No 15. 

1904 

НИВА 

на группахъ нѣтъ, этого нѣтъ. Начнетъ писать, какъ такой-то сенаторъ за такой-то генеральской вдовой ухаживаетъ, на ольховскій водопадъ съ ней ѣздитъ. Ужъ и такъ у тебя намеки есть. 

- Ну, такъ что же? 

- Ну, и согласились они предупредить тебя, чтобъ ты самъ уѣзжалъ. 

- Все ты врешь. 

- Никакъ не могу врать. Не такая моя должность. 

- Любопытно, кого же ко мнѣ пришлютъ для предупрежденія? 

Худобердъ грустно покачалъ головой. 

- Умный ты человѣкъ и пишешь, какъ Салтыковъ, а догадливости въ тебѣ совсѣмъ нѣтъ. Да вѣдь ужъ послали къ тебѣ. 

- Кого? когда? 

- Боже мой. Да я-то вѣдь говорю съ тобой? 

Поэтъ даже поблѣднѣлъ и вдругъ застегнулъ пуговицу пиджака. 

- Такъ ты... такъ вы офиціально?-спросилъ онъ. 

Ни-о!-сказалъ полутаинственно Худобердъ, замѣтивъ то впечатлѣніе, что сдѣлали его слова:-не то что офиціально, а, такъ сказать, офиціозно. 

- А развѣ можно такъ стѣснять личную свободу? 

Душа моя, какая же это свобода, если ты про всѣхъ пасквили пишешь. 

Хмель совсѣмъ проходилъ у Глушкина, лицо его все еще было блѣдно. Онъ вытянулся на стулѣ и, стараясь придать строгое выраженіе лицу, прибавилъ: 

- Мы брудершафта съ вами еще не пили. 

Тутъ ужъ какъ будто сконфузился Худобердъ. 

Да я только по-пріятельски,-заговорилъ онъ:-я только по пріятельски, хотѣлъ смягчить. Хотѣлъ эту непріятную форму облечь въ пріятельскую бесѣду. 

Это посягновеніе на свободу личности,-сще строже сказалъ Глушкинъ. 

- Зачѣмъ такія слова! Просто подумали, что шантажемъ пахнетъ. 

Глушкинъ побагровѣлъ. 

Что вы сказали?-грозно спросилъ онъ, взявши за горло пустую бутылку. 

- Это сказалъ не я, а полковникъ,-спокойно отвѣтилъ Худобердъ.- Говорятъ, что въ Москвѣ у васъ была маленькая исторія, граничившая съ вымогательствомъ. 

Глушкинъ всталъ съ мѣста. 

Хорошо, я выѣду изъ этой клоаки. Выѣду завтра вечеромъ. Днемъ я покажусь на всѣхъ группахъ. Я не воръ, чтобъ бѣжать тайкомъ, когда спятъ. Я плачу свою половину: я не желаю пить на деньги, полученныя за вашу опись. 

Вы желаете пить на деньги, полученныя за вашу корреспонденцію? Ха-ха! какъ угодно. 

Они расплатились, и недавніе еще друзья- теперь разошлись непримиримыми врагами, даже не простившись другъ съ другомъ. 

XIX. 

Во вторникъ къ нотаріусу никто не явился. Людмила Львовна никакого письма въ контору не прислала: она сама получила отъ отца записку, написанную карандатомъ и каракулями. 

«Я опять боленъ,-еле разобрала она.-Надо видѣть кого-нибудь. Пріѣзжай, или пришли. Надо. Твой отецъ». 

Она не поѣхала. Вмѣсто нея поѣхалъ къ старику Дамбіевъ. Онъ засталъ его сидящимъ въ креслѣ, съ провалившимися тусклыми глазами. Онъ не выразилъ ни удивленія, ни непріязни при видѣ гостя, даже какъ будто обрадовался. 

- А,-сказалъ онъ.-Ну, вотъ хорошо. А она? 

Голосъ у него былъ глухой, слабый, но говорилъ онъ внятно. 

1904 

283 

- Ей нездоровится,-сказалъ Дамбіевъ, чтобы хоть что-нибудь сказать. 

- Нездоровится? Ну, пусть лежитъ. Мнѣ тоже нездоровится. 

