126
1904
НИВА
- А затѣмъ, что, кто фигляритъ, тотъ и имѣетъ успѣхъ. И фиглярить у насъ очень легко. Есть какой-нибудь модный вопросецъ, жгучій, вотъ его и пристегнутъ къ дѣлу, въ цензурныхъ размѣрахъ, разумѣется. Въ модѣ студенты-герой студентъ; въ модѣ психопаты-психопатъ; либералы- либералъ. И въ обрисовкѣ надо не своего взгляда держаться, а того, который больше въ модѣ, по вѣтру носъ держать. Тогда на всѣхъ парусахъ идти можно. Ну, а я вотъ этого никогда не дѣлалъ, и потому ни къ какому приходу причисленъ не былъ.
- То-есть какъ это къ «приходу»?-спросилъ любознательный молодой человѣкъ.
- А это, изволите видѣть... Боже ты мой, красота какая!
Павелъ Степановичъ остановился и указалъ на серебряную шапку Эльбруса, поднявшуюся высоко надъ горизонтомъ, выше цѣлаго лѣса деревьевъ, зеленѣвшихъ внизу.
Вы природу-то чувствуете?-спросилъ онъ.
- О, да! Особенно Кавказъ.
- Почему же особенно?
- Голубое небо, горы...
- А у насъ въ курской губерніи развѣ голубого неба нѣтъ? Да оно пріятнѣе здѣшняго.
- Здѣсь грандіознѣе,-осмѣлился возразить Глушкинъ.-Знаете
Столпообразныя руины,
Звонкобѣгущіе ручьи
По дну изъ камней самоцвѣтныхъ...
- Ну, этого я что-то не видѣлъ,- пробурчалъ Павелъ Степановичъ.-А вотъ у насъ въ курской губерніи послѣ дождичка какъ березой пахнетъ. Какъ скошенное сѣно благоухаетъ! А въ такой жаркій день, въ дубовомъ лѣсу, въ засѣкѣ, у ручья подъ орѣшникомъ, какая прохлада, какая сила въ краскахъ!..
Глаза его загорѣлись, шляпа сдвинулась на бокъ, станъ выпрямился, онъ точно помолодѣлъ на нѣсколько лѣтъ. - А эта, здѣшняя красота не по насъ!-закончилъ онъ, махнувъ рукой, и повернулъ назадъ, въ аллею.
Они прошли нѣсколько шаговъ молча.
Вы, кажется, изволили сказать,-началъ, прождавъ нѣсколько времени, Глушкинъ:-что вы къ приходу какому-то причислены не были. Къ какому же приходу?
- Юны вы, почтеннѣйшій, отъ того и спрашиваете. Помните вы крыловскую басню о приходахъ? Тамъ прихожане восхищались своимъ проповѣдникомъ, а принадлежавшіе къ сосѣднему приходу оставались по убѣжденію равнодушны.
- Ну, такъ что-же-съ?-недоумѣвалъ Глушкинъ.
А то-же-съ, что литература у насъ тоже раздѣлена на приходы, какъ ваша добрая старая Москва. И въ своемъ приходѣ все хорошо, и Апостола хорошо читаютъ, и живопись пріятная, и въ кадило порошка такого хорошаго подсыпаютъ. А у сосѣдей, у Зосимы Мокраго,-и дьяконъ плохъ, и просвиры печь не умѣютъ, и народъ такой все ходитъ недоброкачественный. Точь въ точь у насъ въ критикѣ: въ «Заграничномъ Вѣстникѣ» ужъ такъ-то все чудесно, что лучше не надо, а въ «Русскомъ Сокровищѣ» все скверно, а ужъ въ «Удѣльномъ Вѣчѣ» совсѣмъ никуда не годится. А другой прихожанинъ кричитъ съ пѣной у рта: «у нихъ гнилой товаръ, подмоченный, радикальный, къ намъ пожалуйте, у насъ покупайте, у насъ идейки благонамѣренныя!...»
- Но вы шутите, глубокочтимый Павелъ Степановичъ, я отчасти принадлежу къ литературѣ. Часто бываю погруженъ въ самую кипѣнь ея. Вы знаете, у насъ въ Москвѣ развивается общественная жизнь. Я не замѣчалъ такого узко-партійнаго взгляда.
