертикахъ и съ запахомъ разныхъ дорогихъ духовъ...
Вообще, Утконосовъ былъ счастливъ, и другіе молодые люди съ атласными жилетами, но безъ счастливой звѣзды, крѣпко завидовали Утконосову.
— Да, да, я очень доволенъ этимъ лѣтомъ! думалъ самодовольно Евгеній Васильевичъ. — Время не потеряно понапрасну... Я былъ пай-мальчикъ! Поздравляю тебя, Женичка, пять тебѣ съ плюсомъ изъ поведенія...
Но извѣстно, что судьба очень коварна и перемѣнчива. Какъ только подошелъ сентябрь, едва дунулъ холодокъ и посыпался желтый листъ, «ковромъ устлавъ дорогу», какъ тутъ, совершенно
неожиданно, вродѣ флюса или глупаго сна, къ Евгенію Васильевичу полетѣли увѣсистыя письма.
— «Ангелъ, Евгеній! » писала одна дѣвица. — «Я узнала отъ Звонаревыхъ, что ты съѣзжаешь черезъ два дня. А что же предложеніе? Я все открою мамѣ, и сегодня же. Приходи, а не то, пожалуй, папа съ дядей сами къ тебѣ прійдутъ. Твоя Аделаида».
— Вотъ такъ ловко! пробормоталъ Утконосовъ. — Не было печали, черти накачали. Никогда я ни о какомъ предложеніи не заикался. Съ чего она взяла? Ну, да съ меня они ни клока не сорвутъ: я къ вдовѣ Каверзневой спрячусь... Ахъ, звонокъ! Ужъ не папа-ли съ дядей, упаси Господи!?
— Письмо вамъ, баринъ, подала конвертикъ молодая кухарка.
— Письмо? Гмъ... Отъ кого это?
Евгеній Васильевичъ прочиталъ и хлопнулъ себя ладонью по головѣ.
— Нортъ возьми! И она тоже! сказалъ онъ. Въ письмѣ было написано:
— «Женя! Ты, сказываютъ, уѣзжаешь черезъ два дня? Я тоже. Ѣдемъ вмѣстѣ. Въ Москвѣ, дѣйствительно, лучше вѣнчаться. Меньше сплетенъ, не правда ли, ципонька? Сообщи скорѣе свой московскій адресъ. Вся твоя Конкордія Каверзнева».
— И этой, вотъ, честное слово, никогда даже ни четверть слова не говорилъ о томъ, что бы вѣнчаться и тому подобное... съ унылой злобой говорилъ про себя Евгеній Васильевичъ. — Это просто бабья уловка, хитрость, подвохъ! Но онѣ
меня не зацѣпятъ — я къ Чириковымъ лупану! Пусть-ка туда сунутся, тамъ, кромѣ пьянаго папеньки, четыре бульдога ростомъ съ быка! Пусть поищутъ!
— Опять вамъ, баринъ, письмецо! сообщила молодая кухарка, подавая конвертъ. — Откеда ефто, Евгеній Васильичъ, вамъ строчатъ, дозвольте спросъ задать?
— А тебѣ какое дѣло? Иди себѣ, Акулина, съ Богомъ... Ступай...
Утконосовъ распечаталъ конвертъ.
— «Мой безцѣнный Евгеній! » значилось въ письмѣ. — «Правда-ли, что ты уѣзжаешь завтра? А когда же наша свадьба? Папа сначала говорилъ, что ты женихъ неудобный, по малости твоего жалованья, но я пала передъ папой на колѣни и сказала, что умру безъ тебя; тогда папа выпилъ рюмку полынной водки и согласился на наше взаимное счастіе. Завтра мы всѣ къ тебѣ, для обрученія. Твоя влюбленная Олимпіада Чирикова младшая».
