Милліоны такая превосходно—аппетитная штука. Просто пріятно смаковать милліоны, хотя-бы въ туманѣ.
И газеты съ жадностью набросились на лакомое блюдо, устроивъ пиръ вокругъ падшаго промышленнаго героя.
Изъ дырявыхъ мѣшковъ столичныя кумушки вытряхиваютъ запасъ жалкихъ словъ, которыхъ «виновникъ», впрочемъ, не слышитъ.
А то, пожалуй, это было-бы худшимъ наказаніемъ для него.
ПО ПОВОДУ „КРЕДИТКИ“.
Показанія свидѣтелей
Намъ рисуютъ на судѣ,
Что „семейныхъ“ добродѣтелей Здѣсь не мало, какъ вездѣ.
Гдѣ вершитъ дѣла кредитныя Тѣсный, дружескій кружокъ, Тамъ и куши аппетитные
Можно сцапать подъ шумокъ.
И вопросъ весьма существенный Разрѣшить Ѳемидѣ данъ:
Можно-ли карманъ общественный Счесть за собственный карманъ?
Новый поэтикъ.
Брызги пера.
Изъ московскихъ разговоровъ. — Вы гдѣ живете зимой?
— На дачѣ. Квартиры очень дороги. — И лѣтомъ?
— Нѣтъ, лѣтомъ въ городской квартирѣ, тогда дачи дороги.
»
Новое сравненіе.
— Вы, Софья Васильевна, неприступны, какъ...
— Какъ?
— Какъ квартирныя цѣны въ Москвѣ.
***
Одинъ изъ многихъ.
— Какъ вамъ не стыдно, постоянно пить водку?
— А какъ же ее не пить? Не будь я пьянымъ, меня за скандалы судили бы строже.
***
Въ будуарѣ.
— Я люблю васъ, Зизи. Я хочу, чтобы вы были моей.
— Вашей? А у васъ есть удобная для насъ квартира?
***
Современный «борецъ за идею». — Вы чѣмъ занимаетесь? — Пописываю въ газетѣ. — Что?
— Что редакторъ закажетъ.
*** Изъ жизни пшюттовъ.
— Многонько у тебя долговъ накопилось, Жоржъ.
— Да... думаю объявить кредиторамъ, что если они мнѣ не простятъ половины долговъ, я выброшусь изъ баллона-каптива.
— На дняхъ почтальоны будутъ посажены на велосипеды.
— Если они станутъ побивать рекорды другъ друга,—обыватели будутъ только въ выигрышѣ.
А—ндръ.
ЗЛОБЫ ДНЯ.
Послѣ введенія намордниковъ. — Справедливость гдѣ, Трезоръ? Насъ въ намордникъ наряжаютъ, А «саврасы» до сихъ поръ Безъ стѣсненья щеголяютъ?
Вѣдь скажу я безъ прикрасъ, Хуже пса въ Москвѣ саврасъ!
Въ судѣ.
— Кредитные дѣльцы, что смотрите сердито? — «Мы съ каждымъ новымъ днемъ лишаемся
кредита»...
Причина.
— Порой, далеко-ль до бѣды! Москвѣ не хватаетъ воды... Причина бѣды сей ясна:
Мы пьемъ слишкомъ много вина!
Кредитная эпопея.
— Анна Николаевна, вы были въ судѣ на процессѣ кредитки? Ну, что тамъ, разскажите?
— Ахъ, шерочка, право пустяки, только напрасно время потеряла.
— Но, говорятъ, уйма денегъ растрачена? — Ну, да, а на судѣ только цифры и больше ничего. Совсѣмъ неинтересно. Вотъ если-бы разсказали, на что истрачены милліоны, на какіе ужины и на какихъ женщинъ, тогда другое дѣло. Да судьи нелюбопытные люди.
***
— Сергѣй Тихонычъ, познакомились съ кредитной исторіей, а? Какія дѣла можно дѣлать, орудуя домами!
