446 

1904 

НИВА 

ваться. И если бы ему не подвернулась эта богатая вдова, влюбившаяся въ него (которую онъ самъ, Родичевъ, въ глубинѣ души, конечно, презираетъ), то онъ остался бы съ ними и лгалъ бы еще долго-долго, изображая убѣжденнаго народника... 

Это отвратительно, а силъ душевныхъ не хватаетъ на то, чтобы его презирать. 

Что же это? Не то ли, что онъ-свой, бѣлая дворянская кровь... Но это все равно. Не въ этомъ дѣло. А просто его охватила грусть. 

И Петръ смотритъ какъ-то холодно, сухо, а Валентина точно жалѣетъ ихъ съ Дашей, и вотъ теперь они оба ушли и тамъ гдѣ-то мыслятъ и чувствуютъ отдѣльно отъ нихъ. 

Конечно, работать они будутъ всѣ, въ нихъ онъ вѣритъ, какъ въ себя, они не уйдутъ, не отстранятся, не промѣняютъ дѣло на первую подвернувшуюся выгоду, но всегда они съ Дашей будутъ чувствовать, что тѣ, Петръ съ Валентиной, что-то отдѣльное отъ нихъ, смотрятъ на нихъ покровительственно, свысока, какъ смотрятъ взрослые на дѣтей, сильные-на слабыхъ... 

А Даша, точно чувствуя его мысли, смотрѣла грустно: лицо ея было покрыто какой-то тѣнью, не было видно на немъ той радости, съ какой она нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ покидала музыкальную школу и предавала проклятію свое искусство, ради новой великой идеи, которую познала. Не больно ли ей отъ этого? Не жалѣетъ ли она о покинутомъ? 

Онъ подошелъ къ ней и остановился неподалеку отъ нея. 

- Даша...- тихо произнесъ онъ.- У насъ сегодня еще праздникъ... сядь за рояль и сыграй что-нибудь. 

Ты этого хочешь?-спросила Даша, посмотрѣвъ на него вопросительнымъ взглядомъ. 

- Сыграй, Даша. Что-то грустно стало отъ неудачъ сегодняшняго дня. 

Даша подошла къ роялю, подняла крышку и сѣла. Полились звуки-глубокіе и печальные, въ нихъ она вливала свое чувство- какое, она и сама не знала,вливала то, чего не умѣла она высказать. 

Но по мѣрѣ того, какъ она играла. Корниловъ чувствовалъ, что въ душѣ у него все приходитъ въ порядокъ, и изъ хаоса, какой вызвали тамъ событія сего дняшняго дня, вырисовывается что-то цѣльное и ясное, что-то одно. И онъ смотрѣлъ вдаль, и казалось ему, что онъ видитъ тамъ поднимающуюся изъ глубины какую-то свѣтлую точку: вотъ она разростается, превращается въ человѣческую фигуру съ лицомъ и въ одеждѣ женщины. 

И видитъ онъ, что это она, милая Даша, и что онаединственное существо, составляющее съ нимъ дружество, то дружество, о которомъ онъ мечталъ. 

Онъ всталъ и придвинулся къ ней. Онъ заглянулъ ей въ лицо. Оно горѣло вдохновеніемъ. 

Даша, милая... мы всегда, всегда будемъ вѣрить другъ другу и нашему дѣлу... 

Даша перестала играть и протянула къ нему руки. Она подняла голову и взглянула на него. Этимъ взглядомъ, казалось, она отдавала ему свою душу. 

- Александръ, слушай... Я слабая, я не умѣю такъ, какъ другіе... Наше дѣло мнѣ дорого, и ты мнѣ дорогъ, и я не знаю, какъ отдѣлить его отъ тебя, тебя отъ него... Ты понимаешь... 

- Другъ мой... клянусь тебѣ... клянусь!.. 

Онъ не договорилъ своей клятвы, взялъ ея голову обѣими руками и крѣпко прижалъ къ своей груди. Она замерла. 

Потомъ онъ отошелъ отъ нея, и въ душѣ его явилось какое-то глубокое умиротвореніе; до сихъ поръ они не были близки; а теперь узнали, что не только дѣло у нихъ будетъ общимъ, но и самая жизнь. 

Даша опять стала играть и играла долго. Кругомъ была тишина. Въ саду у рѣки сидѣла Валентина и 

1904 

No 23. 

