No 30. 

1904 

НИВА 

ворить только правду...-сказала Даша, не отвѣчая на его вопросъ. 

- Развѣ я когда-нибудь лгалъ тебѣ, Даша? 

- Ты не лгалъ, но ты не говорилъ правду. Ты умалчивалъ о правдѣ. Если ты хочешь сказать мнѣ ее, то говори. 

- Даша, присядь... теперь не время говорить: мы оба разстроены. Надо успокоиться. 

- Я не хочу успокаиваться... мнѣ этого не нужно,сказала Даша:-и, наконецъ, я не могу успокоиться. - Что ты здѣсь дѣлала? 

Даша уже перешла на другой конецъ комнаты, изъ чего Корниловъ заключилъ, что она уже раздумала уходить. Она какъ-то болѣзненно усмѣхнулась и сказала: - Гм... что я дѣлала? Пробовала пальцы... Да вотъ не идутъ... совсѣмъ не идутъ. Одеревенѣли. 

- Зачѣмъ? 

- Такъ... вдругъ явилось такое любопытство. 

Не понимаю я этого, Даша... И тона твоего не понимаю... Никогда ты не говорила со мной такимъ тономъ. 

Даша задумчиво подняла брови и покачала головой. Милый, милый Александръ, произнесла она какимъ-то глубокимъ задушевнымъ голосомъ:- все мѣняется... и тонъ, и люди, и чувства... Впрочемъ, все это-нытье, которое тебѣ надоѣло, и все отъ того и произошло,-отъ нытья... я это понимаю. 

- Даша, объясни же мнѣ... я не могу понять...говорилъ Александръ съ выраженіемъ муки. 

Неправда, Александръ, ты понимаешь, и въ этомъ-то твоя бѣда. Бѣда твоя въ томъ, что ты честный человѣкъ и понимаешь. Ты хочешь знать, почему я сѣла за рояль? Ужъ это не въ первый разъ. Я въ послѣднее время часто сажусь, но тихонько, когда никого нѣтъ, беру тихую педаль и пробую, пробую... И ничего не выходитъ... А зачѣмъ? Да видишь ли, какимъ-то нарочито-разсудительнымъ тономъ говорила она:-видишь ли... дѣло наше, общее дѣло, святое, такъ по крайней мѣрѣ оно когда-то называлось, оно не пошло; ужъ нечего теперь скрывать это отъ себя: не пошло... Намъ никто не повѣрилъ. Всѣ видѣли, что мы въ сущности занимаемся только самоуслажденіемъ, безъ всякой подготовки, безъ знанія дѣла, людей, средствъ, неспособные... Ты удивляешься, что я такъ разумно разсуждаю? Но это оттого, что я много, ахъ, очень много думала объ этомъ... да и обо всемъ... Да, такъ оно, это дѣло, для котораго мы пожертвовали столь многимъ, не пошло. Вотъ я и стала пробовать, не пойдетъ ли это и нельзя ли вернуть... Но нѣтъ, нѣтъ. Никакъ нельзя... ничего не выходитъ. Выходитъ что-то жалкое, безжизненное... Ахъ, да, впрочемъ, это все не то... 

Александръ Васильевичъ слушалъ ее и видѣлъ, что въ душѣ у нея все кипитъ, и эта страшная работа, которую она предпринимаетъ, чтобы сдержать себя, обходится ей слишкомъ дорого. Ему хотѣлось во-время остановить ее, успокоить, но онъ не находилъ въ себѣ такихъ словъ. 

Прежде они были у него, эти слова, но въ послѣднее время исчезли. Все же онъ хотѣлъ попытаться и сказалъ не совсѣмъ искренно, но горячо: 

Ты преувеличиваешь, Даша. Это еще не такъ безповоротно... Можно еще сдѣлать усиліе... можно поправить... 

- Не вѣрю я, чтобы ты такъ думалъ. Не вѣрю, чтобъ ты былъ такимъ уже младенцемъ,-возразила Даша.Нѣтъ, Александръ, не будемъ обманывать себя, не будемъ прятать голову въ песокъ, когда опасность надвигается, уже надвинулась. Нѣтъ, это дѣло не пошло... Тутъ мы разбиты на всѣхъ пунктахъ... Но есть другое. И вотъ, Александръ, такъ какъ мы начали этотъ разговоръ съ того, чтобы не мать, то ты скажешь мнѣ правду: откуда ты сейчасъ пришелъ? 



Я былъ въ саду. 

Одинъ? 

