26 

1904 

НИВА 

прежде служилъ по двумъ министерствамъ, и почтеніе къ высокимъ сановникамъ у него осталось въ крови. Онъ быстро зашамкалъ ртомъ и раза три, какъ-то бокомъ, наклонилъ голову. Въ его шамканьѣ какъ будто можно было разобрать: 

- Счастливъ... счастливъ. 

- Я къ тебѣ по дѣлу,- заговорилъ Мишель, разсѣянно и равнодушно оглядывая Медунцова.- Ты, навѣрно, это знаешь: какихъ лѣтъ опредѣляютъ дѣвочекъ въ театральное училище? 

- Конечно, знаю, мнѣ ли не знать!- А что тебѣ, кого надо? Я все устрою... 

Медунцовъ поднялся, почувствовавъ, что онъ лишній. - Куда-жъ вы?- остановилъ его хозяинъ.- Посидѣли бы, поболтали. 

- Некогда-съ, дѣла, дѣла... А то, о чемъ я васъ просилъ, пожалуйста при случаѣ... 

- Не будемъ объ этомъ говорить,- прервалъ его Тулубѣевъ:-это подразумѣвается... Я вамъ даю обѣщаніе, что, конечно, какъ только будетъ можно... 

У васъ пріятный фасадъ,- сказалъ Медунцову Мишель.- Я люблю, когда выкрашено темной масляной краской. Пріятно ласкаетъ глазъ. 

Очень счастливъ,- забормоталъ старикъ и, еще раза два клюнувъ носомъ, бочкомъ вышелъ въ двери. 

Выскочивъ на дворъ, онъ даже сталъ отдуваться. 

- Фу! Какая особа!- сказалъ онъ и вышелъ за ворота. 

Пара рослыхъ вороныхъ и маленькая карета стояла на улицѣ. 

- Его высокопревосходительства Михаила Юрьевича?-спросилъ онъ у кучера. 

Кучеръ посмотрѣлъ на него съ достоинствомъ, сверху, но отвѣтилъ: 



Такъ точно. 

Онъ посмотрѣлъ на штемпель экипажной фабрики, блестѣвшій на втулкѣ колеса, и подозвалъ дворника. 

- Городового поставь у воротъ и еще разъ промети дорожку отъ подъѣзда къ воротамъ. Да смотри, чтобъ кошекъ не было, кошекъ, кошекъ... 

Онъ повернулся и пошелъ домой. Дома уже ярко горѣли печи. Старуха, въ ватной куцавейкѣ, копошилась въ кучѣ какихъ-то тряпокъ. 

- Куда пропалъ?-спросила она. 

- А тебѣ что за дѣло,-огрызнулся онъ. 

Они были женаты уже тридцать лѣтъ, но ссориться начали на другой день послѣ свадьбы. Она была прачкой у его матери. Онъ былъ чиновникъ на хорошей дорогѣ,-но на зло матери женился на прислугѣ и вышелъ въ отставку. Она была полная, бѣлая, съ ямкой на подбородкѣ и здоровенными мускулами. Вѣнчались они гдѣ-то за Нарвской заставой, безъ свидѣтелей. Во время обряда она хотѣла первая ступить на разостланный платокъ, но онъ не допустилъ, и они отдавили другъ другу ноги. На утро она хотѣла показать свою супружескую власть и пустила въ лицо новобрачнаго стаканомъ. Но «молодой» былъ неробкаго десятка и такъ укротилъ молодую, что подобныхъ сценъ больше не повторялось, и бои были только на словахъ. 

- Бѣгаетъ по двору, какъ борзой щенокъ,-продолжала старуха.- Ты бы людей постыдился, въ такихъ годахъ, что могъ бы самъ въ помойныя ямы не заглядывать. 

- Свой глазъ, свой глазъ! Никому не повѣрю. Тебѣ не повѣрю. 

- А куда копишь? 

- Не твое это дѣло. Слышишь, звонятъ. Иди, отворяй. 

