662 

1904 

НИВА 

Нисколько она мнѣ не нужна. У меня все уложено. Но что за охота тебѣ, Наташа, передъ такой длинной дорогой разламывать себѣ спину? 

- А мнѣ тоже, какъ папѣ, хочется, и меня тянетъ...-смѣясь, отвѣтила Наташа. 

Александръ Васильевичъ взялъ извозчика съ условіемъ-ночевать въ Корниловкѣ и вернуться на другой день. Извозчичьи коляски завелись теперь въ губернскомъ городѣ новыя-помѣстительныя и шикарныя. 

Стояла жара: іюльскій день безъ вѣтра. Ѣхать было пріятно. Они выѣхали часа въ четыре, когда дневная жара начала ослабѣвать. Извозчикъ попался хорошій, ѣхалъ быстро, и Наташѣ было весело. 

Но у Александра Васильевича настроеніе было пасмурное. Какъ ни старался онъ отдѣлаться отъ него, ему это мало удавалось, а хуже всего то, что оно усиливалось по мѣрѣ приближенія къ усадьбѣ. 

Какое-то чувство безвозвратной потери овладѣло имъ. Такое чувство бываетъ въ минуту, когда надъ опущеннымъ въ могилу дорогимъ существомъ набрасываютъ сырую, тяжелую землю. Онъ не анализировалъ, не обсуждалъ своихъ дѣйствій, даже боялся этого, но просто чувствовалъ, что потерялъ,-потерялъ навсегда прочную опору, почву подъ своими ногами и теперь осужденъ до конца жизни ходить по случайной колеблющейся почвѣ. 

А Наташа жадно, всей своей молодой грудью, вдыхала ароматный запахъ травы и полевыхъ цвѣтовъ, и не было въ душѣ ея этихъ разъѣдающихъ ощущеній. Ей было радостно и весело. Она думала о завтрашнемъ отъѣздѣ, и ей рисовалась далекая столица, отъ которой она ждала многаго. 

- Ахъ,-говорила она отцу:-я такъ счастлива, что наконецъ мы будемъ въ Петербургѣ. 

- Почему тебя это радуетъ, другъ мой?- сумрачно, хотя и стараясь улыбаться, спрашивалъ Александръ Васильевичъ. 

Такъ... Не знаю, почему... Мнѣ кажется, что тамъ счастье... 

Какое счастье? Къ чему ты стремишься, что ты любишь?-спрашивалъ Александръ Васильевичъ. 

- Что я люблю? О, я знаю, что я люблю,-съ дѣтской откровенностью воскликнула Наташа:-я люблю успѣхъ, славу... 

- Вотъ какъ!-Корниловъ никогда не слыхалъ о такихъ вкусахъ своей дочери. Онъ посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ.-Слава, успѣхъ!-промолвилъ онъ.-Чтобы любить ихъ, надо прежде ихъ испытать. 

Нѣтъ, можно любить мечту о нихъ. Я люблю мечту... И я непремѣнно, непремѣнно добьюсь... 

- Чего, чего, мой другъ? 

- Добьюсь успѣха... Женщина должна добиваться успѣха... О, я объ этомъ очень много думала... Я всегда думаю объ этомъ... Я мечтаю о сценѣ... 

- О сценѣ?-еще больше изумившись, спросилъ Корниловъ.-Какъ ты можешь мечтать о сценѣ? Ты никогда не была на сценѣ... 

Но я бывала въ театрѣ и всегда съ упоеніемъ смотрѣла на сцену... Эти счастливыя избранницы, артистки, которыя являются передъ толпой ея повелительницами... владѣютъ чувствами толпы, душами... Онѣ постоянно находятся въ какомъ-то лучезарномъ сіяніи славы... 

Александръ Васильевичъ сперва слушалъ ее невнимательно, смутно; ея восторженныя восклицанія едваедва пробивались сквозь его сумрачное ощущеніе. Но каждое ея слово все больше и больше привлекало его вниманіе. И вотъ онъ совсѣмъ занялся ею и изумился. 

Онъ никогда пристально не всматривался въ душу Наташи. Онъ видѣлъ передъ собой живое, впечатлительное существо, и это его радовало, особенно по сравненію съ Василіемъ, который какъ-то мало откликался на 

1904 

No 34. 

