326
1904
НИВА
Теперь вашъ дворъ напоминаетъ человѣка, намылившаго одну щеку для бритья и выскочившаго на улицу отъ какого-либо пріятнаго или непріятнаго сюрприза. Такъ какъ изо всѣхъ вашихъ жильцовъ остался въ городѣ одинъ я, то я и являюсь единственнымъ свидѣтелемъ этого небывалаго въ своемъ родѣ обстоятельства.
«Зная вашу аккуратность, вашу сердечную заботливость о томъ, чтобы жильцы ваши изъ числа въ число платили слѣдуемыя деньги, я рѣшился сообщить вамъ о всемъ происшедшемъ. Я рѣшительно отказался платить вашей супругѣ за квартиру, такъ какъ она требуетъ, чтобъ я выдалъ деньги на руки ей, а не старшему дворнику, а сама расписки по «слѣпотѣ» не даетъ. Очевидно, васъ разоряютъ, и ваше добро идетъ прахомъ. Распорядитесь, почтеннѣйшій. Мнѣ, въ сущности, конечно, все равно, что станется съ вами, съ вашимъ домомъ и съ почтеннѣйшей супругой вашей. Но все же я рѣшился вамъ написать, такъ какъ признаю слабости за каждымъ человѣкомъ. Ваша слабость- быть домовладѣльцемъ. Возвращайтесь же домой, водворите порядокъ всюду, особенно въ головѣ вашей супруги.
Примите, милостивый государь, увѣреніе въ искренности всего вышеизложеннаго.
Вашъ Л. Тулубѣевъ.»
Не похоже, чтобъ это писалъ «человѣкъ общества»,-замѣтила Людмила.
- Да, не безъ юмора,-сказалъ Дамбіевъ.-Но тѣмъ не менѣе, съ вашей матерью что-то плохо.
- Она всегда была плоха,-отозвалась Людмила.
- Надо что-нибудь предпринять.
Людмила подняла на него глаза.
- Предпринять? Что? Не все ли равно? Какое мнѣ дѣло до этого дома, до Тулубѣева, до дворниковъ!
- Да, это конечно,-согласился Дамбіевъ.
- Я съ этимъ несогласна,-раздался голосъ миссъ.Равновѣсіе дома нарушено. Нельзя оставаться къ этому равнодушной. Нѣсколько десятковъ людей платятъ деньги и требуютъ, чтобъ за эти деньги имъ давали извѣстный комфортъ. Но что же это за комфортъ-жить въ двухцвѣтномъ домѣ?
Вечеромъ того же дня пришло письмо, еще болѣе взволновавшее Людмилу. Оно было отъ старшаго дворника и представляло слѣдующій докладъ:
«Милостивый государь, нашъ баринъ и благодѣтель Левъ Якимовичъ. Уже по моей неотступной просьбѣ господинъ Тулубѣевъ писали вамъ и извѣщали о томъ, что у насъ въ домѣ не все благополучно, и даже произошли непріятности касательно нашей барыни, и господинъ Тулубѣевъ отписали вамъ обо всемъ подробно. Теперь приходила полиція и потомъ полицейскій докторъ и разговаривали съ барыней, и велѣли сказать, что такъ оставить нельзя, и чтобы вы пріѣзжали какъ можно скорѣе, потому что надо принять мѣры, а какія именно-не сказали, а скажутъ вамъ, такъ какъ барыня очень сердится и говоритъ, что не боится никого и платить никому не будетъ, кто бы ни пришелъ, потому что себя считаетъ въ правѣ, какъ домовладѣлица и дворянка. А что съ барыней неблагополучно, это мы давно замѣчали, такъ какъ у нихъ въ гостиной собрано до трехъ саженъ березовыхъ дровъ, отъ разныхъ квартирантовъ, по мѣрѣ того, какъ имъ возили дрова на зимній запасъ. И намъ совсѣмъ второй мѣсяцъ жалованья не выдаетъ, и мусору вывозить со двора не позволяетъ, говоритъ, что онъ въ хозяйствѣ пригодиться очень можетъ. Донося обо всемъ этомъ, баринъ нашъ Левъ Якимовичъ, прошу вашего рѣшенія. Или позвольте намъ расчетъ, и мы дольше жить несогласны, или пожалуйте назадъ къ намъ, мы безъ васъ разстроились; хотя вы баринъ строгій и привязчивый на всякую малость, но намъ легче сносить ваши строгости, чѣмъ терпѣть то, что мы терпимъ. Докторъ отъ полиціи такъ говоритъ, что свезти бы барыню на Удѣльную, что тамъ онѣ
1904
No 17.