Старуха ворча пошла къ двери и воротилась съ карточкой. 

- Прочти, кто такой. 



Глушкинъ? Я не знаю такого. 

1904 

- Говоритъ, что надо. 

Старикъ заковылялъ къ нему въ прихожую. 

No 2. 

- Вы позволите мнѣ отнять у васъ пять минутъ?спросиль гладко причесанный молодой человѣкъ и разстегнулъ нижнюю пуговицу пальто. 

- Не позволю-съ. У меня времени нѣтъ. Вы зачѣмъ? 

- Я представитель двухъ газетъ-одной московской и одной петербургской. Мнѣ бы хотѣлось побесѣдовать съ вами по вопросу квартирному и налоговому. Я собираю мнѣнія крупнѣйшихъ домовладѣльцевъ. 

-- Нѣтъ-съ, я мнѣнія не выскажу. 

-- Да почему же-съ? 

- Мое мнѣніе при мнѣ и останется, никому до него нѣтъ дѣла. 

Молодого человѣка передернуло. 

- Извините, мнѣ казалось бы, что во имя гласности. 

- А при чемъ же тутъ гласность? Я самъ по себѣ, гласность сама по себѣ. Я бы попросилъ васъ забыть о моемъ существованіи разъ навсегда. Забыть, да, забыть! Никакой нѣтъ вамъ надобности знать, что я существую. Не все ли вамъ равно? 

Глушкинъ сконфузился. 

Въ такомъ случаѣ извините... Вы мнѣ позволите напечатать хотя бы то, что вы мнѣ сказали. 

Старикъ оторопѣлъ. 

- Что я вамъ сказалъ? 

- Что вы врагъ гласности. 

Медунцовъ подался впередъ и грудью выперъ Глушкина на лѣстницу. 

- Пожалуйста, чтобъ никогда, никогда я васъ не видѣлъ,-крикнулъ онъ ему вслѣдъ. 

Онъ воротился въ спальню. Старуха сидѣла на постели и плакала. 

- Ты опять?-спросилъ онъ. 

- Охъ, охъ!-завопила она.-Что со внучатками-то будетъ? Не взять ли ихъ сюда? 

Вотъ только этого не доставало. Давай лучше кофей. 

Она встала и пошла въ кухню. 

Надо будетъ туда мнѣ съѣздить,- насупясь, сказалъ онъ, когда она воротилась. 

Она чуть не выронила кофейникъ. 

- Что ты, Христосъ съ тобой! Да гдѣ-жъ тебѣ туда доѣхать? Да туда больше тысячи верстъ. 

- Больше двухъ. 

- Ну, вотъ, гдѣ-жъ тебѣ, старому? Да и какъ же я безъ тебя останусь? Да меня дворники убьютъ. 

- Есть на что польститься! Лей, лей кофей-то. 

- Опять же тамъ черкесы. 



И черкешенки. 

Когда-жъ ты ѣдешь? 

Да не сегодня. Вотъ посмотримъ, что будетъ дальше. 

Можетъ, она сюда пріѣдетъ. 

- Да гдѣ-жъ ей у насъ остановиться. 



Въ «Европейской гостиницѣ» нумеровъ много. 

Въ кухнѣ брякнулъ колокольчикъ. 

- Ну, опять звонятъ, отпирай. 

VII. 

Она пошла и вернулась съ докладомъ: 

- Тамъ пришелъ старшій дворникъ, говоритъ, что 

въ квартирѣ нумеръ второй барышня бунтуетъ. 

- Какая барышня? Сенаторская дочка? 

Онъ пошелъ самъ на кухню. 

- Сенаторская дочка требуетъ васъ. 

- Меня? 

- Лично браниться хочетъ. Совсѣмъ позеленѣла отъ злости. Характерная барышня. Ужъ я уговаривалъ ее: не извольте кричать, ваше высокопревосходительство, однако, никакого результата. 

- Чего-жъ ее развезло?