Таперша
Фотогр. Гольдштейна
В окраинных московских кино водится два типа таперш.
Первый — подслеповатая аккуратная старушка с кожей, на щеках, как на продырявленном барабане. От ее черного платья, жидких волос, собранных в серый комочек, и от костлявых пальцев пахнет чем-то кисленьким, похожим на прокисшие баклажаны. К иллюстрации картины она равнодушна вот уже лет 15 и предпочитает отбивать своими костяшками на костяшках пианино однообразные танцы в фойэ, чтобы в это время неодобрительно думать о перемене молочника, подсовывающего вместо сливок гашеную известь на сырой воде, о том, как далеко заехала эта распущенная молодежь, и об отмене таких важных праздников, как Василий Блаженный.
Аккуратность ее удивительна. Без пяти—она переступает порог кино и визгливо сморкается в простиранный до ветхости платок, без трех выходит из уборной, приведя себя в порядок и освежив руки, без одной — пробегает по клавишам легким пассажем и ровно в положенное время начинает дразнить публику простуженной старой собакой, лающей польку — „Слышишь, слышишь, ангел мой, звуки польки неземной и липкую тоскливую Молитвы девы . Игра таперши такого рода напоминает капризную неразвитую девочку с плохой наследственностью. Переход се настроений неожидан. Полька, вдруг буркнув что-то неразборчивое, обрывается, чтобы через несколько минут выюркнуть из вальса „На сопках Манджурии . Обрывок вальса пожарных сменяется аккомпаниментом с паузами и молчаливым счетом: раз, два, три, четыре—и снова костлявые пальцы стучат „па-д‘Эспань на желтых, как старые зубы, клавишах.
Этим репертуар исчерпывается. Впрочем, для политграмоты существует еще
„Интернационал , во в исполнении он трудно отличим от марша пожарных.
Со стороны кажется, что старушка, по каким-то особенным соображениям, боится обнаружить публике, что именно она исполняет и делает все возможное, чтобы скрыть мотив в хоркающих откуда-то слева звуках, назойливых свистах с правой стороны и запутанном бормотании из глубины расстроенного пианинного желудка.
После второго звонка старушка выпивает в буфете стакан, пахнущего огуречным рассолом, чая и при этом вытягивает губы хоботком.
Когда застрекочет в темноте аппарат, она в зрительном зале начинает варьировать свой несложный репертуар, исходя из принципа, что перестановка мест слагаемых суммы не меняет.
Не то, чтобы не интересовалась новыми вещами, просто она подслеповата, и поэтому они ей недоступны.
Но она достаточно добросовестна, чтобы справиться, что идет раньше: комическая, видовая или драма. Не ее вина, если картины переменяют и целую неделю драму „Под властью гипноза жарят под „па-д!Эспань‘“, а комическую Макс-кормилица под „Молитву девы .
Поводы к переходам ей дает не картина, я возгласы зрителей.
„Р-раз! Так его! Содь! а добавь еще! — кричит публика. Значит кого-то бьют и ряд басовых ударов сопровождает возгласы до отказа, т.-е. до тех пор, пока инцидент не улаживается поцелуем и публика с упоением цыкает. Сейчас же следует старушкино тремоло, что означает настоящий поцелуй. Правда, он несколько запаздывает и захватывает часть преданного пса, бегущего предупредить хозяина.
При такой ориентации происходят иногда недоразумения. Однажды, например, текст не совпал с иллюстрацией, потому что один близко сидящий посетитель повторял:
— Ану, врежь, чтобы дух вон! А наддай! бутылкой по башке! Оказалось, что посетитель был вдребезги пьян и переживал драку в пивной, а на экране доктор спасал несчастную родильницу.
Если тапершу первой разновидности можно уложить в портсигар и свешать на аптекарских весах, то вторая лишь верхней частью войдет в ящик от пианино и вес ее должен измеряться на вагонной платформе.
Это—толстая, с каждым годом все более и более растекающаяся по сторонам сантиментальная дама, играющая не одна, а уже с „ансамблем . Наученная горьким опытом, она, прежде, чем опуститься на стул, пробует его крепость Иногда за нее пробует первая и единственная скрипка, симпатизирующая таперше. Скрипка с галстухом-бантиком, а коротких брючках и с мокрым локоном. Виолончелист угрюмый, похожий на сапожную щетку.
