1892 г., — 2 августа, № 30.
ГОДЪ XXVIII.
ГОДЪ XXVIII.
Объявленія для журнала „Будильникъˮ принимаются исключительно въ Центральной конторѣ объявленій, бывшей Л. Метцля, въ Москвѣ, на Мясницкой, д. Спиридонова.
Пятьдесятъ №№ въ годъ.
Подписка: годъ — 7 р., ½ года — 4 р., съ доставкой 8 р. и 4 р. 50 коп.; съ перес. 9 р. и 5 р. За границу, въ предѣлахъ Почтоваго союза 12 р., внѣ союза — по особому тарифу. Годовые подписчики, добавляющіе одинъ рубль, получаютъ премію: ˮБасни Крылова въ лицахъˮ Полугодовые не имѣютъ права на премію.
№№ у разносчиковъ — по 20 коп.
Объявленія — 25 к. строка петита. Болѣе 1 раза — уступка по соглашенію.
Адресъ „Будильникаˮ:
Москва, Тверская, д. Гинцбурга.
Пріемные дни редакціи понедѣльникъ и четвергъ, отъ 3 до 5 час. Па статьяхъ требуются подпись, адресъ и условія автора. Статьи безъ обозначенія условій считаются безплатными. Возвращеніе рукописей необязательно. Принятое для печати можетъ быть измѣняемо и сокращаемо, по усмотрѣнію редакціи.
Перемѣна адреса — 30 коп.; городского на иногородній до 1 іюля 1 р 30 коп., послѣ 1 іюля 80 коп.
Къ этому № прилагается добавочный полулистъ
ДУМА МЕФИСТОФЕЛЯ.
Ни у пламенныхъ поэтовъ, Ни у Канта и Спинозы
Не ищи прямыхъ отвѣтовъ На проклятые вопросы;
Ихъ найдешь ты безъ труда У супруги иногда.
О ТОМЪ И О СЕМЪ.
Ремонтъ.
Грозное, всесильное и требовательное столичное существо. Нѣчто въ родѣ древняго Молоха.
Его культъ продолжается въ теченіе цѣлаго лѣта. Его жрецы — каменьщики, плотники, маляры и мостовщики. Они ходятъ по улицамъ съ аттрибутами своего культа и всенародно приносятъ жертвы.
Въ честь его воздвигаются, достраиваются, надстраиваются и перестраиваются дома; въ честь его клубится асфальтовый дымъ и дымится известь.
Его жертвенники на углахъ каждой улицы.
— По этому переулку ѣздить нельзя: его мостятъ
— Мимо этого дома ходить нельзя: онъ красится. Здѣсь жертва ремонту.
На всѣхъ перекресткахъ асфальтовые котлы.
Этотъ Молохъ требуетъ себѣ человѣческой жертвы.
Эта человѣческая жертва, обреченная Молоху, москвичъ, не уѣхавшій на дачу и оставшійся на лѣто въ городѣ.
Онъ жалокъ этотъ, судьбою презрѣнный, человѣкъ.
Мѣсяца четыре, по уставу лѣтняго время провожденія, погорѣвшій, засыпанный пылью, закиданный грязью изъ подъ резиновыхъ шинъ, онъ влачитъ самое жалкое существованіе.
Его готовятъ въ жертву Молоху ремонта.
Его коптятъ на асфальтовомъ дыму, посыпаютъ, словно кайенскимъ перцемъ, красной кирпичной пылью, заставляютъ дышать парами известки, маляръ тычетъ ему въ носъ красочной кистью, плотникъ задѣваетъ его бревномъ и доскою, каменьщикъ терзаетъ его слухъ своимъ непрерывнымъ стукомъ, а кровельщикъ «съ высоты своего положенія» плюетъ ему на шляпу и бросаетъ ему на голову недокуренную «собачью ножку».
Несчастный и истомленный, выкрашенный и пепломъ посыпанный, копченый москвичъ повергается ницъ передъ грознымъ Молохомъ и молитъ конца мученій:
— Хоть-бы камень откуда нибудь сорвался и положилъ конецъ всему.