неподалеку отъ нея стоялъ Петръ. Оба молчали. Музыка доносилась къ нимъ какъ бы подъ сурдинкой, но въ ея звукахъ чувствовалась вся ея глубина. 

Вотъ Валентина поднялась и какъ-то странно, какъ бы сомнѣвающимися глазами, посмотрѣла въ ту сторону, гдѣ стоялъ домъ. 

- Бѣдняжка Даша!-прошептала она. 

И у нея вдругъ явилось такое ощущеніе, будто гибнетъ человѣческая душа, словно она присутствуетъ не только при жертвоприношеніи, но сама закалываетъ невинную жертву. 

Но это было одно мгновеніе. За эту слабость она сейчасъ же казнила себя. 

«Но такъ надо. Это рѣшено. Давно рѣшено. Никогда не нукно перерѣшать»,-сказала она себѣ и вторично осудила свою младшую сестру на жертву. Съ этой минути сомнѣніе относительно Даши уже никогда не западало въ ея сильную душу. 

Прошло часа полтора съ тѣхъ поръ, какъ уѣхалъ Родичевъ. Лай собакъ возвѣстилъ о томъ, что во дворѣ совершается нѣчто новое. 

Петръ и Валентина въ это время изъ сада направлялись въ домъ. Какой-то мальчуганъ съ внѣшней стороны двора растворялъ ворота, потомъ ввелъ во дворъ за ловодья лошадь, которую Петръ сейчасъ же узналъ, какъ принадлежащую къ усадьбѣ. Она была осѣдлана. 



Ты откуда?-спросилъ Петръ. 

Я изъ Путивлевки, три версты будетъ отсюда, отвѣтилъ мальчикъ. 

- Откуда же ты взялъ эту лошадь? 

- А я у тамошняго попа служу, а къ нему пріѣхала какая-то барыня, а послѣ баринъ-верховой, значитъ. У попа-то баринъ къ барынѣ въ коляску пересѣлъ, а меня съ лошадью сюда послалъ, обратно, значитъ-отдать. 

- Ну, ладно, веди въ конюшню. Вонъ тамъ за сараемъ налѣво,-сказалъ Петръ и прибавилъ, обращаясь къ Валентинѣ: – Это—предусмотрѣнное романическое приключеніе. Они, значитъ, условились... 

Они поднялись въ домъ. Здѣсь уже давно кончилась музыка и, повидимому, настроеніе, вызванное ею, прошло. По крайней мѣрѣ Даши здѣсь уже не было. Она вышла въ шалисадникъ, раскрыла книгу и читала, то-есть предавалась любимому занятію. 

Корниловъ былъ на террасѣ. Онъ встрѣтилъ Петра. - Я жду тебя. Намъ надо поговорить о людяхъ... Ихъ вѣдь нужно отпустить... 

- Что значитъ отпустить, Александръ Васильевичъ?спросилъ Петръ. 

- Ну, по-просту, разсчитать. Они намъ не нужны. Достаточно кухарки и горничной, да человѣка при школѣ. Зачѣмъ такое множество слугъ? Мы будемъ вести жизнь простую. 

- Это такъ,-сказалъ Петръ:-но не слѣдуетъ начинать съ жестокости. Нельзя выбрасывать людей на улицу. 

- Я этого и не хочу,-возразилъ Корниловъ:-надо, чтобы каждый получилъ вознагражденіе сообразно съ жалованьемъ и съ временемъ, какое онъ прослужилъ въ усадьбѣ... Вѣдь у насъ есть нѣкоторыя средства,-сумма, вырученная отъ продажи прошлогодней пшеницы... а ужъ кому сколько-это пожалуйста ты самъ рѣши... 

- Ага... ладно!-отвѣтилъ Петръ, и лицо его покрылось едва уловимой тѣнью. При этомъ онъ мелькомъ взглянулъ на Валентину, которая поймала его мимолетный взглядъ и поняла. 

Этотъ взглядъ говорилъ:-«Вотъ тебѣ живой примѣръ: баринъ милостиво назначаетъ, а я, рабъ, обязанъ выполнить черную работу». 

-- Ладно,--повторилъ онъ и вышелъ съ такимъ видомъ, съ какимъ уходятъ исполнять приказанія. 

- Отчего ты этого самъ не сдѣлаешь, Александръ?спросила Корнилова Валентина.