No 23. 

1904 

НИВА 

чешь обѣднѣть, потому что тебѣ надоѣло быть богатымъ, а я женюсь, потому что мнѣ надоѣло быть бѣднымъ и даже нищимъ. Нѣтъ, это пустое, что я сказалъ насчетъ усовершенствованія моихъ знаній. Никакихъ знаній у меня нѣтъ, никогда они мнѣ не нравились. Совершенно случайно я сдѣлался студентомъ земледѣльческой академіи, потому что тамъ дали мнѣ стипендію, а мнѣ жрать было нечего... И терпѣть не могъ я эти знанія... Я всегда любилъ одно знаніе: жизнь! И вотъ теперь я, наконецъ, дорвался до нея... Просто жить хочу, друзья мои, чертовски жить хочу!.. Представляется случай, и я за него хватаюсь. До свиданія! 

Онъ повернулся и вышелъ. Около террасы мальчикъ держалъ подъ уздцы осѣдланную лошадь. Родичевъ вскочилъ на нее, взялъ поводья, сдержанно выѣхалъ за ворота, а тамъ сейчасъ же далъ шпоры и помчался. Онъ умѣлъ ѣздить. Въ юности онъ бралъ уроки верховой ѣзды у дорогого учителя и еще не забылъ этой науки... 

Въ комнатѣ, гдѣ стоялъ рояль, долго молчали послѣ ухода Родичева. Корниловъ тяжелыми шагами ходилъ по комнатѣ, задумчиво опустивъ голову. 

Вотъ какъ наше дружество уменьшилось въ первый же день!-сказалъ онъ, ни къ кому не обращаясь. 

И слава Богу, что въ первый...-откликнулся изъ-за окна Петръ. 

- Да, можетъ-быть, ты и правъ, Петръ, а все же грустно... 

Валентина тихо вышла на террасу и жадно вдохнула въ себя свѣжій воздухъ. Въ комнатѣ было тихо. Даша сидѣла неподвижно. Только слышались медленные шаги Корнилова. 

Валентина подошла къ краю террасы и стала спускаться по ступенькамъ; на полдорогѣ она остановилась и оглянулась. Петръ понялъ, что она зоветъ его, и такъ же тихо, точно боясь кого-нибудь обезпокоить, послѣдовалъ за ней. 

Въ саду, окруженные деревьями и кустарниками, они шли рядомъ по направленію къ рѣкѣ. 

Ты видишь, какія это слабыя души,-говорила Валентина.-То, чему радоваться надо, чего мы съ тобой желали, ихъ приводитъ въ уныніе. Александръ чуть не готовъ былъ бѣжать за Родичевымъ и умолять его остаться. Слушай, Петръ, ты вѣдь знаешь, что я вѣрю только въ двѣ вещи на свѣтѣ: въ наше дѣло и въ тебя... Эти дѣти- они требуютъ поддержки, они воскъ, изъ котораго можно слѣпить все, что угодно. Ты видѣлъ, какое было взволнованное лицо у Даши, когда она сыграла Бетховена. Это значитъ, что въ душѣ ея еще натянуты тѣ струны, которыя звучали прежде... Въ моей душѣ я оборвала всѣ струны прежняго, а ей до этого еще очень далеко. Но ты, Петръ, ты сегодня все молчишь, а если и говоришь, то какъ-то неопредѣленно и двусмысленно. 

- Что сказать тебѣ, Валентина?-спросилъ Петръ, и лицо его при этомъ было холодно и сурово. 

- Вотъ что: если ты разлюбить меня, то знай-я это снесу. Своему личному я уже давно отвела второстепенное мѣсто. Но я боюсь, что измѣнились твои взгляды на дѣло... Если ты измѣнишь дѣлу, этого я тебѣ не прощу. 

Какому дѣлу, Валентина? 

- Ты спрашиваешь? Это меня удивляетъ. Тому дѣлу, ради котораго я отказалась отъ всего, что мнѣ предстояло въ Петербургѣ. Врачи, носящіе длинное платье, у насъ слишкомъ еще большая рѣдкость; нѣсколько женщинъ, получившихъ это званіе, заняли въ обществѣ завидныя мѣста... Я отъ этого отказалась, чтобы просто жить здѣсь, въ глуши, никому невѣдомая... Это-то дѣло, ради котораго я рѣшилась огорчить отца... то дѣло, Петръ, изъ-за котораго я безжалостно передѣлала душу моей сестры... Вѣдь ты знаешь, что у нея дѣйствительно огромный музыкальный талантъ, и какъ она стремилась 

1904 

143 

къ усовершенствованію въ этомъ искусствѣ! Ей предстояла прекрасная будущность, и это такъ и было бы. Но я отравила въ ней любовь къ искусству, и вотъ она бросила все и пошла сюда. 

