602 

1904 

Н И В А 

Все было такъ, какъ бывало всегда въ этомъ саду, и въ этой усадьбѣ съ тѣхъ поръ, какъ онъ помнитъ себя. Природа не измѣнилась, но какъ измѣнилось все, что окружаетъ его жизнь. 

Онъ не могъ спать. Имъ овладѣло такое ощущеніе, какъ будто въ душѣ его все разбито и все тамъ превратилось въ осколки. 

Даша ушла, Даша, которая говорила съ нимъ сейчасъ, такъ непохожая на прежнюю, она ушла, но все время стояла передъ нимъ, не хотѣла оставить его и давила его своей силой, которая прежде никогда не проявлялась въ ней, держала въ тискахъ его волю. 

Ея убѣдительные доводы звучали еще въ его мозгу, тысячу разъ повторялись, и онъ видѣлъ, что она права. Она напомнила ему о правахъ дѣтей, о которыхъ самъ онъ слишкомъ мало думалъ, хотя горячо любилъ ихъ. 

И вотъ все исчезло передъ нимъ, всякое личное чувство, и выступили на первый планъ ихъ права, ихъ судьба. 

А кромѣ того, вотъ еще новое сознаніе: «это дѣло не пошло»... Ну, да, онъ видѣлъ это и понималъ, но не хотѣлъ, боялся сказать себѣ это такими ясными словами. А теперь это сказано, и взять это обратно, загладить, затушевать нельзя. 

Не пошло, да еще какое дѣло? Дѣло цѣлой жизни. Великое не удалось,-такъ надо, чтобы удалось по крайней мѣрѣ обыденное, но все-таки важное: счастье дѣтей. Для этого надо мѣнять жизнь, даже взгляды, основныя убѣжденія... 

Да, надо, надо, только это ужъ не для себя, а для нихъ. 

Со всѣмъ, что сказалъ ему новаго сегодняшній день, онъ согласенъ. Но какъ же будетъ теперь? Жить съ ними и быть отцомъ для дѣтей, а внѣ дома обманывать... На это онъ не способенъ, да и она, она... даже подумать онъ не смѣетъ, а предложить тѣмъ болѣе. 

Онъ спустился въ садъ, долго бродилъ здѣсь, потомъ перешелъ черезъ дорогу въ фруктовую часть и тамъ шагалъ по аллеѣ, пока не поднялось солнце. Тутъ онъ рѣшилъ вернуться къ дому. Зачѣмъ? Ну, просто, чтобы начать день, предпринять что-нибудь, дѣлать дальнѣйшіе шаги въ новомъ направленіи, которое въ эту ночь выяснилось. 

Но едва только онъ направился по главной дорогѣ къ выходнымъ воротамъ, какъ увидѣлъ вошедшую въ садъ Вѣру Михайловну. Онъ узналъ ее издали. Она шла быстро и прямо къ нему. Она увидѣла его. 

Этого онъ не ожидалъ и не былъ готовъ къ этому. Вѣдь это самое важное изъ того, что предстояло ему сегодня, и съ этого приходится начинать. 

И онъ какъ-то невольно замедлилъ шаги, какъ будто этимъ можно было отдалить или отстранить что-нибудь. А она шла къ нему, и вотъ уже близко. Вотъ она поравнялась съ нимъ. 

Вы не спали?-прямо спросила она безъ привѣтствія. 

- Нѣтъ... ни одной минуты. 

Пойдемте,-предложила она, и они пошли рядомъ.Я спала, но очень мало и нехорошо. Проснулась рано и не могла оставаться въ комнатѣ. Вы все время одинъ? - Нѣтъ, не все время... когда вы ушли, я пошелъ въ домъ и въ столовой засталъ Дашу... Она не спала. 

- И у васъ былъ разговоръ? 



Да... очень важный и рѣшительный. 

Разскажите его въ нѣсколькихъ словахъ. 

Это трудно... 

Ничего. Потрудитесь... 

Приходится мѣнять жизнь... 

Это давно надо было сдѣлать... 



Да... Дѣло нашей жизни обмануло насъ... 

Вѣрнѣе-вы его обманули. 

Можетъ-быть... Мы говорили о дѣтяхъ... они должны учиться, для этого надо жить въ городѣ... они не устроены, вы знаете... Для этого... для этого,-съ уси

1904 

No 31. 