1904 

- Да, сейчасъ я былъ тамъ одинъ. 



А не сейчасъ? 

- Ты допрашиваешь, Даша. 

583 

- Да, потому что мнѣ это необходимо знать. Такъ не сейчасъ? Раньше, когда ты вышелъ отсюда? 

У Александра Васильевича какъ-то сама собой вышла короткая, но многозначительная пауза, послѣ которой онъ, какъ бы набравшись силъ, отвѣтилъ ясно и твердо: 

- Тогда я былъ тамъ съ Вѣрой Михайловной. 

И когда онъ произнесъ это имя, у него явилось такое ощущеніе, что теперь уже нельзя остановиться, а надо идти дальше и дальше, пока все не исчерпается до конца, что теперь уже ничто не задержитъ этого потока, и что, сколько бы онъ ни говорилъ, ничего новаго не прибавится. 

Слабые люди иногда бываютъ необыкновенно рѣшительны, въ особенности тогда, когда попадаютъ въ засаду и имъ нѣтъ выхода. Тогда они смѣло бросаются проламызать стѣну и часто разбиваютъ себѣ голову. 

- Слушай, Даша,- заговорилъ вдругъ Александръ Васильевичъ совсѣмъ другимъ голосомъ, не тѣмъ нерѣшительнымъ, дряблымъ, безсильнымъ, какимъ онъ отвѣчалъ на ея вопросы, а горячимъ, увѣреннымъ, полнымъ рѣшимости и нетерпѣнія:-слушай... ты начала это, такъ надо уже сказать... Пусть это случится, пусть это зальетъ кровью мое горло, но надо же, надо... Мы съ тобой близкіе люди... мы самые искренніе, самые сердечные друзья... Но кромѣ того, мы связаны еще другимъ другая связь была между нами... которой имя любовь... Не знаю, почему это такъ произошло, но эта связь ослабѣла... мы старались не замѣчать этого, всячески поддерживали ее; тамъ, гдѣ она порывалась, мы завязывали узелки, но она рвалась все чаще и чаще, и вотъ сдѣлалось уже невозможнымъ завязывать узелки... Этой свизи давно уже нѣтъ между нами, давно... 

Онъ взглянулъ на нее. Она стояла у окна, а голову въ-полъ-оборота повернула къ нему. Она крѣпко, съ страшнымъ усиліемъ прикусила нижнюю губу и, казалось, впивалась слухомъ въ его слова. 

Она не воспользовалась происшедшей паузой, чтобы возразить, и онъ продолжалъ. 

- Да, ты права, наше дѣло не пошло. Но если ты думаешь, что я былъ слѣпъ настолько, чтобы не видѣть этого, ты ошибаешься. Я видѣлъ все и давно, и страдалъ ужасно, потому что чувствовалъ отвѣтственность не за себя только, но и за тебя. И я искалъ, чтобы кто-нибудь понялъ это, увидѣлъ мои муки, не заставлялъ меня говорить о нихъ и поддержалъ меня. Я искалъ вокругъ и не находилъ. Никому до меня не было дѣла. Каждый былъ занятъ своимъ дѣломъ, которое считалъ самымъ важнымъ. Намъ только казалось, что у насъ общее дѣло. Въ дѣйствительности общаго дѣла давно уже не было. Я смотрѣлъ и на тебя и все ждалъ, все ждалъ, когда же ты поймешь и подать мнѣ руку помощи. Но ты была слаба такъ же, какъ и я; нѣтъ, ты была слабѣе меня, ты ослабѣвала съ каждымъ днемъ и требовала отъ меня ухода, и я постоянно служилъ тебѣ, слѣдилъ за твоими настроеніями и предупреждалъ ихъ. И я утомился. Я чувствовалъ, что меня больше не хватаетъ, и когда-нибудь меня совсѣмъ не хватитъ. 

- Въ это время,- продолжалъ Корниловъ, переведя духъ:- въ это время къ намъ пріѣхала Вѣра Михайловна. Солько поверхностно взглянувъ на наши отношенія, она сразу поняла все, а послѣ нѣсколькихъ недѣль уже знала все, что происходило въ моей душѣ. Осторожно, мягко, она подошла къ ней и стала ухаживать за нею, какъ сестра милосердія, помогая мнѣ выполнять свою трудную роль. Кто виноватъ въ томъ, что ты оказалась объектомъ нашихъ постоянныхъ заботъ и ухода? Не знаю, но такъ было. Мы постоянно вдвоемъ