102
1904
НИВА
На окраинѣ.
Повѣсть въ двухъ частяхъ
П. П. Гнѣдича.
(Продолженіе).
При семействѣ Рацевичъ неизбѣжнымъ «фактотумомъ», какъ называлъ его Конопельниковъ, былъ присяжный повѣренный Заглининъ, бѣлокурый господинъ лѣтъ тридцати, съ апатичнымъ одутловатымъ лицомъ и съ вѣчнымъ портфелемъ, свернутымъ въ трубку. Онъ былъ у нихъ неизмѣннымъ ежедневнымъ гостемъ, а по праздникамъ съ утра до ночи. Сперва думали, что онъ женихъ которой-нибудь изъ дочекъ; потомъ рѣшили, не хочетъ ли онъ присвататься съ маменькѣ. Но онъ не сватался ни къ кому, а приходилъ ежедневно, на правахъ друга дома, садился въ углу и съ упорствомъ молчалъ, выкуривая по полусотнѣ папиросъ въ сутки. Къ нему привыкли, какъ привыкаютъ къ коту, неудобному дивану или къ окну, откуда дуетъ. Самое главное неудобство, которое онъ причинялъ посѣтителямъ, было то, что онъ занималъ стулъ, а ихъ и безъ того было немного. Но когда онъ сталъ садиться на подоконникъ, подкладывая подъ себя портфель, съ нимъ окончательно всѣ примирились.
Онъ получалъ всевозможныя порученія Изабеллы Георгіевны. Ѣздилъ въ Пятигорскъ въ банкъ и привозилъ оттуда деньги; торговался въ лавкахъ, когда барышни покупали кавказскій шелкъ; нанималъ проводниковъ, доставалъ самыхъ лучшихъ кабурэкъ на завтракъ, носилъ на почту заказныя письма. Иногда барышни его отгоняли отъ себя,-особенно если онъ являлся помѣхой во время бесѣдъ съ интересными кавалерами, и онъ послушно уходилъ отъ нихъ въ другую сторону. Иногда мамаша жестоко сердилась на него, грозила пальцемъ и строго-строго насчетъ чего-то выговаривала ему. Но такъ какъ при этомъ она голоса не возвышала, то причины выговора оставались никому неизвѣстными.
Заглининъ нигдѣ не показывался кромѣ дома Рацевичъ. Онъ не гулялъ, не пилъ водъ, не бралъ ваннъ, онъ только потѣлъ и кряхтѣлъ. Когда его брали на пикникъ, онъ садился на переднее мѣсто и послушно ѣхалъ. Если его не брали, онъ спокойно шелъ къ себѣ въ нумеръ и писалъ кому-то въ Москву длиннѣйшія письма. Но когда наступало время платить Рацевичъ за квартиру, онъ неизмѣнно являлся утромъ къ ней, вынималъ бумажникъ, отсчитывалъ извѣстное число ассигнацій и такъ же невозмутимо пряталъ его въ карманъ. То же самое продѣлывалось, когда барышнямъ надо было платить по счету. Тогда къ нему подходила которая-нибудь изъ дѣвушекъ, гладила по головѣ и говорила:
- Дяденька, миленькій, уплатите счетикъ.
Онъ ухмылялся и вынималъ бумажникъ.
Отъ него ничего нельзя было добиться. Думали, что онъ безнадежно влюбленъ въ Рацевичъ, но на его кругломъ лицѣ ничего нельзя было прочитать, оно было тускло и спокойно. Онъ невозмутимо относился къ ухаживателямъ за маменькой и дочками и не только никому не становился поперекъ дороги, но самымъ вѣжливымъ образомъ сторонился и открывалъ свободный путь всѣмъ претендентамъ.
Когда Медунцовъ пришелъ къ нимъ, вечеръ былъ въ полномъ разгарѣ. Одинъ драгунъ что-то пѣлъ съ гитарой. Средняя дѣвица ему подпѣвала. Кто-то, за неимѣніемъ стула, сидѣлъ на полу, въ углу готовили крюшонъ. Медунцовъ смутился, при видѣ большого общества. Но его встрѣтили такъ радушно, съ такимъ безкорыстіемъ посадили на тахту, что у него появилось нѣчто въ родѣ улыбки на сумрачномъ лицѣ.
