В
НАШЕМ районе было два кинематографа: „Эдиссон и „Хамелеон . Соответственно этому хозяева их назывались — Эдиссонщик и Хамелеонщик.
Эдиссонщик был в 1921 году жирный лукавый еврей, всегда небритый. Должно быть, он был великий лакомка, ибо на его рубахе вечно цвели сальные пятна и следы экзотических соусов.
Хамелеонщик, напротив, гладко выбрит и одет с какой-то зловещей элегантностью. Худое, извилистое его тело было заключено в глухой редингот. Вокруг змеиного рта лежали глубокие дипломатические складки. Он очень был похож на старомодного злодея из фильмы выпуска 1910 года.
Они были конкуренты. Как расшевелить публику?
Район был населен торговцами. Малоподвижное, ожирелое, скептическое племя это неохотно отзывалось на призыв ре
кламы. Надо было изобрести какую-нибудь приманку. Эдиссонщик начал первый.
Он поставил граммофон. Граммофон был искусно вделан в деревянный ящик, так что наружу выглядывал один раструб. Из этого широкого ржавого жерла вылетала на улицу хриплая грусть цыганских рамансов. Музыка имела успех. Все стали ходить в „Эдиссон .
В фойэ было прохладно и непохоже на кино. Посреди стоял поместительный стол, над ним свешивалась большая семейная лампа с розовым абажуром. На стенах — виды Константинополя в неисчислимом количестве. Это была столовая, и семейство Эдиссонщика в дневные часы здесь обедало.
После третьего блюда со стола убиралась скатерть, у дверей ставилась будочка, похожая на купальную кабинку, туда залезал Эдиссонщик. Жарко дыша обеденными отрыжками, он продавал билеты. А в углу гремел деревянный ящик, и публика глядела на него зачарованными глазами. Торговцы слушали „Я вас ждала и млела у окна —и топали в лад жирными ногами.
Тут вдруг пронесся слух, что в „Хамелеоне играет целый оркестр. Действительно, придя туда, мы увидели квартет: скрипка, альт, контрабас и флейта. Струнные усердно взмахивали смычками, не без бойкости выводя визгливые вариации. Средства же флейтиста были весьма ограничены. Что бы не играл оркестр, флейта выделывала одну руладу, которая совершенно человеческим голосом выговаривала три слога: ко-пти-ко. В бравурном вальсе и» „Веселой вдовы , в ноктюрнах и маршах слышался упорный посвист флейты: „ко-пти-ко, ко-пти-ко .
Квартет тоже понравился публике, и вскоре между театрами восстановилось равновесие. Надо было изобретать новую приманку.
Проще всего, разумеется, было бы конкурировать фильмами. Но где их было взять?
На Западе уже гремела гриффитцовская „Нетерпимость , и на мировых дорогах показалась неопрятная фигурка в проломленном котелке, в драных штиблетах, заплетающаяся и печальная. А мы довольствовались довоенными запасами. На наших экранах было все, как в 1914 году. Это было время Гаррисона. Глупышкина, курносого Пренса и Веры Холодной.
Слава актеров недолговечна. Трудно поэтому сейчас вообразить популярность Гаррисона. У него был красивый глупый англосаксонский профиль. Линии лица дышали такой правильностью и благородством, какие можно встретить только у шуллера. Так же благородны были и его поступки. Он усыновлял сирот, обручался с рожами, открывал полюсы и боялся бога. Такое благородство в конце концов казалось неправдоподобным, и я всегда надеялся, что к финалу Гаррисон обернется и покажет свою истинную природу подлеца и притворщика.
Впрочем, этот солидный герой нравился публике. Торговцы, которые любили верное дело, открыли Гаррисону неограниченный кредит. И, верно, он не подводил. Пожары и железнодорожные катастрофы развертывались с приличной медлительностью. Утопленники оживали, и седовласый пастор венчал героев, легализуя таким образом любовные страсти первых пяти частей. Сквозь хрупкое полотно экрана американский буржуа обменивался рукопожатием солидарности е российским обывателем.
В то время, как в кино царствовал Гариссон, в политике хозяйничал гетман Скоропадский. Он тоже блистал нечеловеческим благородством: обещал землю, прокламировал волю и объявил себя стражем европейской цивилизации. Но ему пришлось хуже. Гаррисон не знал соперников. Скоропадского ненавидели все. Он бежал, и в город вошли большевики. По странной случайности, победа Красной армии совпала с поражением Гаррисона.
В нашем районе давно пустовал огромный хлебный сарай. За несколько дней до прихода большевиков в сарае протерли стекла, вымыли иол, а на фронтоне появилась вывеска: „Кино-театр Пантеон .
Кто рискнул вступить в состязание, со старейшими антрепренерами города? И что этот смельчак мог противопоставить граммофону „Эдиссона и оркестру „Хамелеона ?
Владельцем „Пантеона оказался дородный, спокойный и властный человек в отличной английской паре. Между ним и теми двумя была такая же разница, как между Генри Фордом я уличными паяльщиками. Это был неизвестный нам доселе тип
Рисунки М. Гетманского Жарко дыша обеденными отрыжками, он продавал
билеты.
На плакате, возвещалось, что с завтрашнего дня в ..Пан
теоне пойдет картина ,..Тайны Нью-Йорка .
