122
1904
XXI.
НИВА
На окраинѣ.
Повѣсть въ двухъ частяхъ.
П. П. Гнѣдича.
(Продолженіе.)
Рѣшивъ вопросъ концерта, Рацевичъ считала это крупнымъ шагомъ впередъ. Концертъ могъ во многихъ отношеніяхъ помочь ея дочерямъ. Ей рисовались живыя картины при яркомъ освѣщеніи сбоку; дѣвочки сумѣютъ одѣться и блеснуть красотою.
Въ главные распорядители она выбрала Глушкина. Ему было поручено познакомиться съ только-что пріѣхавшимъ знаменитымъ литераторомъ Кладенцовымъ, и завербовать его въ число участвующихъ. Артистку Бананову Изабелла Георгіевна взяла на себя.
Она вѣрила, что Глушкинъ хорошо исполнитъ возложенную на него обязанность. Онъ былъ такой услужливый, подвижной, наблюдательный и, кажется, безкорыстный. По крайней мѣрѣ, онъ такимъ казался. Онъ былъ въ родѣ Заглинина, только еще проще, еще податливѣе. Видъ у него, впрочемъ, былъ не особенно внушительный, хотя одѣвался онъ безукоризненно и, несмотря на отчаянную жару, всегда являлся съ великолѣпно накрахмаленной грудью.
Исполняя порученіе, онъ на утро отправился къ «великому» Павлу Степановичу. По мѣрѣ того, какъ онъ подходилъ, трепетъ все болѣе въ немъ усиливался. До сихъ поръ самые великіе люди изъ литературнаго міра, съ которыми онъ былъ знакомъ, были фельетонисты, снискавшіе трактирную извѣстность за свои хлесткіе фельетоны, да два-три драматурга, съ которыми онъ познакомился въ редакціяхъ, куда они пріѣзжали пресмыкаться передъ редакторомъ, чтобы ужъ не очень ихъ разносили въ рецензіяхъ. Настоящихъ же авторовъ онъ видѣлъ только на портретахъ за стекломъ магазина Даціаро и чувствовалъ къ нимъ благоговѣйное почтеніе.
По триста рублей за листъ получаетъ,- бормоталъ онъ.- Какой можно купить на эти средства халатъ. Въ такихъ халатахъ актеры иногда на сценѣ ходятъ: ярко-пунцовый плюшевый и съ синими стегаными отворотами.
Подойдя къ самому дому, онъ замеръ. Литераторъ сидѣлъ на балконѣ, выходившемъ прямо на улицу, и торговалъ ковры у какого-то бродячаго торговца. Торговецъ, черный армянинъ, съ черными пальцами, разстилалъ передъ нимъ коврики и выхвалялъ товаръ. Кладенцовъ сидѣлъ спокойно, слегка прищуривъ одинъ глазъ и покуривая изъ коротенькой трубки.
- Слушайте, Палъ- Степанычъ,- говорилъ продавецъ, колотя себя въ грудь.- Бирюзу прошлый разъ вы даромъ взяли.
Да-аромъ!-пѣвуче отвѣтилъ Павелъ Степановичъ, вынимая изо рта трубку.- Да я тебѣ двадцать два рубля далъ.
А они, Палъ Степанычъ, семьдесятъ пять стоятъ. Ей-Богу, семьдесятъ пять. Совсѣмъ даромъ взяли. А теперь ковры даромъ совсѣмъ нельзя отдать. Вѣдь такихъ ковровъ на Невскомъ не купишь! Развѣ такіе ковры мы въ Москву и Петербургъ посылаемъ? Мы эти ковры только здѣсь, на мѣстѣ, продаемъ, да и то не всякому, а тому, кого мы уважаемъ.
А ты меня уважаешь? поводя на него глазами, спросилъ Кладенцовъ.
- Ей-Богу, уважаю.
- Ну, это хорошо. А чѣмъ же ты это докажешь?
- Чѣмъ докажу?
Онъ вдругъ бросилъ всю груду ковровъ на балконъ.