— Часъ отъ часу не легче! возопилъ Утконосовъ. — Да что же это такое, а? Или онѣ всѣ перебѣсились въ сентябрѣ!!? Отцы вы мои, да мнѣ теперь ужъ и спрятаться некуда... къ Журавкиной развѣ толкнуться? хоть она и рожа, но... тутъ ужъ не до эстетики! Рожа-то, по крайней мѣрѣ, безопасна; въ мужья не потянетъ... Да и этой дѣвѣ вѣрныхъ сорокъ пять лѣтъ... Рѣшено: прячусь у Журавкиной! Ты зачѣмъ, Акулина. Неужто опять съ письмомъ!?
ГОДЪ XXVIII.
ГОДЪ XXVIII
Объявленія для журнала „Будильникъˮ принимаются исключительно въ Центральной конторѣ объявленій, бывшей Л. Метцля.
въ Москвѣ, на Мясницкой, д. Спиридонова.
Пятьдесятъ №№ въ годъ.
Подписка: годъ — 7 р., ½ года — 4 р., съ доставкой 8 р. и 4 р. 50 коп.; съ перес. 9 р. и 5 р. За границу, въ предѣлахъ почтоваго союза 12 р., внѣ союза — по особому тарифу Годовые подписчики, добавляющіе одинъ рубль, получаютъ премію: „Басни Крылова въ лицахъˮ. Полугодовые не имѣютъ права на премію.
№№ у разносчиковъ — по 20 коп.
Объявленія — 25 к. строка петита. Болѣе 1 раза — уступка по соглашенію.
Адресъ „Будильника“:
Москва, Тверская, д. Гинцбурга.
Пріемные дни редакціи понедѣльникъ и четвергъ, отъ 3 до 5 час. На статьяхъ требуются подпись, адресъ и условія автора. Статьи безъ обозначенія условій считаются безплатными. Возвращеніе рукописей необязательно Принятое для печати можетъ быть измѣняемо и сокращаемо, по усмоірѣнію редакціи.
Перемѣна адреса — 30 коп.; городского на иногородній — до 1 іюля 1 р. 30 коп., послѣ 1 іюля — 80 коп.
Къ этому № прилагается добавочный полулистъ
ДУМА МЕФИСТОФЕЛЯ Только мудрому
понятна
Тайна бытія,
А на солнцѣ видѣть
пятна
Можетъ и свинья.
О ТОМЪ И О СЕМЪ.
Чувствительную тему затрогиваютъ проектируемыя обложенія, квартирныя, подоходныя и пр. Именно, карманъ. Это, какъ извѣстно, крайне чувствительное, даже больное, мѣсто.
Полный карманъ не любитъ облегченія, а пустой — тому прямо стыдно: онъ не можетъ исполнить своихъ гражданскихъ обязанностей.
Карманъ, вообще говоря, главный центръ жизненнаго круговерченія. Это лицемѣръ: онъ вѣчно плачется. Это ненасытная утроба: онъ никогда не чувствуетъ себя переполненнымъ.
Природа не терпитъ пустоты, а человѣкъ пустого кармана. Самая обидная вещь пустой карманъ: онъ даже не удостоивается обложенія.
У иного только и достоянія, что пришитый карманъ. Съ него взятки гладки. Это счастливецъ. Онъ не знаетъ утратъ, не боится раззоренія, не терпитъ мукъ разлученія.
У другихъ тяжеловѣсные карманы, которымъ никакіе подходы и обложенія не страшны, а оттуда развѣ крючьями что-нибудь выудишь. Это карманы — бездны и лабиринты, куда съ трудомъ добирается изслѣдователь.
Самые неуловимые — это карманы живущихъ на шереметевскій счетъ. Какъ птицы небесныя, они не сѣютъ, не жнутъ, а сыты бываютъ по горло. Ихъ за хвостъ не поймаешь.
Они живутъ «спеціальными» доходами — карточными выигрышами, дружескими займами и т. п., конечно, гарантированными отъ обложеній.
