6
1904
НИВА
писать. Писала она много, длинно, какъ вообще не пишутъ для телеграммъ. Потомъ вынула изъ портмонэ мятую десятирублевку и протянула горцу.
- Вотъ, Туга, отправьте,-я вамъ буду очень благодарна. И спасибо за сочувствіе. Мнѣ отъ васъ оно дороже, чѣмъ отъ кого другого.
Онъ взялъ бумагу, и голосъ его дрогнулъ: Вотъ что,-сказалъ онъ:-я такъ скажу. За Константина Константиновича я готовъ былъ куда хочешь... И за васъ тоже. Нѣтъ Константина Константиновича, я все равно, за васъ, какъ за Константина Константиновича. Вотъ какъ...
- Спасибо,-повторила она.
Я здѣсь, на кухнѣ буду, когда вернусь,-сказалъ онъ.-Днемъ ли, ночью, когда захотите, я всегда тутъ.
Онъ вышелъ. Въ саду играли дѣти,-мальчикъ и дѣвочка. Онъ кивнулъ имъ головой, хотѣлъ что-то сказать, но потомъ раздумалъ, вышелъ на дорогу и пошелъ горской походкой съ перевалкой по направленію телеграфа.
III.
Телеграфистъ принялъ депешу, прочелъ ее, сдѣлался серьезнымъ, произвелъ расчетъ и, перекинувъ ее помощнику, сказалъ:
Людмила Львовна телеграфируетъ отцу о смерти мужа. Не жалѣетъ денегъ.
- Должно-быть, у нея много ихъ осталось,-замѣтилъ помощникъ.-Два хутора, да домъ.
Онъ потянулся и закурилъ папироску.
- А она хорошенькая,-замѣтилъ онъ, помолчавъ.
Не вредная,-согласился телеграфистъ.
Телеграфный аппаратъ отстукалъ депешу въ пятьдесятъ четыре слова, и токъ, пробѣжавъ отъ подножья Эльбруса къ мутному, только-что вскрывшемуся Дону, отпечаталъ на длинной полоскѣ бумаги рядъ точекъ и черточекъ. Выше, въ Новороссійскихъ степяхъ, была наканунѣ буря, проволока была попорчена, и потому черточки и точки цѣлый день оставались намотанными на колесо. Потомъ опять застучала кнопка, и токъ понесся къ сѣверу, мимо городовъ и степей, и черточки и точки отпечатались въ огромномъ домѣ на Мясницкой, гдѣ скопилось нѣсколько тысячъ депешъ. Между Петербургомъ и Москвой крутилась снѣжная метель какой въ мартѣ и не запомнятъ, поѣзда всѣ были залѣплены снѣгомъ, путь занесенъ. Но опять стучитъ острый штифтъ, и новая лента вытягивается уже въ дельтѣ широкой, еще скованной льдомъ Невы.
Разсыльный, поёживаясь и пожимаясь отъ холода, въ туманномъ полумракѣ разсвѣта, щурясь отъ снѣга и вѣтра, быстро шагаетъ по давно знакомому тротуару. Онъ уже три года бѣгаетъ по этому участку,-но въ первый разъ несетъ депешу на имя Медунцова. Онъ припоминаетъ, какъ будто угловой домъ принадлежитъ такому владѣльцу; громадный домъ на двѣ улицы, съ чугунными балконами и красивыми воротами съ княжескими коронами прежнихъ хозяевъ. Вотъ и дворникъ,-плотный и мрачный мужчина. Онъ съ остервенѣніемъ обметаетъ желѣзные подоконники нижняго этажа отъ налетѣвшаго снѣга,-точно гонитъ его своею метлою съ лица земли.
Медунцовъ?-съ просонья переспрашиваетъ онъ.Вонъ во дворѣ налѣво,-внизу.
Въ сѣромъ разсвѣтѣ, тускло пробивавшемся въ окно, помѣщенное надъ подъѣздной дверью, нельзя было разобрать мѣдную доску съ фамиліей. Разсыльный чиркнулъ спичкой и увидѣлъ, что тутъ живетъ то лицо, кому онъ несъ телеграмму.
Онъ позвонилъ. Въ квартирѣ никто не откликнулся. Онъ позвонилъ еще разъ. Звонокъ брякнулъ сухимъ, дребезжащимъ стукомъ, точно закашлялся. Но опять все было тихо.
Спятъ, должно, сдамъ дворнику,-пробурчалъ онъ
1904
No 1.