Она просила меня спросить васъ, что вамъ угодно. Медунцовъ пожевалъ губами. 

- Что мнѣ угодно? Я не знаю, что мнѣ угодно. 

Онъ отвернулся, посмотрѣлъ въ сторону и отрывисто сказалъ. 

- Просто хотѣлъ ее видѣть. Скучно. 

Дамбіевъ молчалъ. Медунцовъ повернулъ къ нему лицо. 

- Хотѣлъ видѣть,- повторилъ онъ.-Скучно стало, скучно. 

Двѣ слезы выкатились изъ- подъ его сморщенныхъ, потемнѣвшихъ вѣкъ и тихо, задумчиво поползли по желтымъ щекамъ. 

- Ослабъ я, видите, ослабъ,- продолжалъ Медунцовъ, разставляя руки и встряхивая безпомощно головой.-Тяжело. Точно я проглотилъ пудовую гирю, она здѣсь завязла и не даетъ мнѣ пошевелиться. 

Онъ замолчалъ. Голова его упала на грудь. Онъ тяжело дышалъ. 

- Вы хотите, чтобъ Людмила пріѣхала къ вамъ? 

Старикъ поднялъ руку и шепнулъ: 

- Да. Скажите. Пусть пріѣдетъ... Даже если больна... И сегодня. 

Медунцовъ третій день сидѣлъ въ креслахъ. Ксенофонтъ внимательно и осторожно ходилъ за нимъ, соображая, гдѣ лежитъ бумажникъ и много ли тамъ денегъ. Когда уѣхалъ Дамбіевъ, старикъ повернулся лицомъ къ двери, и сталъ ждать. 

Часъ шелъ за часомъ. Солнце стало закатываться. Въ открытое окно доносился ароматъ сада и степи. Вдали звенѣли колокольчики сада. Пурпурные лучи солнца прокрались и къ нему въ комнату. Золотистоалое пятнышко попало ему на халатъ и поползло кверху, добралось до колѣна, потомъ перешло на плечо, съ плеча соскочило на стѣну и стало подыматься еще выше, къ потолку, все болѣе наливаясь багрянцемъ, какъ кровью. 

Потомъ стало темнѣть. Сумерки были теплыя, онъ не запиралъ окна. Въ углахъ стали скопляться сѣрыя тѣни и плавно разливаться по стѣнамъ, точно паутиной, все затягивая своимъ мракомъ. Опредѣленныя линіи предметовъ стали пропадать, обозначались только общія ихъ формы. Все точно таяло отъ охватывающей и ползущей со всѣхъ сторонъ темноты. Все свѣтлое, бѣлое дольше боролось съ этими черными волнами ночи и не хотѣло имъ поддаваться. А все, что было чернаго и сѣраго, то сейчасъ же сливалось съ нами, таяло безъ слѣда и превращалось въ ничто. 

Дольше всѣхъ не хотѣла таять дверь: выкрашенная въ бѣлую краску, она, казалось, свѣтилась въ сгущавшемся мракѣ. Порою старику казалось, что она издаетъ какой-то фосфорическій свѣтъ, что она ведетъ куда-то вглубь, въ свѣтлое пространство, и что это свѣтлое пространство есть выходъ изъ мрачной тюрьмы, гдѣ онъ томился. 

На темномъ небѣ одна за другой стали зажигаться звѣзды. Одна, огромная желтовато- фіолетовая, какъ огромный фонарь, сіяла надъ дальними деревьями. На смѣну звуковъ вечера пришли ночные звуки. Послышался пискъ летучихъ мышей. Одна влетѣла въ окно и безшумно зачертила по комнатѣ. Когда она пролетала передъ бѣлымъ пятномъ двери,- въ ея полетѣ было что-то мистическое. Она казалась чьей-то черной душой, не находящей пристанища. 

Вь коридорѣ было тихо. Больные еще не возвращались въ свои комнаты: теплый вечеръ ласкалъ ихъ и манилъ на террасу, вопреки угрозамъ докторовъ- сидѣть по ночамъ въ своихъ нумерахъ. Только кое-гдѣ иногда хлопала дверь, и слышался тоническій звукъ