Иногда Молохъ слышитъ его просьбу и посылаетъ на его голову благодѣтельный кирпичъ, упавшій изъ рукъ пьянаго рабочаго.
Но такихъ счастливчиковъ сравнительно немного.
Большинство остается жить, мучаясь, и мучатся, живя.
Молохъ-ремонтъ неумолимъ, не смотря на всѣ приносимыя ему жертвы.
Есть особая болѣзнь — мнительность, не указанная медициной, но дѣйствующая неукоснительно. „Паціентъˮ чувствуетъ себя такъ, какъ будто у него за воротникомъ микробъ ползетъ. Это болѣзнь воображенія, или воображаемая болѣзнь. Среди удручающей будничной обстановки, у человѣка въ полномъ распоряженіи осталось одно воображеніе, которое онъ транжиритъ. Выходитъ настоящая „эпидемія воображеніяˮ.
Вы, конечно, обзавелись набрюшникомъ. Что-жъ, по нынѣшнему времени, и набрюшникъ „есть вещь“. Правда, онъ обдаетъ тепломъ снаружи, и многіе предпочитаютъ ему графинъ съ горячительнымъ, который согрѣваетъ изнутри. Но одинъ другому не мѣшаетъ. Затѣмъ, вы купили популярную книжку. Хорошо. Наконецъ, пріобрѣли домашнюю аптечку. Отлично.
Но, вы думаете, что расходовались для здоровья? Нѣтъ, вы и такъ здоровы. Набрюшникъже, книжку и аптечку вы покупали для воображенія.
А набрюшникъ чувствуетъ себя ужасно въ авантажѣ, дорожится и подымается въ цѣнѣ. Этотъ герой, въ сущности, возвеличенъ случаемъ.
Такова игра воображенія, причудливая и азартная. Она не признаетъ никакой теоріи, а питается исключительно обманомъ. Самое скверное
ПЕРЕСОЛИЛЪ!
(Посвящается мнительнымъ господамъ).
Я простился съ пивомъ, съ квасами... Санитарными припасами
Я питаюсь и живу...
Съ аміаками, съ азотами Я войну веду кислотами
И во снѣ и на яву.
Не смущаясь дѣтокъ визгами, Сулемы кроплю ихъ брызгами, Не щажу жену свою —
И въ одеждъ ея матерію,
Чтобы тамъ убить бактерію,
Купоросъ съ смолою лью.
Я ужъ такъ насанитарился,
Что лѣтъ на двадцать состарился,
Мыслю, чувствую съ трудомъ...
Хоть промчится время скверное, Но свезутъ меня навѣрное
Очень скоро... въ желтый домь! Лео.
БУЛЬВАРНЫЙ ЧЕЛОВѢКЪ.
(Одинъ изъ маленькихъ типовъ большого города).
Чиновникъ XIV класса Восьминожканъ съ самой ранней юности своей исполнялъ долж
ность переписчика; онъ всегда «перебѣлялъчерновыя, составленныя умами болѣе зрѣлыми, и, такимъ образомъ, вся работа его собственнаго мозга шла на разныя сіе, имѣю честь, предлагая за № и т. п.
Впрочемъ, Восьминожкинъ не особенно вникалъ въ свои служебныя дѣла; онъ старался дотянуть время переписыванья черняковъ, спѣшно обѣдалъ въ кухмистерской за девять рублей въ мѣсяцъ, пилъ чай и потомъ шелъ домой; дома онъ оставался всего пять — десять минутъ: снималъ свой «вицъ», надѣвалъ пиджачекъ и галстукъ съ пестрыми полосками и шелъ на свое излюбленное мѣсто отдыха и наслажденій — бульваръ. И всегда онъ приходилъ на тотъ бульваръ, гдѣ играла полковая музыка и собиралось очень много народа.