— Нѣтъ, ужъ покорно благодарю, лучше состоять въ квартирантахъ, а то съ домами такъ повезетъ, что на казенную квартиру попадешь.
— Сколько лѣтъ эта кредитная исторія тянулась!
— Да, могу сказать, на своей шеѣ чувствовалъ.
— Развѣ вы тоже имѣли дѣло съ кредиткой?
— Не съ кредиткой, а съ домовладѣльцемъ. Теперь я понимаю, почему мнѣ ежегодно на квартиру набавляли: помилуйте, такихъ дѣльцевъ кормить...
Другъ Гораціо. КЪ ОКОНЧАНІЮ СКАЧЕКЪ
(30 сентября). На Ходынскомъ полѣ Снова тишина,
Нѣтъ ни скачекъ болѣ, Дѣлъ для „скакуна“. Вновь тотализаторъ Лавочку закрылъ...
Такъ и аллигаторъ
Спитъ, зарывшись въ илъ. Снится крокодилу
Жертвъ грядущихъ кровь... Ахъ! весною силу
Скачки явятъ вновь.
Декадентъ.
— Всѣ вы мужчины измѣнщики! фыркнула горничная. Думаете, вѣрю я вамъ очень? Такъ ужъ, по слабости нашей женской сквозь пальцы смотрю. Притворяться то хорошо умѣете. Вотъ мой то какъ пьетъ: иной разъ языкомъ не ворочаетъ, а въ обществѣ ни рюмки: я, гытъ, ничего кромѣ воды не пью. Да вотъ и сегодня припретъ съ бала будетъ лакать шампанское...
— «Будетъ лакать шампанское» , повторилъ Кашондоховъ.
— А скупъ до чертиковъ,—продолжала горничная; деньги это у него первое дѣло, гроша даромъ никому не дастъ. А поди безсребренника изъ себя корчитъ...
— «Безсребренника корчитъ», писалъ подъ кроватью Кашондоховъ, весь холодѣя отъ важности дѣлаемыхъ имъ открытій. Вѣдь онъ разобьетъ ими всю систему ученія великаго писателя, построенную на обузданіи страстей, разобьетъ примѣромъ его же собственной жизни и прославится.—Карандашъ его яростно бѣгалъ по страницамъ.
— Мыши, кажется, проговорила горничная, но въ это время въ прихожей брякнулъ звонокъ. Горничная всплеснула руками и вскрикнула:—Самъ! Такъ рано сегодня!
Молодой человѣкъ немедленно обратился въ бѣгство, опрокинувъ по дорогѣ стулъ, горничная бросилась отворять.
Въ передней тотчасъ же раздались тяжелые шаги и мужской голосъ. Половицы скрипѣли подъ тяжелыми шагами и наконецъ онъ вошелъ въ спальню.
— Былъ кто, Анютка? спросилъ онъ басомъ.
— Никого - съ, отвѣтилъ контральто горничной.
— А эти черти?
— И тѣхъ не было-съ.
— Эти черти—мы, репортеры, соображалъ подъ кроватью Кашондоховъ, записывая этотъ разговоръ и весь замирая отъ близости надъ нимъ великаго писателя. Онъ осмѣлился взглянуть на его ноги, и видѣлъ, какъ одна нога носкомъ ботинка стаскивала съ другой ботинокъ за каблукъ. — А шампанское готово? — Готово-съ...
— Поди, подай... А чтожъ ты меня не поцѣлуешь? А? Я тебѣ брошку купилъ, вотъ подарю завтра.
— Вы сегодня подарите, хи-хи-ха... — А ты меня поцѣлуй.
Раздалась легкая возня и звукъ поцѣлуя; потомъ горничная выбѣжала и принесла бутылку. Онъ въ это время легъ на кровать и ворочался на ней. Пружины поскрипывали и на Кашондохова что то сверху сыпалось.
— Поставь бутылку на столикъ, я самъ налью. Позову, когда нужно будетъ.