ліемъ старался выговорить Корниловъ, но что-то спирало ему дыханіе, и слова прерывались. 

И вдругъ онъ пораженный остановился. Вѣра Михайловна спокойнымъ и разсудительнымъ тономъ докончила за него: 

- И для этого вы должны обвѣнчаться. 

- Но почему вы знаете? Откуда вы знаете?- воскликнулъ онъ. 

Она усмѣхнулась. 

- Знаю потому, что я женщина, и мнѣ легко поставить себя на мѣсто женщины, у которой есть дѣти неустроенныя... Когда ей говорятъ о томъ, чтобы порвать внутреннюю связь,-первая мысль ей приходитъ о дѣтяхъ и о томъ, что они теряютъ все... Вотъ я сказала вамъ, что проснулась сегодня рано, но не сказала, что я дѣлала до сихъ поръ,-я укладывала свои вещи... 

- Вѣра Михайловна... вы такъ рѣшаете? Вы рѣшаете и не даете мнѣ даже времени подумать... 

- Тутъ думать нечего, милый Александръ Васильевичъ... Сама жизнь за насъ подумала. Я знаю васъ:вы способны въ извѣстный моментъ поступить даже жестоко, но потомъ вы всю жизнь казнились бы и казнили бы другого, кто съ вами связанъ... А этого не нужно, и я для себя не хочу этого... Вы хотѣли счастья, и я хотѣла его съ вами... но вы забыли о дѣтяхъ, вамъ напомнили и хорошо сдѣлали... Итакъ, исполняйте долгъ... Обо мнѣ не думайте: я свою жизнь сумѣю устроить... И затѣмъ прошу васъ, велите дать мнѣ лошадей,-теперь, сейчасъ... 

- Вы сейчасъ уѣзжаете? 

- Да, это надо дѣлать сейчасъ... Вы позвольте мнѣ это... Надо, чтобы тяжелое было какъ можно короче. Притомъ же тамъ еще спятъ, и, значитъ, меньше будетъ недоумѣвающихъ взглядовъ и несовсѣмъ искреннихъ, но обязательныхъ рукопожатій... Прошу васъ...-она протянула ему руку. — Мы разстаемся добрыми друзьями, Александръ Васильевичъ. 

Онъ пожалъ ея руку. Лицо его было блѣдно. Онъ замѣтно исхудалъ въ эту ночь. Въ глазахъ появилось новое выраженіе—тяготы, какъ будто онъ несъ на спинѣ непосильную ношу. 

Пожимая ей руку, онъ не сказалъ ни слова, но чувствовалъ, что съ отъѣздомъ этой дѣвушки для него навсегда закрывается свѣтлое небо, которое она сулила ему и куда она манила его. 

Она ушла обратно, къ выходу изъ сада; онъ повернулъ въ сторону, чтобы пройти къ конюшнѣ и распорядиться насчетъ лошадей. 

Они держали теперь всего только пару лошадей, которыя выполняли всѣ службы. Экипажъ остался старый, развалистый, помѣстительный. Онъ велѣлъ приготовить его. 

Черезъ полчаса экипажъ подали къ школьному крыльцу. Сила Семеновичъ съ выраженіемъ глубокаго удивленія на лицѣ вынесъ небольшой сундукъ Вѣры Михайловны и узелъ съ подушками. Потомъ вышла и она. 

Корниловъ стоялъ здѣсь, у экипажа. Онъ подошелъ къ ней и снова протянулъ ей руку. 

- Прощайте,-промолвила она, и въ голосѣ ея слышалось подавленное волненіе. 

- Прощайте,- отвѣтилъ Александръ Васильевичъ тихимъ дрожащимъ голосомъ. 

Онъ помогъ ей усѣсться въ экипажѣ. Загудѣли колеса, и вотъ она скрылась за каменной стѣной. И въ эту минуту, вмѣстѣ съ ощущеніемъ безвыходнаго положенія, Александромъ Васильевичемъ вдругъ овладѣло новое чувство: какъ будто перервалась веревка, тянувшая его куда-то въ ту сторону, куда онъ не долженъ былъ бы идти, и чувство свободы овладѣло имъ, странной свободы-бытъ рабомъ своего долга. 

Онъ обогнулъ уголъ дома и направился къ террасѣ. Въ это время изъ большой комнаты отворилась дверь,