скорѣй отойдутъ. А потому, баринъ Левъ Якимовичъ, не откажите отписать, какъ и что прикажете. Кланяюсь вамъ усердно. И Михайло кланяется, и Герасимъ, и Иванъ, и келаютъ вамъ здоровья, и ждутъ съ нетерпѣніемъ вашего пріѣзда. Вашъ старшій дворникъ Ѳедоръ Крюковъ».
- Что же это?- говорила Людмила.- Вѣдь необходимо немедленно туда ѣхать. Нельзя же оставить такъ старуху. Завтра же я выѣзжаю.
XXV.
Но она на завтра не уѣхала. Ночью Медунцовъ умеръ. Онъ все что-то бормоталъ передъ смертью; съ нимъ была съ вечера Бетси. Онъ пристально вглядывался въ нее и потомъ спросилъ:
- А миссъ... тоже тутъ? Миссъ...
Лежалъ онъ, такъ же плотно стиснувъ губы. Брови у него точно обросли еще больше, и сѣдыми кустиками торчали вверхъ, — точно серебряные фонтаны били поверхъ закрытыхъ глазницъ.
Никто не плакалъ. Онъ утопалъ въ цвѣтахъ. Онъ никогда не любилъ ихъ и дома женѣ не позволялъ держать даже герань, листья которой она любила класть себѣ въ уши. Теперь его маленькое, желтое, сморщенное лицо едва виднѣлось изъ-подъ полога лилій, розъ и фіалокъ. Цвѣты скатывались волнами до полу и точно держали его въ своихъ душистыхъ объятіяхъ.
Печальный кортежъ медленно двинулся по направленію Пятигорска. Степная пыль вилась изъ-подъ колесницы и крутилась золотистыми клубами. Нарядныя тройки съ отвязанными бубенцами степенно двигались сзади. Нѣсколько верховыхъ казаковъ и кабардинцевъ конвоировали процессію. Впереди ѣхалъ Туга. Уже второй разъ въ это лѣто онъ открывалъ собою такую процессію. Но тогда, весною, онъ былъ удрученъ, а теперь чувствовалъ себя легко и свободно.
Извилистая лента дороги привела кортежъ къ подножью Машука. Въ соборѣ заблаговѣстили; тотъ же старенькій священникъ, который нѣкогда отказался отпѣвать Лермонтова,—потому что время было строгое,— тотъ самый, которому довелось торжественно служить молебенъ въ день открытія Лермонтовскаго памятника,— онъ же отслужилъ обѣдню по боляринѣ Львѣ. Потомъ болярина Льва, или, вѣрнѣе, ту оболочку, въ которой жило то, что называлось боляриномъ Львомъ, свезли на высокую гору. Тамъ его опустили въ выкопанную яму, рядомъ съ тѣмъ мѣстомъ, гдѣ лежалъ Озупьевъ,- его ненавистный зять, къ которому онъ питалъ такое искреннее отвращеніе.
Ихъ оболочкамъ суждено было лежать рядомъ, обращаться въ прахъ, смѣшиваться съ землею, съ гніющими досками, съ разсыпающимися отъ тлѣнія сюртуками и сапогами. Они должны были взаимно перепутаться, перемѣшаться земными элементами. Злобы и ненависти не осталось,—все успокоилось, умиротворилось.
Надъ обоими поднялись одинаковые холмы, одинаково усыпанные и усаженные цвѣтами. Легкій ароматъ этихъ цвѣтовъ разносился по воздуху мягкими волнами. Небольшой эпизодъ земной жизни былъ законченъ, и надъ нимъ билъ поставленъ новый крестъ.
Людмила подняла глаза отъ могилъ къ небу. На горизонтѣ, въ утреннемъ, прозрачномъ воздухѣ, стояла далекая серебристо-молочная гряда горъ. Вѣковѣчныя, прекрасныя, онѣ дрожали въ свѣтломъ эѳирѣ. Между ними Эльбрусъ царилъ гигантской пирамидой. Она взглянула на Дамбіева. Онъ смотрѣлъ на ту же вершину. Вѣроятно, думали они одно и то же: «неужели онъ былъ тамъ, на этихъ снѣжныхъ кратерахъ, высоко вознесенный надъ землею; и неужели онъ теперь стоитъ тутъ, на этомъ кладбищѣ? Не сонъ ли это былъ?»
И не сонъ ли была жизнь этого, только-что зарытаго, человѣка? И не сонъ ли его петербургскій домъ,- его бумаги, его нотаріальные контракты и записныя книги?