про себя и ужъ повернулся, чтобъ идти, когда болтъ хлопнуль, и изъ-за толстой цѣпи выглянуло старутечье лицо.
Чего ты ломишься! зашамкала она, прикрывая щеку, обвязанную бѣлымъ платкомъ, и запахивая облѣзлую куцевейку.-Звонитъ, какъ угорѣлый!
А вы чего не отпираете,-хмуро возразилъ онъ.У меня не одна ваша телеграмма. Получи, и чтобъ расписались.
Старуха еще что-то шамкнула, взяла депешу и скрылась, затворивъ за собой дверь.
Болтъ снова стукнулъ, и шлепанцы глухо зашуршали за дверью. Разсыльный сурово уставился на бѣлѣвшійся четольникъ двери, открытой на дворъ. Мокрый снѣтъ налеталъ на лѣстницу и синеватымъ полукругомъ ложился на каменныхъ плитахъ. Тамъ, гдѣ ступала его нога, остались черные слѣды. Все было тихо,—все еще спало. И ему снова захотѣлось спать до одури, до полнаго помраченія мыслей. Онъ присѣлъ на край подоконника, прислонился къ амбразурѣ окна и смутно желалъ только одного: чтобы расписки не приносили какъ можно дольше, и какъ можно дольше оставили его въ смутномъ покоѣ.
Но болтъ звякнулъ; показалась щель съ цѣпью, и опять протянулась жилистая рука, но уже другая,- съ рукавомъ отъ стараго поношеннаго бухарскаго халата. Голова не была ничѣмъ повязана, а на носу криво сидѣли круглые золотые очки. Старуха на этотъ разъ свѣтила сзади, и расписку подавалъ самъ баринъ.
- Бери, бери, не студи!-зашамкалъ онъ и выпустилъ изъ рукъ бумажку, такъ что она полетѣла куда-то на мокрые камни.—Не держать мнѣ полчаса, рохля, тюфяй!
Онъ захлопнулъ дверь и повернулся къ старухѣ.
- Ну, чего стоишь, иди!-сердито крикнулъ онъ.
Они вошли изъ прихожей въ большую мрачную комнату съ мебелью краснаго дерева, такого фасона, который особенно былъ въ модѣ — при царѣ Павлѣ Петровичѣ. Чрезъ паркетный навощеный полъ тянулся узкій половикъ. Оба молча прошли въ сосѣднюю комнату поменьше, съ письменнымъ столомъ и пятью шкапами, въ которыхъ неизвѣстно что было, только не книги.
- Что-жъ ты не говоришь, какая такая депеша? Откуда? спросила старуха, поправляя платокъ, которыть была обвязана щека, вздутая флюсомъ.
Она присѣла на кончикъ кресла и, моргая глазами, недоумѣвающе смотрѣла, какъ онъ торопливой походкой шагалъ изъ угла въ уголъ, сердито пожевывая губами.
- Охъ, пугаешь ты меня, Левъ Якимычъ,- продолжала она.-Чего жъ ты тянешь изъ меня жилы.
Онъ вдругъ остановился.
- Непріятность,-сказалъ онъ.-Нехорошо. Совсѣмъ непріятность.
- Съ Людмилочкой что случилось?
- Отъ нея телеграмма. Зять умеръ.
Старуха открыла ротъ и помутившимся взглядомъ уставилась на мужа.
- Умеръ!-крикнулъ во весь голосъ Левъ Якимычъ.Поняла: умеръ!
Онъ хлопнулъ дверью, вышелъ въ залу и почти бѣгомъ побѣжалъ въ противоположный уголъ. Добѣжавъ до тумбы, гдѣ подъ стекляннымъ колпакомъ стояла серебряная ваза, онъ круто повернулся, постоялъ, посмотрѣлъ на потолокъ и снова ударился рысцой въ кабинетъ.
- Ну, да, да!- закричалъ онъ.- Озупьевъ умеръ разрывомъ сердца. Людмила вдова, вдова! Ха-ха! Въ двадцать восемь лѣтъ-и вдова.
Онъ какъ-то присѣлъ передъ женой и растопырилъ руки, точно поздравляя ее съ торжественнымъ событіемъ. Лицо его все перекосилось насторону отъ улыбки, и онъ очень сталъ похожъ на игрушечнаго полишинеля.
- Не плакать!- продолжалъ онъ, топая ногами.