На бульварѣ Восьминожкинъ оживалъ и забывалъ все на свѣтѣ. Музыка будила въ немъ воинственныя и бодрыя мысли: онъ лихо крутилъ усики и безстрашно поглядывалъ на разныхъ франтовъ и офицеровъ; онъ сознавалъ, что здѣсь, на бульварѣ, всѣ они равны, а если пшюттъ или самъ кавалергардъ задѣнутъ его локтемъ, то обязаны сказать и всегда говорятъ Восьминожкину:
— Pardon!
Когда Восьминожкинъ сидѣлъ на скамейкѣ бульвара, а мимо проходили сотни разной наружности дѣвушекъ и женщинъ, въ сердцѣ Восьминожкина разливался какой-то бальзамъ, оно трепетало, и опять чиновникъ XIV класса лихо закручивалъ свои усики и поглядывалъ орломъ на какую-нибудь блондинку или брюнеточку...
Восьминожкинъ тутъ дѣлалъ смотръ всѣмъ хорошенькимъ и чувствовалъ себя турецкимъ пашой, хотя, положимъ, только платонически. Но онъ былъ и этимъ доволенъ и, повѣрьте, былъ счастливѣе многихъ молодыхъ ухаживателей, такъ какъ наслаждался созерцаніемъ первыхъ красавицъ, не добиваясь и тѣни взаимности.
Впрочемъ, съ кое-какими Танями, Катями и Марусями у Восьминожкина случались интрижки и знакомства; но всѣ онѣ продолжались не особенно долго, да и не жалѣлъ объ этомъ турецкій паша. Онъ болѣе всего любилъ бульваръ, не понимая, почему это такъ
— Пойдемъ, Восьминожкинъ, въ трактиръ? звали его товарищи.
— Нѣтъ... я сегодня на музыку...
— Опять на музыку? Что ты на этихъ бульварахъ всѣ дни проводишь? На свиданія, что-ли, путешествуешь?
— Нѣтъ... такъ.
Товарищи шли въ трактиръ, а Восьминожкинъ на бульваръ.
— Почтеннѣйшій! говорилъ ему иногда престарѣлый чиновникъ Кубышкинъ. — Прошу васъ сегодня ко мнѣ на кулебяку, ибо старшая моя
ГОДЪ XXVIII.
ГОДЪ XXVIII.
Объявленія для журнала „Будильникъˮ принимаются исключительно въ Центральной конторѣ объявленій, бывшей Л. Метцля, въ Москвѣ, на Мясницкой, д. Спиридонова.
Пятьдесятъ №№ въ годъ.
Подписка: годъ — 7 р., ½ года — 4 р., съ доставкой 8 р. и 4 р. 50 коп.; съ перес. 9 р. и 5 р. За границу, въ предѣлахъ Почтоваго союза 12 р., внѣ союза — по особому тарифу. Годовые подписчики, добавляющіе одинъ рубль, получаютъ премію: ˮБасни Крылова въ лицахъˮ Полугодовые не имѣютъ права на премію.
№№ у разносчиковъ — по 20 коп.
Объявленія — 25 к. строка петита. Болѣе 1 раза — уступка по соглашенію.
Адресъ „Будильникаˮ:
Москва, Тверская, д. Гинцбурга.
Пріемные дни редакціи понедѣльникъ и четвергъ, отъ 3 до 5 час. Па статьяхъ требуются подпись, адресъ и условія автора. Статьи безъ обозначенія условій считаются безплатными. Возвращеніе рукописей необязательно. Принятое для печати можетъ быть измѣняемо и сокращаемо, по усмотрѣнію редакціи.
Перемѣна адреса — 30 коп.; городского на иногородній до 1 іюля 1 р 30 коп., послѣ 1 іюля 80 коп.
Къ этому № прилагается добавочный полулистъ
ДУМА МЕФИСТОФЕЛЯ.
Ни у пламенныхъ поэтовъ, Ни у Канта и Спинозы
Не ищи прямыхъ отвѣтовъ На проклятые вопросы;
Ихъ найдешь ты безъ труда У супруги иногда.
О ТОМЪ И О СЕМЪ.
Ремонтъ.
Грозное, всесильное и требовательное столичное существо. Нѣчто въ родѣ древняго Молоха.
