No 1.
1904
НИВА
Только наканунѣ,-заговорилъ онъ:-какіе-то знакомые у нихъ были и ужинали, а ночью онъ умеръ. Такъ схватило его вдругъ,-и конецъ. Въ домѣ бѣготня. Полиція пришла. Говорятъ, доктора рѣзать его будутъ и сердце вынутъ, чтобъ посмотрѣть, лопнувши оно или нѣтъ. Очень жалко.
Жалко. Скорѣй бы я палецъ себѣ отрубилъ, чѣмъ Константина Константиновича потерялъ,-сказалъ Туга.-На промѣнъ готовъ былъ отдать Богу младшую дочку, только бы онъ живъ остался. Вотъ я какъ люблю его!
Онъ опять сдвинулъ на лобъ шапку и замолкъ.
Да,-снова началъ онъ.-Придетъ смерть, зажметъ въ кулакъ и унесетъ съ собой душу. Всѣ родственники плачутъ. А чего плакать? Вотъ мы сидимъ здѣсь,-а пройдетъ сорокъ лѣтъ, и будемъ мы въ землѣ. Кони наши и того раньше истлѣютъ. Вонъ, смотри, какіе крѣпкіе, сильные, глаза кровью налиты. Куда хочешь на сто верстъ пойдутъ. А долго ли имъ глядѣть траву и на горы осталось? Глаза помутнѣютъ, ноги подкосятся,-волки бока объѣдятъ, солнце кости выбѣлитъ, дождь ихъ вымочитъ,-и ничего не останется. Скоро все проходитъ. Ахъ, скоро проходитъ! Давно ли я мальчикомъ былъ, и была у отца рыжая кобыла, и я на ней по двору ѣздилъ. И отца нѣтъ, и матери нѣтъ, и кобыла издохла, и у меня на щекахъ сѣдые клоки волосъ растутъ. Все такъ, все. Только горы стоятъ, да солнце свѣтитъ вѣчно. Тучи, и тѣ мѣняются: сейчасъ одна, черезъ минуту другая.
Они опять помолчали.
- Отчего хорошіе люди умираютъ, а плохіе люди живы?-удивился Кануко.
Оттого,- степенно отвѣтилъ Туга:- что хорошій человѣкъ скорѣе всѣ свои дѣла на землѣ покончитъ, чѣмъ дурной. У дурного зацѣпокъ много. Дурной человѣкъ спитъ хуже, оттого, что душа его слишкомъ къ тѣлу привязана,- а душа вѣдь во время сна гуляетъ. Мнѣ Асанъ разсказывалъ объ этомъ. Помнишь Асана, что изъ Индіи къ намъ приходилъ?
Надъ ихъ головами плавно пронесся орелъ. Въ его когтяхъ желтѣло какое-то маленькое, съёженное существо: не то птичка, не то звѣрокъ. Кабардинцы проводили его глазами.
- Вонъ и ему смерть пришла,-сказалъ Туга.
- Кому?-спросилъ Кануко.
- Тому, кто у него въ лапахъ. Передъ смертью къ облакамъ поднимется, а потомъ его живого расклюютъ въ гнѣздѣ на части орлята.
Онъ всталъ.
- Ѣхать пора,-сказалъ онъ, глянувъ на солнце.
Онъ подошелъ къ коню, вложилъ ногу въ широкое, азіатское стремя и быстрымъ легкимъ движеніемъ перекинулся черезъ высокій арчакъ.
- Заѣзжай къ моей женѣ, Кануко, скажи, что умеръ Озупьевъ,- сказалъ онъ, кивая головой и поворачивая лошадь.
Онъ натянулъ поводъ, щелкнулъ нагайкой, расправилъ бурку и крупной ходой сталъ подыматься на холмъ. Морщина еще глубже врѣзалась между его бровями, шапка совсѣмъ сдвинулась на лобъ. Конь недовольно потряхивалъ головой, чувствуя, что всадника что-то безпокоитъ, что колѣни больше, чѣмъ надо, сжимаютъ ему бока, что поводья натянуты слишкомъ туго, и что нагайка безпокойно похлестываетъ въ крѣпко зажатомъ кулакѣ. Онъ звенѣлъ передними коваными копытами о камни, фыркалъ, встряхивался, порывался скакать и мѣнялъ ноги.
