362 

1904 

НИВА 

Въ незримой кузницѣ. 

Романъ въ 2-хъ частяхъ. 

И. Н. Потапенко. 

(Продолженіе). 

Новая жизнь пошла въ домѣ! Вотъ начинается день, и прислуга суетливо бѣгаетъ изъ кухни въ домъ, изъ дома въ палисадникъ, гдѣ накрытъ длинный столъ, стоитъ чайная посуда, хлѣбъ, масло, сливки, закуска. Все это въ порядкѣ вещей, и такъ же точно дѣлалось и въ тѣ времена, когда были живы старики Корниловы и въ усадьбу въ лѣтнее время наѣзжали гости изъ губернскаго города, изъ Москвы и изъ Питера. Но вотъ начинаютъ подниматься обитатели помѣщичьяго дома. Первый обыкновенно является плечистый коренастый мужчина съ косматой головой, съ сильно загорѣлымъ лицомъ, съ упорными, мало подвижными темными глазами, съ густой, сильно запущенной растительностью на лицѣ. 

Онъ выходитъ не изъ дома, а изъ флигеля, гдѣ живетъ въ пустой комнатѣ. Желѣзная кровать, на которой онъ спитъ,-вотъ все, что допустилъ онъ для украшенія своего жилища. Встаетъ онъ рано, вмѣстѣ съ солнцемъ, и уходитъ куда-то въ садъ, въ лѣсъ, въ поле и, только достаточно нашагавшись, онъ является въ палисадникъ, выпиваетъ здѣсь стаканъ молока съ большимъ ломтемъ хлѣба и опять скрывается. 

А если явится въ это время кто-нибудь другой, онъ въ разговоръ почти не вступаетъ, отвѣчаетъ: «да» и «нѣтъ», смотритъ исподлобья и, видимо, чего-то не одобряетъ. 

Его хмурое лицо проясняется только тогда, когда сюда зачѣмъ-нибудь приходитъ горничная Малаша, здоровая, полнотѣлая дѣвка съ розовыми щеками и массивной свѣтло-русой косой. Тогда Острогоновъ (это онъ) подымаетъ голову и начинаетъ смотрѣть на нее своими глазами, которые вдругъ дѣлаются добрыми. 

- Добраго утра, Малаша,-говоритъ онъ ей привѣтствіе, котораго никому никогда не говоритъ. 

Другимъ онъ обыкновенно только киваетъ головой или сурово произноситъ: «здравствуй». Иногда онъ спрашиваетъ ее о томъ, хорошо ли она спала, иногда заводитъ рѣчь о томъ, какъ живетъ ея семья, много ли у нихъ земли, сколько они зарабатываютъ и сколько проживаютъ? 

А когда онъ познакомился съ нею поближе, то однажды удивилъ ее такимъ вопросомъ: 

- У тебя есть женихъ, Малаша? 

Малаша сконфузилась и объявила, что жениховъ у нея никакихъ нѣтъ, и что она о такихъ глупостяхъ даже и не думаетъ. 

И это правда, Малаша?-настойчиво и какъ-то необыкновенно серьезно спросилъ Острогоновъ. 

Малаша столь же серьезно подтвердила, и онъ, повидимому, повѣрилъ ей. 

Не каждый день, но довольно часто къ чайному столу изъ экономическаго дома, гдѣ онъ жилъ у своего отца, приходилъ сюда молодой Матюшинъ. 

Являлся онъ сюда съ властнымъ видомъ и обходился, какъ хозяинъ. Сила Семенычъ и Марья Матвѣевна слушались его больше, чѣмъ самого Александра Васильевича, а прочая дворня боялась его, хотя онъ никогда не приказывалъ, никогда ни на кого изъ нихъ не кричалъ; просто видъ у него былъ такой, что невольно хотѣлось слушаться и бояться его. А, можетъ-быть, оттого это происходило, что онъ былъ сынъ главнаго приказчика, который недавно еще распоряжался здѣсь, какъ хозяинъ. Въ этомъ году онъ оканчивалъ технологическій институтъ въ Петербургѣ и, такъ какъ онъ происходилъ изъ простыхъ крестьянъ и въ дѣтствѣ самъ еще былъ крѣпостнымъ, то на него смотрѣли, какъ на диво. 