Ихъ источникъ чужой карманъ. Они любятъ карманъ ближняго.
Не даромъ «держи карманъ» является господствующимъ принципомъ. Карманы — это наши добродѣтели и пороки. У насъ ихъ слишкомъ много.
Такова, господа, карманная философія. И во всемъ, слѣдовательно, виноваты портные, которые пришиваютъ карманы къ платью.
Послѣ лѣтняго отдохновенія, заскрипѣли перья, заходили руки, началась работа. Опять кряхтятъ «силы», какъ немазаныя колеса, и трещатъ «спицы» отъ переутомленія.
Вотъ модное слово, получившее право гражданства. Можно подумать, оно нарочно пущено въ доказательство того положенія, что ничто такъ не утомляетъ, какъ бездѣлье.
Кто нынче не страдаетъ отъ переутомленія? Развѣ драматурги, и то потому, что въ разыскиваніи старыхъ сюжетовъ по архивамъ они забыли все на свѣтѣ.
Дѣти въ школѣ, дамы въ гостиной, взрослые на засѣданіяхъ — всѣ подпали «болѣзни вѣка».
Чувствуетъ переутомленіе виверъ за нескончаемой осадой буфета и дѣлецъ въ неутомимо-изобрѣтательной ажитаціи.
Торгаши, поэты, ремесленники напустили на себя переутомленіе, какъ печать высшаго дарованія, и довольны.
Нѣтъ людей, а есть утомленные, скучные, развинченные субъекты, которые не живутъ, а прозябаютъ. Они забыли, что это благородная болѣзнь, которая постигаетъ избранныхъ, и что для этой болѣзни надо много поработать. А зѣвать и брюзжать не велика наука: всякая бездарность съумѣетъ.
Хуже всего то, что переутомленіе поражаетъ дѣловыхъ и нужныхъ людей. Конечно, этотъ недостатокъ является высшей заслугой дарованія. Но дѣло гораздо лучше бы чувствовало себя безъ этихъ «заслугъ».
Смѣна сезоновъ, между прочимъ, сопровождается смѣной домашней прислуги. Это неисчерпаемая тема общежитія.
Нѣкоторыя думы даже надумали возвести вопросъ въ общественный. Они судятъ объ отношеніяхъ господъ къ прислугѣ, какъ волки разсудили овецъ въ извѣстной баснѣ.
Это уже потому вѣчный вопросъ, что — иначе — о чемъ-бы между собой стали бесѣдовать двѣ барыни, которыя сошлись въ гостиной или на прогулкѣ?
СКВЕРНЫЙ АНЕКДОТЪ.
(„Конца дачиˮ).
Съ Евгеніемъ Васильевичемъ Утконосовымъ случился скверный анекдотъ, о которомъ этому молодому человѣку и во снѣ не сни
лось. Дѣло было въ томъ, что съ мая мѣсяца Утконосовъ только и бодрствовалъ для того, чтобы плѣнять прекрасный полъ на дачѣ въ поэтическомъ мѣстечкѣ. И такъ шло цѣлое лѣто Много дамскихъ и дѣвическихъ сердецъ было покорено атласными жилетами и прочими достоинствами Евгенія Васильевича, много превосходныхъ въ романтическомъ отношеніи встрѣчъ испыталъ Евгеній Васильевичъ, много писемъ пришло къ нему на дачу писемъ завидныхъ, въ цвѣтныхъ конвертикахъ и съ запахомъ разныхъ дорогихъ духовъ...
Вообще, Утконосовъ былъ счастливъ, и другіе молодые люди съ атласными жилетами, но безъ счастливой звѣзды, крѣпко завидовали Утконосову.
— Да, да, я очень доволенъ этимъ лѣтомъ! думалъ самодовольно Евгеній Васильевичъ. — Время не потеряно понапрасну... Я былъ пай-мальчикъ! Поздравляю тебя, Женичка, пять тебѣ съ плюсомъ изъ поведенія...