Горничная ушла. Онъ налилъ себѣ стаканъ и залпомъ его выпилъ, промычавъ потомъ: — Люблю!...
Нѣкоторое время длилось молчаніе. Онъ налилъ еще стаканъ и выпилъ его.
— Чортъ побралъ бы этихъ писакъ, проговорилъ вдругъ онъ.—Терпѣть ихъ не могу. Стойте же, отмочу я имъ дулю!
— «Отмочу дулю!» писалъ Кашондоховъ, весь холодѣя отъ удивленія.
— Помѣшали къ банку пристроиться! Ну я еще вамъ покажу! Дьяволы!
Онъ выпилъ еще стаканъ, погасилъ свѣчу, повернулся, заставилъ заплясать пружины, снова посыпалъ чѣмъ то Кашондохова и скоро захрапѣлъ.
Кашондоховъ выждалъ еще полчаса, тихо выбрался изъ подъ кровати, прокрался мимо спящей около кухни горничной и выбѣжалъ на лѣстницу.
На другой день въ газетѣ, въ которой состоялъ репортеромъ Кашондоховъ, появился длинный фельетонъ «тайнаго интервью великаго писателя», а еще черезъ день во всѣхъ газетахъ появилось опроверженіе Оптоваго- Розничнаго. Онъ писалъ:
«Во вчерашнемъ сообщеніи о моей интимной жизни, къ сожалѣнію, вкрались неточности, которыя я и спѣшу исправить. Во первыхъ я держу не горничную Анну, а лакея Антипа, который среди приказчиковъ знакомыхъ не имѣетъ. Ложась спать пью не шампанское, а содовую воду. Сплю на диванѣ. Брошки Антипу никакой не обѣщалъ, дуль никому не показываю и писателей считаю братьями. Въ заключеніе смѣю предположить, что почтенный интервьюеръ газеты попалъ, по ошибкѣ, не ко мнѣ, а въ сосѣднюю квартиру инженера-подрядчика Г*».
Кашондохова въ тотъ же день выгнали изъ редакціи.
Митро.
И газеты съ жадностью набросились на лакомое блюдо, устроивъ пиръ вокругъ падшаго промышленнаго героя.
Изъ дырявыхъ мѣшковъ столичныя кумушки вытряхиваютъ запасъ жалкихъ словъ, которыхъ «виновникъ», впрочемъ, не слышитъ.
А то, пожалуй, это было-бы худшимъ наказаніемъ для него.
ПО ПОВОДУ „КРЕДИТКИ“.
Показанія свидѣтелей
Намъ рисуютъ на судѣ,
Что „семейныхъ“ добродѣтелей Здѣсь не мало, какъ вездѣ.
Гдѣ вершитъ дѣла кредитныя Тѣсный, дружескій кружокъ, Тамъ и куши аппетитные
Можно сцапать подъ шумокъ.
И вопросъ весьма существенный Разрѣшить Ѳемидѣ данъ:
Можно-ли карманъ общественный Счесть за собственный карманъ?
Новый поэтикъ.
Брызги пера.
Изъ московскихъ разговоровъ. — Вы гдѣ живете зимой?
— На дачѣ. Квартиры очень дороги. — И лѣтомъ?
— Нѣтъ, лѣтомъ въ городской квартирѣ, тогда дачи дороги.
»
Новое сравненіе.
— Вы, Софья Васильевна, неприступны, какъ...
— Какъ?
— Какъ квартирныя цѣны въ Москвѣ.
***
Одинъ изъ многихъ.
— Какъ вамъ не стыдно, постоянно пить водку?
— А какъ же ее не пить? Не будь я пьянымъ, меня за скандалы судили бы строже.
***
Въ будуарѣ.
— Я люблю васъ, Зизи. Я хочу, чтобы вы были моей.
— Вашей? А у васъ есть удобная для насъ квартира?
***
Современный «борецъ за идею». — Вы чѣмъ занимаетесь? — Пописываю въ газетѣ. — Что?