Таперша в выцветшем лиловом платье, побелевшем и позеленевшем под мышками, в праздники любит приходить в Русском костюме, вышитом крестиками.
Своему делу она отдастся с упоением, на вдохновенном лице во время игры происходит борьба. То щеки, наступающие на нос, совсем его закрывают, то переспелый нос словчит и, вытягиваясь
к нотам, вылезет и» жирных щек. Немалое участие в этой борьбе принимают солидные волосатые родинки. В игре „ансамбля редко бывает согласованность: визгливо извивается скрипка, равнодушно плюется виолончель и поступью медного всадника заглушает всех рояль.
Удивительно, как пальцами шириной в полторы клавиши, таперша ухитряется играть, вдохновляясь все более и более и напоминая игрой то гром кандалами, то стук табуретом по жестяному корыту.
Когда игра оканчивается, пар от таперши валит, как от лошади. Она отдувается красная и усталая. Игра для нее — физкультура.
„Венгерские танцы Брамса, увертюр„Вильгельм Теллъ и малороссийские песни — любимые ее номера.
По секрету таперша рассказала первой скрипке, что ив нее могла бы получиться недурная певица и упоенно затянула басом: „Ой не ходи, Грицю .,. Скрипка испуганно оглянулась на публику, и взяв себя в руки, ответила любезным подтверждением.
— „Ах вы, шутник — растянула рот до ушей таперша и игриво-тяжеловесно хлопнула по тщедушной коленке скрипача.
В антрактах к вей приходил сын, похожий на вставшего на дыбы поросенка. Мать щекочет его за ухом и бранит за то, что у него вечно грязные коленки.
Скрипач смотрит на сына вежливо и заискивающе улыбается, а виолончелист тупо и безучастно, как на дохлую муху; про себя он думает: ну, и болван малый.
Со скрипачем разговор, помимо интимных тем, бывает о поднятии культурного уровня нашего района путем классической музыки. Сговариваются разучить Бетховена, он виолончелист находит „на пой чорт время тратить, жалование все равно то же будет*.
Так и остаются таперша и скрипач непонятые, неоцененные в своих порывах, и „Летняя ночь в Березовке Оппеля неизменно услаждает слух посетителей кино-театра
В. Фефер
Фотогр. Гольдштейна
В окраинных московских кино водится два типа таперш.
Первый — подслеповатая аккуратная старушка с кожей, на щеках, как на продырявленном барабане. От ее черного платья, жидких волос, собранных в серый комочек, и от костлявых пальцев пахнет чем-то кисленьким, похожим на прокисшие баклажаны. К иллюстрации картины она равнодушна вот уже лет 15 и предпочитает отбивать своими костяшками на костяшках пианино однообразные танцы в фойэ, чтобы в это время неодобрительно думать о перемене молочника, подсовывающего вместо сливок гашеную известь на сырой воде, о том, как далеко заехала эта распущенная молодежь, и об отмене таких важных праздников, как Василий Блаженный.
Аккуратность ее удивительна. Без пяти—она переступает порог кино и визгливо сморкается в простиранный до ветхости платок, без трех выходит из уборной, приведя себя в порядок и освежив руки, без одной — пробегает по клавишам легким пассажем и ровно в положенное время начинает дразнить публику простуженной старой собакой, лающей польку — „Слышишь, слышишь, ангел мой, звуки польки неземной и липкую тоскливую Молитвы девы . Игра таперши такого рода напоминает капризную неразвитую девочку с плохой наследственностью. Переход се настроений неожидан. Полька, вдруг буркнув что-то неразборчивое, обрывается, чтобы через несколько минут выюркнуть из вальса „На сопках Манджурии . Обрывок вальса пожарных сменяется аккомпаниментом с паузами и молчаливым счетом: раз, два, три, четыре—и снова костлявые пальцы стучат „па-д‘Эспань на желтых, как старые зубы, клавишах.
Этим репертуар исчерпывается. Впрочем, для политграмоты существует еще
„Интернационал , во в исполнении он трудно отличим от марша пожарных.
Со стороны кажется, что старушка, по каким-то особенным соображениям, боится обнаружить публике, что именно она исполняет и делает все возможное, чтобы скрыть мотив в хоркающих откуда-то слева звуках, назойливых свистах с правой стороны и запутанном бормотании из глубины расстроенного пианинного желудка.