1904 

No 19. 

Не каждый день въ эти утренніе часы въ палисадникѣ появлялись женщины. Это были сестры Чернецкія, дочери жившаго въ сосѣдствѣ незначительнаго помѣщика, отставного ротмистра, раненаго въ какой-то войнѣ и доживавшаго въ деревнѣ свой вѣкъ. Сестры рѣдко прiѣзжали сюда обѣ, а большей частью по очереди, оставались въ усадьбѣ дня два-три и хозяйничали здѣсь, какъ у себя дома. 

Ихъ присутствіе больше всего смущало людей, прикосновенныхъ къ усадьбѣ. Почтенные люди рѣшительно не могли понять, какъ это дѣвушки, дочери ротмистра и помѣщика, образованныя и воспитанныя, проживали по нѣскольку дней въ домѣ неженатаго молодого человѣка. Сила Семеновичъ и Марья Матвѣевна, да и самъ старикъ Матюшинъ, видѣли времена, когда дворянскія барышни, нѣжно воспитанныя, стыдливыя и тонкія въ обращеніи, считали для себя постыднымъ остаться полчаса наединѣ съ мужчиной, и если это нечаянно случалось, то обезпокоенныя мамаши, тетушки, бабушки и гувернантки спѣшили помѣшать такому уединенію. 

Старшую Чернецкую звали Валентиной, а младшую Дарьей. Онѣ совсѣмъ не походили другъ на дружку. Старшей было на видъ лѣтъ двадцать пять, лицо у нея было блѣдное, худощавое и строгое. Она мало говорила, но, должно-быть, много думала, потому что глаза ея смотрѣли всегда сосредоточенно, а на лбу, такомъ чистомъ и открытомъ, проходили сверху внизъ двѣ глубокія борозды и никогда не сходили съ него. Про нее ходили слухи, что она много училась и при томъ не въ Россіи, а гдѣ-то въ заморскихъ странахъ, и будто теперь она умѣетъ лѣчить людей, какъ настоящій докторъ. 

Ея строгое лицо оживлялось только въ присутствіи молодого Матюшина; съ нимъ она умѣла и много говорить и, какъ казалось, изъ всѣхъ жившихъ въ усадьбѣ признавала только его одного. У нея были темные курчавые волосы—подстриженные, но уже изрядно отросшіе, такъ что она могла зачесывать ихъ назадъ. Она очень много курила, не выпуская папиросы изо рта, и отъ этого главнымъ образомъ много теряла въ глазахъ Силы Семеныча и Марьи Матвѣевны, которые оба считали куренье позоромъ для дѣвушки. 

Младшая Чернецкая походила на сестру только развѣ своимъ высокимъ ростомъ и стройностью. Во всемъ же остальномъ онѣ были разныя. Свѣтло-русые волосы Даши были острижены, видимо, недавно. Они были совсѣмъ короткіе, какъ у мальчика, и еще торчали ежомъ. Большіе сѣрые глаза ея смотрѣли ясно, свѣтло и какъ-то даже по-дѣтски наивно. И во всемъ ея молодомъ, цвѣтущемъ здоровьемъ, лицѣ было много дѣтскаго. Ея порывистыя движенія, бурныя восклицанія, звонкій смѣхъ, подвижность и какая-то беззаботность во всемъ оживляли общество, тогда какъ въ присутствіи Валентины всѣ чувствовали себя какъ бы скованными ея молчаливостью и серьезностью. 

Даша не курила папиросъ и даже не выносила табачнаго дыма. Иногда, когда въ домѣ не было ни души, сперва оглядѣвшись и убѣдившись, что и вблизи никого нѣтъ, она подходила къ роялю, садилась и начинала играть сперва тихо и отрывисто, потомъ, какъ бы забывшись, по-настоящему, и тогда стройные звуки неслись изъ оконъ корниловскаго дома, наполняя собой и домъ, и дворъ, и палисадникъ, залетая даже въ садъ и пробуждая недоумѣніе въ населявшихъ его птицахъ. 

Но какъ бы ни увлекалась она, какимъ бы вдохновеніемь ни дышала ея искусная игра, стоило ей только услышать вблизи шаги, какъ она вставала и захлопывала