„Глаза Андозии
Реж. Бассалыго Кино под крышей мира
(От нашего средне-азиатского корреспондента)
Т
аджикистан,-Подножье Памиров, подножье которое само высотою в тысячу метров над уровнем моря. Подпирающий небо грозный массив Крыши Мира вздымается над клочьями туч, лижущих вершины ближних хребтов... Рошан, Вахан—эти горы, острова в океане времен, отцеживали горсти неисчислимых народов, незнаемых древней историей. В междуледниковом лесу крохотное еврейское племя, говорящее вдруг на курдском языке, забитая в тесном ущелье, точно из романа Хаггарда, гордость монголов, с арабским наречием, охотящаяся с античными луками, на унылом склоне с тощим гороховым полем, какие-то неведомые яфетиды, не знающие иного злака. Здесь пути, по которым шли Искандер, Марко-Поло, буддистские монахи, китайские ученые, послы Тамерлана.
Но это Таджикистан, Советская республика, и в одном из кишлаков Кала-и-Хумба на берегу Пянджа стоит красноармейский пост. Кино-передвижка, пройдя степь на горбах верблюда, одолев перевалы на спине косматой лошадки, осела под Крышей Мира.
Декхане, слабо знающие, где находится город Ташкент, ве доверяющие рассказам о железной коне—паровозе, не слыхавшие никогда о театре, вошли гуськом в узкие двери приспособленного для кино барака.
Темнота. Они не испугались. Горец не должен знать страха. Но, чтобы они не схватились сразу за свои ножи, с которыми не расстаются ни на минуту, которыми они едят и убивают, нужны были два года с поражения басмачества, приучившие в людях с краевой звездой видеть настоящих друзей.
Шла картина из мусульманской жизни. С трудом удалось добиться ее получения. Хотели, чтобы было понятнее и интересней. По поводу второй комической состоялся серьезный диспут: пускать или нет? поймут ли? понравится ли? Большинством голосов решили, что не подходит, однако, все же пустили.
Засветился экран. Толпа не дрогнула. Самообладание, гордость, древние законы вежливости не позволили жителям выразить открыто свое изумление. И только, когда свыклись понемногу, стали шопотом обмениваться мнениями. Драма кончилась. Мусульманская героиня сбросила чадру, любовь восторжествовала над жестоким обычаем старины.
Пустили комическую. И тут вдруг прорвалась вся сдержанность зрителей. Послышался смех. Правда, не в те моменты, когда этого можно было ожидать—смеялись над сентиментальной сценой с собачкой и тревожно волновались в „гомерические моменты традиционной погони.
После сеанса сели в круг на горной лужайке за чай с дастарханом, при свете луны. За чаем собеседование. Говорили просто и откровенно. И вот, неожиданность — мусульманская осталась непонятной, так-таки совершенно непонятной. Чужда вся история со снятой чадрой для горцев, не знающих чадры вообще, и чужие обычаи тоже.
Потому что, если фаранги и урусы живут непонятно, делают странные вещи, так на то они и неверные, а вот, что касается мусульман, здесь каждый народ признает лишь свои обычаи, строго осуждая чужие.
Комическая? - Очень хорошо. Показывайте ее чаще.
Тут неожиданно выяснилось: зрители не поняли, что картины бывают разные. Так и решили, что есть только эти две. Когда просили показать еще, просили именно повторить эти. Были изумлены, узнав, что картин тысячи.
Старик чайханщик в огромной серой чалме, ритуально переливая какчай из синей афганской пиалы в чайник и обратно, прошептав магические слова своего рисоля, добавил во всеуслышание.
— Кено? Хорошо! Обещал хорошо, показал хорошо. Старому человеку умирать не надо, смотреть кено надо.
Б. О