Скажите, monsieur Медяницынъ, говорила таdam Рацевичъ:-вы очень скучаете здѣсь по Петербургу.
- Нѣтъ, что же,-отвѣчалъ онъ.
- Господа,-громогласно заявила Изабелла Геор
1904
No 6.
гіевна:-y monsieur Медяницына дворецъ въ Петербургѣ. И онъ беретъ чудовищныя цѣны за квартиры. Но, говорятъ, тамъ мраморъ, ляписъ-лазурь.
- Зачѣмъ же вы это, сударыня?-остановилъ ее Медунцовъ.-Просто домишко самый обыкновенный.
- Нѣтъ, нѣтъ! И вы необыкновенный, и домъ у васъ необыкновенный. Я знаю, вы берете за квартиры по тысячѣ рублей въ мѣсяцъ. Да, да! Я знаю, не возражайте.
Близъ Медунцова сидѣлъ скромный молодой человѣкъ, гладко причесанный и пріятно улыбающійся.
- Я имѣю честь быть знакомымъ съ вами,-сказалъ онъ Медунцову.—Я имѣлъ счастіе быть у васъ весной, въ качествѣ сотрудника газеты «Сѣверныя новости». Вы не изволили меня принять. Да, я могу подтвердить, что домъ вашъ представляетъ очаровательное зрѣлище. Эта рѣшетка наверху, на крышѣ съ вазами,-это удивительно. Вообще, въ Петербургѣ, къ сожалѣнію, не на многихъ домахъ рѣшетки. А между тѣмъ, если взять въ расчетъ то обстоятельство, что дворники съ крышъ нерѣдко падаютъ... Во всякомъ случаѣ, позвольте еще разъ представиться: фамилія моя—Глушкинъ. Вы не изволили читать, что я набросалъ тогда о моемъ визитѣ къ вамъ.
- А вы развѣ напечатали?-безпокойно спросилъ Медунцовъ.
- Какъ-же-съ! Вѣдь изволите сами знать, каждый трудъ долженъ быть оплаченъ. Я терялъ время, пріѣзжалъ къ вамъ, долженъ же я былъ чѣмъ-нибудь вознаградить себя за все это?
- Что же вы... напечатали?
- Ахъ, это должно быть интересно, слушайте, господа, слушайте!-воскликнула хозяйка.
Всѣ притихли и обратились къ Глушкину.
- Я сказалъ,-заговорилъ Глушкинъ, очень польщенный всеобщимъ вниманіемъ:—я сказалъ, что мнѣ пришлось застать васъ погруженнымъ въ хлопоты по вашему обширному хозяйству. Изъ разспросовъ дворниковъ я убѣдился, что вы сами за всѣмъ наблюдаете и не допускаете на дворъ не только татаръ и тряпичниковъ, но даже кошекъ...
- Боже мой, какая у васъ должна быть чистота!сказалъ Рацевичъ.
- Я узналъ,-продолжалъ Глушкинъ:-что вы обходитесь почти безъ прислуги...
- Какъ, вы не держите прислуги!-ужаснулась госпожа Рацевичъ.
Медунцовъ сконфузился.
- Вамъ не такъ передали,-пробормоталъ онъ.
- О, нѣтъ, нѣтъ!-возразилъ Глушкинъ.-Не отпирайтесь, я навелъ самыя точныя справки...
«Экія канальи дворники!»-подумалъ про себя Медунцовъ.
- Я сразу понялъ,-продолжалъ Глушкинъ:-что вы за самопомощь, что вы не желаете унижать меньшаго брата работой, которую сами можете сдѣлать. Я даже знаю, что ваша супруга собственноручно топитъ печи и, несмоя на свой преклонный возрастъ, моетъ полы.
-- Что вы разсказываете, какой ужасъ! Но это тысяча и одна ночь!—сказала госпожа Рацевичъ.—Какой вы шутникъ, monsieur Глушкинъ.
- Да я не шучу,-возразилъ Глушкинъ.-Я думаю, господинъ Медунцовъ не откажется это подтвердить.
Да, она бывшая крѣпостная, моя собственная крѣпостная,-почти крикнулъ Медунцовъ.-Она осталась до сихъ поръ неграмотной дурой.