Его культъ продолжается въ теченіе цѣлаго лѣта. Его жрецы — каменьщики, плотники, маляры и мостовщики. Они ходятъ по улицамъ съ аттрибутами своего культа и всенародно приносятъ жертвы.
Въ честь его воздвигаются, достраиваются, надстраиваются и перестраиваются дома; въ честь его клубится асфальтовый дымъ и дымится известь.
Его жертвенники на углахъ каждой улицы.
— По этому переулку ѣздить нельзя: его мостятъ
— Мимо этого дома ходить нельзя: онъ красится. Здѣсь жертва ремонту.
На всѣхъ перекресткахъ асфальтовые котлы.
Этотъ Молохъ требуетъ себѣ человѣческой жертвы.
Эта человѣческая жертва, обреченная Молоху, москвичъ, не уѣхавшій на дачу и оставшійся на лѣто въ городѣ.
Онъ жалокъ этотъ, судьбою презрѣнный, человѣкъ.
Мѣсяца четыре, по уставу лѣтняго время провожденія, погорѣвшій, засыпанный пылью, закиданный грязью изъ подъ резиновыхъ шинъ, онъ влачитъ самое жалкое существованіе.
Его готовятъ въ жертву Молоху ремонта.
Его коптятъ на асфальтовомъ дыму, посыпаютъ, словно кайенскимъ перцемъ, красной кирпичной пылью, заставляютъ дышать парами известки, маляръ тычетъ ему въ носъ красочной кистью, плотникъ задѣваетъ его бревномъ и доскою, каменьщикъ терзаетъ его слухъ своимъ непрерывнымъ стукомъ, а кровельщикъ «съ высоты своего положенія» плюетъ ему на шляпу и бросаетъ ему на голову недокуренную «собачью ножку».
Несчастный и истомленный, выкрашенный и пепломъ посыпанный, копченый москвичъ повергается ницъ передъ грознымъ Молохомъ и молитъ конца мученій:
— Хоть-бы камень откуда нибудь сорвался и положилъ конецъ всему.
Иногда Молохъ слышитъ его просьбу и посылаетъ на его голову благодѣтельный кирпичъ, упавшій изъ рукъ пьянаго рабочаго.
Но такихъ счастливчиковъ сравнительно немного.
Большинство остается жить, мучаясь, и мучатся, живя.
Молохъ-ремонтъ неумолимъ, не смотря на всѣ приносимыя ему жертвы.
Есть особая болѣзнь — мнительность, не указанная медициной, но дѣйствующая неукоснительно. „Паціентъˮ чувствуетъ себя такъ, какъ будто у него за воротникомъ микробъ ползетъ. Это болѣзнь воображенія, или воображаемая болѣзнь. Среди удручающей будничной обстановки, у человѣка въ полномъ распоряженіи осталось одно воображеніе, которое онъ транжиритъ. Выходитъ настоящая „эпидемія воображеніяˮ.
Вы, конечно, обзавелись набрюшникомъ. Что-жъ, по нынѣшнему времени, и набрюшникъ „есть вещь“. Правда, онъ обдаетъ тепломъ снаружи, и многіе предпочитаютъ ему графинъ съ горячительнымъ, который согрѣваетъ изнутри. Но одинъ другому не мѣшаетъ. Затѣмъ, вы купили популярную книжку. Хорошо. Наконецъ, пріобрѣли домашнюю аптечку. Отлично.
Но, вы думаете, что расходовались для здоровья? Нѣтъ, вы и такъ здоровы. Набрюшникъже, книжку и аптечку вы покупали для воображенія.
А набрюшникъ чувствуетъ себя ужасно въ авантажѣ, дорожится и подымается въ цѣнѣ. Этотъ герой, въ сущности, возвеличенъ случаемъ.
Такова игра воображенія, причудливая и азартная. Она не признаетъ никакой теоріи, а питается исключительно обманомъ. Самое скверное
ПЕРЕСОЛИЛЪ!
(Посвящается мнительнымъ господамъ).