- Просто вамъ за лѣсомъ деревьевъ не видно,возразилъ Павелъ Степановичъ.- У васъ въ Москвѣ больше, чѣмъ гдѣ-нибудь, и приходы и приходскіе праздники, со смѣшеніемъ языковъ французскаго съ нижегородскимъ...
1904
Вы, кажется, не любите Москвы?
No 7.
- Да, Москву я люблю, какъ городъ. Люблю Замоскворѣчье, тѣстовскіе пироги, люблю Кремль, Василія Блаженнаго, люблю Москву зимой въ морозный день. Но я не люблю москвича.
- Что такъ?
- Хитеръ онъ. Исторически наслоился этотъ типъ. Москвичъ всегда съ подвохомъ. Цѣлуетъ, милуетъ, пирогомъ угощаетъ, квасомъ поитъ, а въ концѣ концовъ если не надуетъ, такъ ничего не сдѣлаетъ...
- Ну, а москвичи, кажется, такого же мнѣнія о петербуржцахъ.
- Петербуржецъ-не то. Петербуржецъ ничего и не обѣщаетъ. Онъ объятій своихъ не раскроетъ: ему и такъ холодно. Развѣ издали ручкой сдѣлаетъ. Петербуржецъ, когда къ нему москвичъ съ просьбой пріѣдетъ, прежде чѣмъ тотъ заикнется, говоритъ: нельзя-съ!
Глушкинъ засмѣялся.
- А развѣ это лучше?-спросилъ онъ.
- Ну, конечно, лучше. По крайней мѣрѣ честнѣе, не заманиваетъ обѣщаніями. Москвичу обѣщать ничего не стоитъ. Москвичъ со временъ Калиты формовался. То по грошику царство собиралъ, то передъ Иваномъ Грознымъ трясся, то съ самозванцемъ танцовалъ, то имъ изъ пушки стрѣлялъ. Петръ Великій только рукой махнулъ,-рѣшилъ, что и ворошить тутъ нечего, лучше на Финскомъ болотѣ съ самаго начала дѣло начинать.
- А мы вѣдь гостепріимствомъ славимся,-осклабясь проговорилъ Глушкинъ.
- Да вѣдь что-жъ: у васъ мука не дорога, не Богъ вѣсть чего угощенье-то стоитъ. Только петербуржецъ на ѣду плохо идетъ. Ему этотъ жиръ да слойка даже противны. Онъ изъ ухи янтарное-то масло ложкой выбираетъ да сплескиваетъ. Петербуржецъ привыкъ къ форелькѣ, а у васъ онѣ плохи; лососины у васъ нѣтъ, съ осетриной ботвинью ѣдите,-петербуржецъ на это презрительно смотритъ.
- Лососина?-переспросилъ Глушкинъ.
- Да, невская. Благородная рыба. Что-то въ ней именно петербургское есть. Генеральство какое-то! Онъ посмотрѣлъ на часы.
- Пойдемъ къ источнику. Вторые полстакана пить надо.
- Сколько пользы я извлекаю изъ бесѣдъ съ вами!склоняя на бокъ головку и ухмыляясь, проговорилъ молодой человѣкъ.
- Да, очень я распустилъ языкъ. Я болтливъ. Вообще мы, русскіе, болтливы. Но это что-жъ доказываетъ? что душа на распашку, больше ничего.
- Ахъ, какъ я хотѣлъ бы съ вами поговорить!..вдругъ воскликнулъ Глушкинъ.
Павелъ Степановичъ даже остановился.
- Что вы съ какимъ паѳосомъ, точно у васъ тетка умерла! О чемъ это вы желаете такъ страстно бесѣдовать?
- О законахъ творчества.
- А-а! Это статья важная. Только увѣряю васъ, никакихъ законовъ творчества нѣтъ... Погодите, я выпью свое пойло, и пойдемъ дальше.
Онъ спустился къ источнику. Солнце вышло изъ-за края галлереи и било прямо въ голову хорошенькой казачки.
- Апоплексіи не боишься?- спросилъ Павелъ Степановичъ.
- Чего такого?-переспросила она.
- Солнце голову напечетъ, болѣть будетъ.
- Не... Чего ей болѣть, у меня волосы густые, не пробьетъ.
XXIII.
- Ну, продолжайте ваше «интервью»,- заговорилъ Павелъ Степановичъ, снова бѣглымъ шагомъ подымаясь въ гору.