впечатлѣнія жизни, отдаваясь книгамъ, и котораго онъ въ шутку называлъ «книжникомъ, но не фарисеемъ». 

И вдругъ оказывается, что у Наташи опредѣленное стремленіе и мечты. 

- Такъ ты мечтаешь о сценѣ, Наташа? Я этого не зналъ... 

- А мама знаетъ это. Я говорила ей... 

- И что же она? 

- Она одобряетъ. Мама сказала мнѣ, что женщина должна плѣнять людей своей красотой, своимъ изяществомъ, своимъ дарованіемъ... Она говоритъ, что и у нея когда-то было дарованіе къ музыкѣ, но она его заглушила, и отъ этого никто ничего не выигралъ. 

- Да, да... Это было, было,-сильно пониженнымъ голосомъ сказалъ Александръ Васильевичъ: — у Даши былъ удивительный талантъ... 

- Зачѣмъ же, зачѣмъ же она заглушила его?-съ какимъ-то отчаяніемъ воскликнула Наташа. 

- Такъ... Была другая цѣль, болѣе высокая...-неувѣренно отвѣтилъ Корниловъ. 

- Это невозможно... Самая высокая цѣль-это искусство... Мнѣ кажется, что я способна отдать полжизни за то, чтобы имѣть какой-нибудь талантъ и служить искусству... У меня нѣтъ музыкальнаго таланта... Мама не передала мнѣ его. Но я чувствую, что на сценѣ я могу быть чѣмъ-нибудь. И меня тянетъ къ сценѣ... 

- Вотъ какъ... А я думалъ, Наташа, что въ Петербургѣ ты, когда кончишь гимназію, поступишь на высшіе курсы... 

- Нѣтъ, ни за что!.. Къ наукѣ меня не тянетъ... Моя голова не создана для этого... Нѣтъ, нѣтъ! Я буду служить искусству. 

Александръ Васильевичъ задумался. Какъ все мѣняется, Богъ знаетъ почему. Было поколѣніе, которое не признавало искусства и не хотѣло о немъ слышать, считало для себя позорнымъ служить ему... 

«О, мое дарованіе!-вспомнились ему слова Даши, сказанныя много-много лѣтъ тому назадъ.-Я охотно подарила бы его первому встрѣчному нищему, если бы убѣдилась, что оно можетъ хоть одинъ разъ накормить его». 

Такъ смотрѣло ихъ поколѣніе. А теперь вдругъ какія восторженныя рѣчи, какое поклоненіе искусству. И отъ него? Самъ онъ никогда не училъ свою дочь этому, а Даша вообще не расположена учить чему бы то ни было. 

Точно эти вѣянія разлиты въ воздухѣ и попадаютъ въ легкія съ дыханіемъ... Что же ему дѣлать? Спорить? Но зачѣмъ? Онъ-прошлое. Это было бы чудовищно, если бы прошлое могло побѣдить будущее. Да и, кромѣ того, чтобы спорить, надо быть убѣжденнымъ. А развѣ его самого жизнь убѣдила, что онъ былъ правъ? 

Нѣтъ, дальше отъ этихъ вопросовъ! Пусть время само руководитъ своими питомцами. Каждое поколѣніе имѣетъ право создавать для себя новыя идеи и новыя формы. 

Среди этого раздумья онъ не замѣтилъ, какъ прошла вся дорога. Солнце стояло еще довольно высоко, когда они пріѣхали въ усадьбу. 

Корниловъ давно не былъ здѣсь. Уже года два онъ не видалъ этой стѣны, окружавшей домъ и садъ. Какъ она пострадала отъ времени, эта каменная ограда! На каждомъ шагу выпавшіе и обвалившіеся камни, огромныя дыры, цѣлые проходы. Никто не заботится о поддержаніи, и къ чему заботиться? Вѣдь и оберегать здѣсь нечего. Нѣтъ ни скотины, ни птицы, а живутъ здѣсь только два существа—Валентина и старый-престарый Сила Семеновичъ, который, точно по данному имъ обѣту, не можетъ умереть. 

Садъ заросъ, никто его не очищаетъ, не поливаетъ, не окапываетъ. Кухня покосилась на бокъ, и какой-то жалостливый человѣкъ поставилъ подпорки. Какое страшное запустѣніе! 

Ворота растворены настежь. Они въѣхали во дворъ.