— Что редакторъ закажетъ.
*** Изъ жизни пшюттовъ.
— Многонько у тебя долговъ накопилось, Жоржъ.
— Да... думаю объявить кредиторамъ, что если они мнѣ не простятъ половины долговъ, я выброшусь изъ баллона-каптива.
— На дняхъ почтальоны будутъ посажены на велосипеды.
— Если они станутъ побивать рекорды другъ друга,—обыватели будутъ только въ выигрышѣ.
А—ндръ.
ЗЛОБЫ ДНЯ.
Послѣ введенія намордниковъ. — Справедливость гдѣ, Трезоръ? Насъ въ намордникъ наряжаютъ, А «саврасы» до сихъ поръ Безъ стѣсненья щеголяютъ?
Вѣдь скажу я безъ прикрасъ, Хуже пса въ Москвѣ саврасъ!
Въ судѣ.
— Кредитные дѣльцы, что смотрите сердито? — «Мы съ каждымъ новымъ днемъ лишаемся
кредита»...
Причина.
— Порой, далеко-ль до бѣды! Москвѣ не хватаетъ воды... Причина бѣды сей ясна:
Мы пьемъ слишкомъ много вина!
Кредитная эпопея.
— Анна Николаевна, вы были въ судѣ на процессѣ кредитки? Ну, что тамъ, разскажите?
— Ахъ, шерочка, право пустяки, только напрасно время потеряла.
— Но, говорятъ, уйма денегъ растрачена? — Ну, да, а на судѣ только цифры и больше ничего. Совсѣмъ неинтересно. Вотъ если-бы разсказали, на что истрачены милліоны, на какіе ужины и на какихъ женщинъ, тогда другое дѣло. Да судьи нелюбопытные люди.
***
— Сергѣй Тихонычъ, познакомились съ кредитной исторіей, а? Какія дѣла можно дѣлать, орудуя домами!
— Нѣтъ, ужъ покорно благодарю, лучше состоять въ квартирантахъ, а то съ домами такъ повезетъ, что на казенную квартиру попадешь.
— Сколько лѣтъ эта кредитная исторія тянулась!
— Да, могу сказать, на своей шеѣ чувствовалъ.
— Развѣ вы тоже имѣли дѣло съ кредиткой?
— Не съ кредиткой, а съ домовладѣльцемъ. Теперь я понимаю, почему мнѣ ежегодно на квартиру набавляли: помилуйте, такихъ дѣльцевъ кормить...
Другъ Гораціо. КЪ ОКОНЧАНІЮ СКАЧЕКЪ
(30 сентября). На Ходынскомъ полѣ Снова тишина,
Нѣтъ ни скачекъ болѣ, Дѣлъ для „скакуна“. Вновь тотализаторъ Лавочку закрылъ...
Такъ и аллигаторъ
Спитъ, зарывшись въ илъ. Снится крокодилу
Жертвъ грядущихъ кровь... Ахъ! весною силу
Скачки явятъ вновь.
Декадентъ.
— Всѣ вы мужчины измѣнщики! фыркнула горничная. Думаете, вѣрю я вамъ очень? Такъ ужъ, по слабости нашей женской сквозь пальцы смотрю. Притворяться то хорошо умѣете. Вотъ мой то какъ пьетъ: иной разъ языкомъ не ворочаетъ, а въ обществѣ ни рюмки: я, гытъ, ничего кромѣ воды не пью. Да вотъ и сегодня припретъ съ бала будетъ лакать шампанское...
— «Будетъ лакать шампанское» , повторилъ Кашондоховъ.
— А скупъ до чертиковъ,—продолжала горничная; деньги это у него первое дѣло, гроша даромъ никому не дастъ. А поди безсребренника изъ себя корчитъ...