Но извѣстно, что судьба очень коварна и перемѣнчива. Какъ только подошелъ сентябрь, едва дунулъ холодокъ и посыпался желтый листъ, «ковромъ устлавъ дорогу», какъ тутъ, совершенно
неожиданно, вродѣ флюса или глупаго сна, къ Евгенію Васильевичу полетѣли увѣсистыя письма.
— «Ангелъ, Евгеній! » писала одна дѣвица. — «Я узнала отъ Звонаревыхъ, что ты съѣзжаешь черезъ два дня. А что же предложеніе? Я все открою мамѣ, и сегодня же. Приходи, а не то, пожалуй, папа съ дядей сами къ тебѣ прійдутъ. Твоя Аделаида».
— Вотъ такъ ловко! пробормоталъ Утконосовъ. — Не было печали, черти накачали. Никогда я ни о какомъ предложеніи не заикался. Съ чего она взяла? Ну, да съ меня они ни клока не сорвутъ: я къ вдовѣ Каверзневой спрячусь... Ахъ, звонокъ! Ужъ не папа-ли съ дядей, упаси Господи!?
— Письмо вамъ, баринъ, подала конвертикъ молодая кухарка.
— Письмо? Гмъ... Отъ кого это?
Евгеній Васильевичъ прочиталъ и хлопнулъ себя ладонью по головѣ.
— Нортъ возьми! И она тоже! сказалъ онъ. Въ письмѣ было написано:
— «Женя! Ты, сказываютъ, уѣзжаешь черезъ два дня? Я тоже. Ѣдемъ вмѣстѣ. Въ Москвѣ, дѣйствительно, лучше вѣнчаться. Меньше сплетенъ, не правда ли, ципонька? Сообщи скорѣе свой московскій адресъ. Вся твоя Конкордія Каверзнева».
— И этой, вотъ, честное слово, никогда даже ни четверть слова не говорилъ о томъ, что бы вѣнчаться и тому подобное... съ унылой злобой говорилъ про себя Евгеній Васильевичъ. — Это просто бабья уловка, хитрость, подвохъ! Но онѣ
меня не зацѣпятъ — я къ Чириковымъ лупану! Пусть-ка туда сунутся, тамъ, кромѣ пьянаго папеньки, четыре бульдога ростомъ съ быка! Пусть поищутъ!
— Опять вамъ, баринъ, письмецо! сообщила молодая кухарка, подавая конвертъ. — Откеда ефто, Евгеній Васильичъ, вамъ строчатъ, дозвольте спросъ задать?
— А тебѣ какое дѣло? Иди себѣ, Акулина, съ Богомъ... Ступай...
Утконосовъ распечаталъ конвертъ.
— «Мой безцѣнный Евгеній! » значилось въ письмѣ. — «Правда-ли, что ты уѣзжаешь завтра? А когда же наша свадьба? Папа сначала говорилъ, что ты женихъ неудобный, по малости твоего жалованья, но я пала передъ папой на колѣни и сказала, что умру безъ тебя; тогда папа выпилъ рюмку полынной водки и согласился на наше взаимное счастіе. Завтра мы всѣ къ тебѣ, для обрученія. Твоя влюбленная Олимпіада Чирикова младшая».
— Часъ отъ часу не легче! возопилъ Утконосовъ. — Да что же это такое, а? Или онѣ всѣ перебѣсились въ сентябрѣ!!? Отцы вы мои, да мнѣ теперь ужъ и спрятаться некуда... къ Журавкиной развѣ толкнуться? хоть она и рожа, но... тутъ ужъ не до эстетики! Рожа-то, по крайней мѣрѣ, безопасна; въ мужья не потянетъ... Да и этой дѣвѣ вѣрныхъ сорокъ пять лѣтъ... Рѣшено: прячусь у Журавкиной! Ты зачѣмъ, Акулина. Неужто опять съ письмомъ!?