После второго звонка старушка выпивает в буфете стакан, пахнущего огуречным рассолом, чая и при этом вытягивает губы хоботком.
Когда застрекочет в темноте аппарат, она в зрительном зале начинает варьировать свой несложный репертуар, исходя из принципа, что перестановка мест слагаемых суммы не меняет.
Не то, чтобы не интересовалась новыми вещами, просто она подслеповата, и поэтому они ей недоступны.
Но она достаточно добросовестна, чтобы справиться, что идет раньше: комическая, видовая или драма. Не ее вина, если картины переменяют и целую неделю драму „Под властью гипноза жарят под „па-д!Эспань‘“, а комическую Макс-кормилица под „Молитву девы .
Поводы к переходам ей дает не картина, я возгласы зрителей.
„Р-раз! Так его! Содь! а добавь еще! — кричит публика. Значит кого-то бьют и ряд басовых ударов сопровождает возгласы до отказа, т.-е. до тех пор, пока инцидент не улаживается поцелуем и публика с упоением цыкает. Сейчас же следует старушкино тремоло, что означает настоящий поцелуй. Правда, он несколько запаздывает и захватывает часть преданного пса, бегущего предупредить хозяина.
При такой ориентации происходят иногда недоразумения. Однажды, например, текст не совпал с иллюстрацией, потому что один близко сидящий посетитель повторял:
— Ану, врежь, чтобы дух вон! А наддай! бутылкой по башке! Оказалось, что посетитель был вдребезги пьян и переживал драку в пивной, а на экране доктор спасал несчастную родильницу.
Если тапершу первой разновидности можно уложить в портсигар и свешать на аптекарских весах, то вторая лишь верхней частью войдет в ящик от пианино и вес ее должен измеряться на вагонной платформе.
Это—толстая, с каждым годом все более и более растекающаяся по сторонам сантиментальная дама, играющая не одна, а уже с „ансамблем . Наученная горьким опытом, она, прежде, чем опуститься на стул, пробует его крепость Иногда за нее пробует первая и единственная скрипка, симпатизирующая таперше. Скрипка с галстухом-бантиком, а коротких брючках и с мокрым локоном. Виолончелист угрюмый, похожий на сапожную щетку.
Таперша в выцветшем лиловом платье, побелевшем и позеленевшем под мышками, в праздники любит приходить в Русском костюме, вышитом крестиками.
Своему делу она отдастся с упоением, на вдохновенном лице во время игры происходит борьба. То щеки, наступающие на нос, совсем его закрывают, то переспелый нос словчит и, вытягиваясь
к нотам, вылезет и» жирных щек. Немалое участие в этой борьбе принимают солидные волосатые родинки. В игре „ансамбля редко бывает согласованность: визгливо извивается скрипка, равнодушно плюется виолончель и поступью медного всадника заглушает всех рояль.
Удивительно, как пальцами шириной в полторы клавиши, таперша ухитряется играть, вдохновляясь все более и более и напоминая игрой то гром кандалами, то стук табуретом по жестяному корыту.
Когда игра оканчивается, пар от таперши валит, как от лошади. Она отдувается красная и усталая. Игра для нее — физкультура.
„Венгерские танцы Брамса, увертюр„Вильгельм Теллъ и малороссийские песни — любимые ее номера.
По секрету таперша рассказала первой скрипке, что ив нее могла бы получиться недурная певица и упоенно затянула басом: „Ой не ходи, Грицю .,. Скрипка испуганно оглянулась на публику, и взяв себя в руки, ответила любезным подтверждением.
— „Ах вы, шутник — растянула рот до ушей таперша и игриво-тяжеловесно хлопнула по тщедушной коленке скрипача.
В антрактах к вей приходил сын, похожий на вставшего на дыбы поросенка. Мать щекочет его за ухом и бранит за то, что у него вечно грязные коленки.
Скрипач смотрит на сына вежливо и заискивающе улыбается, а виолончелист тупо и безучастно, как на дохлую муху; про себя он думает: ну, и болван малый.
Со скрипачем разговор, помимо интимных тем, бывает о поднятии культурного уровня нашего района путем классической музыки. Сговариваются разучить Бетховена, он виолончелист находит „на пой чорт время тратить, жалование все равно то же будет*.
Так и остаются таперша и скрипач непонятые, неоцененные в своих порывах, и „Летняя ночь в Березовке Оппеля неизменно услаждает слух посетителей кино-театра
В. Фефер