НАШЕМ районе было два кинематографа: „Эдиссон и „Хамелеон . Соответственно этому хозяева их назывались — Эдиссонщик и Хамелеонщик.
Эдиссонщик был в 1921 году жирный лукавый еврей, всегда небритый. Должно быть, он был великий лакомка, ибо на его рубахе вечно цвели сальные пятна и следы экзотических соусов.
Хамелеонщик, напротив, гладко выбрит и одет с какой-то зловещей элегантностью. Худое, извилистое его тело было заключено в глухой редингот. Вокруг змеиного рта лежали глубокие дипломатические складки. Он очень был похож на старомодного злодея из фильмы выпуска 1910 года.
Они были конкуренты. Как расшевелить публику?
Район был населен торговцами. Малоподвижное, ожирелое, скептическое племя это неохотно отзывалось на призыв ре
кламы. Надо было изобрести какую-нибудь приманку. Эдиссонщик начал первый.
Он поставил граммофон. Граммофон был искусно вделан в деревянный ящик, так что наружу выглядывал один раструб. Из этого широкого ржавого жерла вылетала на улицу хриплая грусть цыганских рамансов. Музыка имела успех. Все стали ходить в „Эдиссон .
В фойэ было прохладно и непохоже на кино. Посреди стоял поместительный стол, над ним свешивалась большая семейная лампа с розовым абажуром. На стенах — виды Константинополя в неисчислимом количестве. Это была столовая, и семейство Эдиссонщика в дневные часы здесь обедало.
После третьего блюда со стола убиралась скатерть, у дверей ставилась будочка, похожая на купальную кабинку, туда залезал Эдиссонщик. Жарко дыша обеденными отрыжками, он продавал билеты. А в углу гремел деревянный ящик, и публика глядела на него зачарованными глазами. Торговцы слушали „Я вас ждала и млела у окна —и топали в лад жирными ногами.
Тут вдруг пронесся слух, что в „Хамелеоне играет целый оркестр. Действительно, придя туда, мы увидели квартет: скрипка, альт, контрабас и флейта. Струнные усердно взмахивали смычками, не без бойкости выводя визгливые вариации. Средства же флейтиста были весьма ограничены. Что бы не играл оркестр, флейта выделывала одну руладу, которая совершенно человеческим голосом выговаривала три слога: ко-пти-ко. В бравурном вальсе и» „Веселой вдовы , в ноктюрнах и маршах слышался упорный посвист флейты: „ко-пти-ко, ко-пти-ко .
Квартет тоже понравился публике, и вскоре между театрами восстановилось равновесие. Надо было изобретать новую приманку.
Проще всего, разумеется, было бы конкурировать фильмами. Но где их было взять?
На Западе уже гремела гриффитцовская „Нетерпимость , и на мировых дорогах показалась неопрятная фигурка в проломленном котелке, в драных штиблетах, заплетающаяся и печальная. А мы довольствовались довоенными запасами. На наших экранах было все, как в 1914 году. Это было время Гаррисона. Глупышкина, курносого Пренса и Веры Холодной.
Слава актеров недолговечна. Трудно поэтому сейчас вообразить популярность Гаррисона. У него был красивый глупый англосаксонский профиль. Линии лица дышали такой правильностью и благородством, какие можно встретить только у шуллера. Так же благородны были и его поступки. Он усыновлял сирот, обручался с рожами, открывал полюсы и боялся бога. Такое благородство в конце концов казалось неправдоподобным, и я всегда надеялся, что к финалу Гаррисон обернется и покажет свою истинную природу подлеца и притворщика.
Впрочем, этот солидный герой нравился публике. Торговцы, которые любили верное дело, открыли Гаррисону неограниченный кредит. И, верно, он не подводил. Пожары и железнодорожные катастрофы развертывались с приличной медлительностью. Утопленники оживали, и седовласый пастор венчал героев, легализуя таким образом любовные страсти первых пяти частей. Сквозь хрупкое полотно экрана американский буржуа обменивался рукопожатием солидарности е российским обывателем.
В то время, как в кино царствовал Гариссон, в политике хозяйничал гетман Скоропадский. Он тоже блистал нечеловеческим благородством: обещал землю, прокламировал волю и объявил себя стражем европейской цивилизации. Но ему пришлось хуже. Гаррисон не знал соперников. Скоропадского ненавидели все. Он бежал, и в город вошли большевики. По странной случайности, победа Красной армии совпала с поражением Гаррисона.
В нашем районе давно пустовал огромный хлебный сарай. За несколько дней до прихода большевиков в сарае протерли стекла, вымыли иол, а на фронтоне появилась вывеска: „Кино-театр Пантеон .
Кто рискнул вступить в состязание, со старейшими антрепренерами города? И что этот смельчак мог противопоставить граммофону „Эдиссона и оркестру „Хамелеона ?
Владельцем „Пантеона оказался дородный, спокойный и властный человек в отличной английской паре. Между ним и теми двумя была такая же разница, как между Генри Фордом я уличными паяльщиками. Это был неизвестный нам доселе тип
Рисунки М. Гетманского Жарко дыша обеденными отрыжками, он продавал
билеты.
На плакате, возвещалось, что с завтрашнего дня в ..Пан
теоне пойдет картина ,..Тайны Нью-Йорка .