Я простился съ пивомъ, съ квасами... Санитарными припасами
Я питаюсь и живу...
Съ аміаками, съ азотами Я войну веду кислотами
И во снѣ и на яву.
Не смущаясь дѣтокъ визгами, Сулемы кроплю ихъ брызгами, Не щажу жену свою —
И въ одеждъ ея матерію,
Чтобы тамъ убить бактерію,
Купоросъ съ смолою лью.
Я ужъ такъ насанитарился,
Что лѣтъ на двадцать состарился,
Мыслю, чувствую съ трудомъ...
Хоть промчится время скверное, Но свезутъ меня навѣрное
Очень скоро... въ желтый домь! Лео.
БУЛЬВАРНЫЙ ЧЕЛОВѢКЪ.
(Одинъ изъ маленькихъ типовъ большого города).
Чиновникъ XIV класса Восьминожканъ съ самой ранней юности своей исполнялъ долж
ность переписчика; онъ всегда «перебѣлялъчерновыя, составленныя умами болѣе зрѣлыми, и, такимъ образомъ, вся работа его собственнаго мозга шла на разныя сіе, имѣю честь, предлагая за № и т. п.
Впрочемъ, Восьминожкинъ не особенно вникалъ въ свои служебныя дѣла; онъ старался дотянуть время переписыванья черняковъ, спѣшно обѣдалъ въ кухмистерской за девять рублей въ мѣсяцъ, пилъ чай и потомъ шелъ домой; дома онъ оставался всего пять — десять минутъ: снималъ свой «вицъ», надѣвалъ пиджачекъ и галстукъ съ пестрыми полосками и шелъ на свое излюбленное мѣсто отдыха и наслажденій — бульваръ. И всегда онъ приходилъ на тотъ бульваръ, гдѣ играла полковая музыка и собиралось очень много народа.
На бульварѣ Восьминожкинъ оживалъ и забывалъ все на свѣтѣ. Музыка будила въ немъ воинственныя и бодрыя мысли: онъ лихо крутилъ усики и безстрашно поглядывалъ на разныхъ франтовъ и офицеровъ; онъ сознавалъ, что здѣсь, на бульварѣ, всѣ они равны, а если пшюттъ или самъ кавалергардъ задѣнутъ его локтемъ, то обязаны сказать и всегда говорятъ Восьминожкину:
— Pardon!
Когда Восьминожкинъ сидѣлъ на скамейкѣ бульвара, а мимо проходили сотни разной наружности дѣвушекъ и женщинъ, въ сердцѣ Восьминожкина разливался какой-то бальзамъ, оно трепетало, и опять чиновникъ XIV класса лихо закручивалъ свои усики и поглядывалъ орломъ на какую-нибудь блондинку или брюнеточку...
Восьминожкинъ тутъ дѣлалъ смотръ всѣмъ хорошенькимъ и чувствовалъ себя турецкимъ пашой, хотя, положимъ, только платонически. Но онъ былъ и этимъ доволенъ и, повѣрьте, былъ счастливѣе многихъ молодыхъ ухаживателей, такъ какъ наслаждался созерцаніемъ первыхъ красавицъ, не добиваясь и тѣни взаимности.
Впрочемъ, съ кое-какими Танями, Катями и Марусями у Восьминожкина случались интрижки и знакомства; но всѣ онѣ продолжались не особенно долго, да и не жалѣлъ объ этомъ турецкій паша. Онъ болѣе всего любилъ бульваръ, не понимая, почему это такъ
— Пойдемъ, Восьминожкинъ, въ трактиръ? звали его товарищи.
— Нѣтъ... я сегодня на музыку...
— Опять на музыку? Что ты на этихъ бульварахъ всѣ дни проводишь? На свиданія, что-ли, путешествуешь?
— Нѣтъ... такъ.
Товарищи шли въ трактиръ, а Восьминожкинъ на бульваръ.
— Почтеннѣйшій! говорилъ ему иногда престарѣлый чиновникъ Кубышкинъ. — Прошу васъ сегодня ко мнѣ на кулебяку, ибо старшая моя