- Бери все безъ денегъ, не нужны мнѣ деньги...
- О-о!.. Совсѣмъ не нужны?
1904
No 7.
- Совсѣмъ не нужны. Вези въ Петербургъ... Потомъ триста рублей пришлешь, когда захочешь.
Павелъ Степановичъ вдругъ повернулъ голову въ сторону молодого писателя. Тотъ поспѣшно сдернулъ съ головы шляпу.
- Вы понимаете толкъ въ коврахъ?-спросилъ онъ.
Бѣдный молодой человѣкъ никакъ не ожидалъ столь интимнаго вопроса. Онъ оробѣлъ и, запинаясь, отвѣтилъ:
- Нѣтъ-съ, я совсѣмъ не знаю-съ...
Павелъ Степановичъ покачалъ головой.
Скажите, какъ непріятно. А я думалъ, что вы поможете мнѣ.
Глушкинъ хотѣлъ что-то сказать, но только издалъ такой звукъ, точно подавился.
- Я все думаю, что этотъ бусурманъ меня надуетъ.
- Оставлю на недѣлю, Палъ Степанычъ! Зови всѣхъ торговцевъ со всего Пятигорска, со всего Кисловодска, пусть оцѣнку даютъ. За что хочешь, продамъ.
Павелъ Степановичъ опять перевелъ глаза на гостя. Тотъ посмотрѣлъ на его широкій бугристый лобъ, на его бѣлую здоровую руку и подумалъ:
«Неужто эта рука написала «Новую жизнь?» Я представлялъ ее худенькой съ узловатыми жилками, а она– какъ у протопопа».
- Ловко здѣсь надуваютъ,-проговорилъ Павелъ Степановичъ.
Глушкинъ осклабился, стараясь улыбкой выразить на лиць, что онъ совершенно согласенъ съ многоталантливымь литераторомъ.
- Кто надуваетъ?- закричалъ на всю улицу армянинъ.-Кто надуваетъ? Я надуваю...
Глушкинъ вдругъ набрался храбрости. Позвольте представиться,- сказалъ онъ, снова подымая шляпу и продолжая осклабляться.-Не рѣшался давно подойти къ вамъ, къ нашему великому писателю...
Лицо Павла Степановича приняло вдругъ испуганное выраженіе, онъ смотрѣлъ на гостя съ такимъ видомъ, съ какимъ глядятъ на скорпіона, ползущаго по ногѣ.
- Что же вамъ угодно-съ?-сухо спросилъ онъ.
- Ничего-съ. Я только осмѣлился представиться... Какъ генералу...
- Что? Почему генералу?..
- Отъ литературы генералу. Какъ меньшій братъ, такъ сказать.
Павелъ Степановичъ протянулъ ему руку.
Ну, давайте, познакомимтесь,- сказалъ онъ.Сядьте сюда на лавку.
- Такъ какъ же, Палъ Степановичъ?-не отставалъ армянинъ.-Я на разсмотрѣніе оставлю всѣ товары? - Да оставляй, пожалуй.
- Приду завтра. Будь здоровъ. Все снесу вамъ въ комнату, лобуйся пожалуйста.
Онъ забралъ свой тюкъ и понесъ его куда-то по коридору. Писатели остались одни.
- Я такъ счастливъ,-началъ опять Глушкинъ.
- Ну, полно, чего тамъ,- остановилъ его Павелъ Степановичъ:-вы что, лѣчитесь здѣсь?
Глушкинъ началъ увѣрять, что онъ здоровъ, что онъ пріѣхалъ только для того, чтобъ расширить кругозоръ впечатлѣній. Онъ сказалъ, что чувствуетъ себя на зарѣ дѣятельности. Разсвѣтъ еще далеко, но что теперь, именно теперь, время запасаться тѣми наблюденіями, которыя составятъ необходимый фундаментъ дальнѣйшаго.
Вы поймете меня, глубокочтимый Павелъ Степановичъ,-говорилъ Глушкинъ, весь дрожа отъ внутренняго волненія.- Вы сами были молоды, сами волновались,