Еще полчаса назадъ такъ легко дышалъ Туга,-и такъ тяжело, такъ томительно ему стало теперь. Точно всѣ краски слиняли. И небо стало не такое голубое, и воздухъ не тотъ, и вѣтерокъ не душистый, и желтые цвѣты смотрятъ, какъ изъ могилы. Да и вся дорога
1904
3
съ расщелинами и пропастями, казалось, ведетъ среди гигантскихъ открытыхъ могилъ, откуда поднимаются тяжелыя гнилостныя испаренія.
Дорога пошла внизъ. Съ иныхъ кручъ открывалась туманная, сизо-золотистая панорама горъ, ущелій и долинъ. Бѣжали ручьи, желтѣли и сѣрѣли камни,овцы, какъ мелкій жемчугъ, бѣлѣли на зеленыхъ откосахъ. Далеко-далеко, можетъ-быть, за сотню верстъ. изъ дымнаго полога утреннихъ тучъ синѣла пятиглавая вершина горы. Чаще попадались кусты и деревья. Задымились кое-гдѣ хатки, жилье было уже близко.
Мимо плетней, садовъ, мимо стройныхъ мохнатыхъ тополей, огибая стада свиней и группы полуголыхъ ребятишекъ, Туга въѣхалъ въ улицу. Запестрѣло мокрое бѣлье на заборахъ; прошелъ русскій попъ въ церковь; проѣхали, бренча и звеня, старыя дрожки; промелькнула шашлычная съ лаконической надписью: «закусить и выпить». Онъ переѣхалъ накось площадь, повернулъ въ узкій, немощеный переулокъ, подъѣхалъ къ большому, выбѣленному дому, привязалъ къ плетню лошадь и, тихо ступая своими мягкими подошвами сафьянныхъ сапогъ, прошелъ черезъ дворъ на кухню.
У стола молодая толстая кухарка, съ красными, напухшими глазами, рубила тяпкой что-то въ большой деревянной чашкѣ. Туга снялъ шапку.
- Здравствуйте,-сказалъ онъ.-Что такое у васъ?
По-русски онъ говорилъ съ сильнымъ акцентомъ и затрудняясь въ словахъ. Кухарка не отвѣтила, только еще ожесточеннѣе стала стучать тяпкой.
- Что у васъ?- повторилъ онъ.- Неужели баринъ померъ?
Она круто повернулась, подошла къ плитѣ и стала что-то мѣпать въ кастрюлькѣ.
- Ай-яй-яй!-сказалъ Туга и понурился.
- А можно въ комнаты пройти?-спросилъ онъ, помолчавъ.
Она показала молча на двери.
Онъ тихо скрипнулъ ею и вошелъ въ комнату, гдѣ никого не было, только окно было открыто въ садъ, и дѣтскіе голоса тихо и грустно, какъ чириканье птицъ, доносились оттуда. Онъ отворилъ дверь въ другую комнату и увидѣлъ, что у комода стоитъ въ сѣромъ платьѣ жена Озупьева. Она стояла, положивъ локти на комодъ и смотря въ стѣну. Онъ вошелъ и сталъ у двери.
А!—сказала она безучастно, увидѣвъ вошедшаго.— Это вы, Туга?
Я,-выговорилъ онъ.
Она отвернулась и попрежнему стала смотрѣть въ одну точку. Наступило длинное молчаніе. Туга стоялъ черной неподвижной фигурой и смотрѣлъ на нее.
- Да, нехорошо!- сказалъ онъ послѣ долгаго молчанія.-У насъ въ аулѣ очень жалѣть будутъ.
Она не поворотила къ нему головы, только губы ея какъ будто дрогнули. Часы на стѣнѣ тикали. Была тишина, какъ въ склепѣ.
Пройдите къ нему, Туга, если хотите,-сказала она. Онъ прошелъ и воротился назадъ.
- Если нужно что,-заговорилъ онъ:-съѣздить куда или сходить, такъ я пожалуйста, — сказалъ онъ. — Можетъ, вь Пятигорскъ нужно съѣздить, я у Карачанова лошадь возьму, слетаю.
- Спасибо, Туга, мнѣ теперь ничего не нужно.
- Можетъ, на почту сходить? Или куда въ другое мѣсто. Я куда угодно схожу.
Она съ трудомъ сняла съ комода руки, точно какая сила ихъ притягивала къ нему.
- Вы, пожалуй, снесете, Туга, мою телеграмму,сказала ола.- Мнѣ надо отцу въ Петербургъ телеграфировать.
Она сѣла къ маленькому черному столику, откинула крышку, помакнула перо въ чернила и задумалась. Потомъ, точно съ трудомъ что-то припоминая, она стала