— «Безсребренника корчитъ», писалъ подъ кроватью Кашондоховъ, весь холодѣя отъ важности дѣлаемыхъ имъ открытій. Вѣдь онъ разобьетъ ими всю систему ученія великаго писателя, построенную на обузданіи страстей, разобьетъ примѣромъ его же собственной жизни и прославится.—Карандашъ его яростно бѣгалъ по страницамъ.
— Мыши, кажется, проговорила горничная, но въ это время въ прихожей брякнулъ звонокъ. Горничная всплеснула руками и вскрикнула:—Самъ! Такъ рано сегодня!
Молодой человѣкъ немедленно обратился въ бѣгство, опрокинувъ по дорогѣ стулъ, горничная бросилась отворять.
Въ передней тотчасъ же раздались тяжелые шаги и мужской голосъ. Половицы скрипѣли подъ тяжелыми шагами и наконецъ онъ вошелъ въ спальню.
— Былъ кто, Анютка? спросилъ онъ басомъ.
— Никого - съ, отвѣтилъ контральто горничной.
— А эти черти?
— И тѣхъ не было-съ.
— Эти черти—мы, репортеры, соображалъ подъ кроватью Кашондоховъ, записывая этотъ разговоръ и весь замирая отъ близости надъ нимъ великаго писателя. Онъ осмѣлился взглянуть на его ноги, и видѣлъ, какъ одна нога носкомъ ботинка стаскивала съ другой ботинокъ за каблукъ. — А шампанское готово? — Готово-съ...
— Поди, подай... А чтожъ ты меня не поцѣлуешь? А? Я тебѣ брошку купилъ, вотъ подарю завтра.
— Вы сегодня подарите, хи-хи-ха... — А ты меня поцѣлуй.
Раздалась легкая возня и звукъ поцѣлуя; потомъ горничная выбѣжала и принесла бутылку. Онъ въ это время легъ на кровать и ворочался на ней. Пружины поскрипывали и на Кашондохова что то сверху сыпалось.
— Поставь бутылку на столикъ, я самъ налью. Позову, когда нужно будетъ.
Горничная ушла. Онъ налилъ себѣ стаканъ и залпомъ его выпилъ, промычавъ потомъ: — Люблю!...
Нѣкоторое время длилось молчаніе. Онъ налилъ еще стаканъ и выпилъ его.
— Чортъ побралъ бы этихъ писакъ, проговорилъ вдругъ онъ.—Терпѣть ихъ не могу. Стойте же, отмочу я имъ дулю!
— «Отмочу дулю!» писалъ Кашондоховъ, весь холодѣя отъ удивленія.
— Помѣшали къ банку пристроиться! Ну я еще вамъ покажу! Дьяволы!
Онъ выпилъ еще стаканъ, погасилъ свѣчу, повернулся, заставилъ заплясать пружины, снова посыпалъ чѣмъ то Кашондохова и скоро захрапѣлъ.
Кашондоховъ выждалъ еще полчаса, тихо выбрался изъ подъ кровати, прокрался мимо спящей около кухни горничной и выбѣжалъ на лѣстницу.
На другой день въ газетѣ, въ которой состоялъ репортеромъ Кашондоховъ, появился длинный фельетонъ «тайнаго интервью великаго писателя», а еще черезъ день во всѣхъ газетахъ появилось опроверженіе Оптоваго- Розничнаго. Онъ писалъ:
«Во вчерашнемъ сообщеніи о моей интимной жизни, къ сожалѣнію, вкрались неточности, которыя я и спѣшу исправить. Во первыхъ я держу не горничную Анну, а лакея Антипа, который среди приказчиковъ знакомыхъ не имѣетъ. Ложась спать пью не шампанское, а содовую воду. Сплю на диванѣ. Брошки Антипу никакой не обѣщалъ, дуль никому не показываю и писателей считаю братьями. Въ заключеніе смѣю предположить, что почтенный интервьюеръ газеты попалъ, по ошибкѣ, не ко мнѣ, а въ сосѣднюю квартиру инженера-подрядчика Г*».
Кашондохова въ тотъ же день выгнали изъ редакціи.
Митро.