- Пошла за Корниловымъ, потому что полюбила его!-суровымъ голосомъ сказалъ Матюшинъ. 

- Петръ...-Валентина остановилась и строго посмотрѣла на него.—Я знаю, что у тебя есть склонность къ цинизму, но я хочу знать правду и прошу тебя не играть словами. Любовь ничему не мѣшаетъ. Я люблю тебя, но ты не можешь сказать, что я за тобой пошла. 

- Слушай, Валентина,-заговорилъ Петръ негромко, но какъ-то сильно, убѣжденно:--ты не такая, какъ они, ты сильная, ты ни за кѣмъ не пойдешь, а, напротивъ, за тобой пойдутъ. Я это утверждаю. Но ты раздѣляешь съ ними одно: всѣ вы, тѣ, которые вчера были барами, а сегодня добровольно отказались отъ барства, всѣ вы склонны къ пріятнымъ заблужденіямъ, всѣ вы любите обманывать себя... Ты спрашиваешь: вѣрю ли я въ дѣло? О, да! Я на это шелъ... Да какъ мнѣ не вѣрить въ мужицкое дѣло, когда я самъ-кровь отъ крови и кость отъ кости-мужикь. Я вѣрю въ то, что мужикъ заслуживаетъ просвѣщенія, что онъ способенъ принять его и просвѣтиться. Я вѣрю и въ то, что за просвѣщеніемъ для мужика послѣдуетъ свѣтлая жизнь, и что тогда поднимется благосостояніе и всей страны: но чтобы я вѣрилъ въ добровольныхъ просвѣтителей, вчера еще увлекавшихся музыкой и готовившихъ себя въ виртуозы,- нѣтъ, прости. Не довольно, чтобы они сказали: мы хотимъ, мы рѣшили. Не довольно и того, чтобы они пожертвовали-одни своимъ правомъ на ничегонедѣланіе, а другіесвоими артистическими перспективами... Надо подождать и посмотрѣть, на что они способны и надолго ли ихъ хватитъ. Корниловъ добродѣтеленъ, это такъ, но въ добродѣтели его слишкомъ много барства. Онъ милостиво рѣшаетъ, а черную работу поручаетъ мнѣ. Замѣть это, понаблюдай и замѣть... Вотъ что я думаю, Валентина. Я говорю это тебѣ, только тебѣ, потому что ты мнѣ близка душой, потому что въ тебѣ я не сомнѣваюсь, въ твоей силѣ, въ твоей стойкости, а они... Боюсь, что при первой же неудачѣ они начнутъ плакать, какъ дѣти... Я не правъ? Ты правъ,-съ глубокимъ вздохомъ отвѣтила Валентина:—но мы тутъ для того, чтобы поддерживать ихъ. 

- Нѣтъ, не для того, Валентина. Поддержать мимоходомъ можно: но если бы я смотрѣлъ на свою роль, какъ на задачу поддерживать слабыхъ, и только, то я пересталъ бы уважать себя. Мы не для того. Мы для того, чтобы дѣлать дѣло-по-своему, такъ, какъ мы понимаемъ его... Постой, ты слышишь? 

Они остановились. 

- Да... это Даша...-сказала Валентина. 

-- Ну, такъ посидимъ вотъ на этихъ пняхъ и послушаемъ... 

Валентина опустилась на высокій пень; сюда изъ дома доносилась музыка. 

Александръ Васильевичъ долго ходилъ по комнатѣ, и голова его опускалась все ниже. Какое-то щемящее чувство тревожило его. Этотъ важный день, когда онъ ждалъ, что всѣ собравшіеся около него сплотятся въ еще болѣе тѣсное дружество, начался распаденіемъ. 

Острогоновъ круто отвернулся отъ нихъ. Сильными руками онъ вырубилъ для себя въ лѣсу новую дорогу и пошелъ по ней. Имъ, своимъ спутникамъ, которые шли по другой, уже проторенной дорогѣ, онъ кинулъ въ лицо чуть не презрѣніе. Правъ ли онъ? Какъ знать! Но во всякомъ случаѣ онъ послѣдователенъ, въ его поступкѣ видна сила. 

Родичевъ пошелъ низменно, мелко, обидно. И тѣмъ не менѣе Корниловъ ощущалъ къ нему жалость. Что это за человѣкъ? Онъ лгалъ, прикидывался сочувственникомъ, единственно потому, что ему некуда было дѣ