822
1904
НИВА
сила Дарья Николаевна.-Но тогда, значитъ, она совсѣмъ, совсѣмъ одинока!
Валентина предпочитаетъ одиночество всему на свѣтѣ!-отвѣтилъ Матюшинъ.-Она какъ-то засушила себя.
- Это неправда,- горячо возразила Дарья Николаевна.-Я только на-дняхъ получила отъ нея письмо, полное нѣжности; неправда, что она засушила себя...
Вы получили отъ нея письмо?-съ какимъ-то необыкновеннымъ любопытствомъ спросилъ Матюшинъ.Что же она пишетъ?
Она ничего опредѣленнаго не пишетъ, но тонъ... Изъ этого тона я почувствовала, что она одинока и... можетъ-быть, несчастна...
Несчастной она не можетъ быть, потому что она ни въ комъ не нуждается.
Почему вы такъ говорите? Прежде вы были другого мнѣнія о ней... Вы были съ нею дружны и, значитъ, убѣдились, что она нуждается въ дружбѣ...
- То было прежде... Неужели вы еще по опыту не убѣдились, что настоящее не всегда рождается прошлымъ?
Этотъ разговоръ былъ замѣчателенъ тѣмъ, что оба они, совсѣмъ неумышленно и незамѣтно для самихъ себя, вдругъ начали говорить другъ другу «вы». И Дашѣ теперь казалось даже страннымъ, что могло быть иначе, и она не понимала, почему съ этимъ человѣкомъ она была на «ты».
Онъ ничего не выяснилъ ей, онъ не далъ ей прямого отвѣта. Но нужно ли было это? И такъ совершенно ясно, что между нимъ и Валентиной уже нѣтъ прежней близости. Глаза его смотрѣли жестко, когда онъ говорилъ о Валентинѣ. Это всегда бываетъ, когда нѣжное чувство прошло и замѣнилось равнодушіемъ.
Спросить его прямо объ этомъ Дарья Николаевна не хотѣла. Онъ не могъ дать другого отвѣта, кромѣ отрицательнаго. А это было бы оскорбительно для Валентины. Если въ періодъ взаимности и счастья она не любила, чтобы кто-нибудь говорилъ о ея чувствѣ, то теперь тѣмъ больше.
Явилась Наташа, они завтракали, а затѣмъ Матюшинъ проводилъ ее на репетицію. Дарья Николаевна послѣ завтрака давала уроки ученицамъ, приходившимъ къ ней на домъ, она была очень разсѣянна. Мысли о Валентинѣ совершенно завладѣли ею. Ей хотѣлось съ кѣмъ-нибудь поговорить объ этомъ. Но съ кѣмъ? Съ Александромъ? Они стали такъ далеки другъ отъ друга въ послѣдніе годы. Между ними теперь было только одно общее-общая лямка, которую они тянули. Она какъ-то разучилась говорить съ нимъ дружески. Они ни въ чемъ теперь не сходились. Онъ такъ отсталъ, онъ твердитъ все то же, что говорилъ двадцать лѣтъ тому назадъ, не замѣчая, что все ушло впередъ,-жизнь, люди и все другое. Съ нимъ говорить тяжело.
Василій ничего не пойметъ. У него, какъ на все, и на это найдется какая-нибудь очень умная сентенція, притомъ же онъ принимаетъ къ сердцу только то, что до него лично касается.
Вотъ только съ Наташей она чувствуетъ себя близкой, и то, можетъ-быть, только потому, что сама она постоянно входитъ въ ея интересы. Да еще неизвѣстно, какъ отнесется Наташа, когда дѣло коснется интересовъ ея и Валентины. Въ Наташѣ она тоже замѣтила нѣкоторую черствость. Но все же она рѣшила поговорить съ нею о Валентинѣ.
Наташа вернулась съ репетиціи позже обыкновеннаго и въ какомъ-то странномъ настроеніи. Она не была ни раздражена, ни обозлена, что часто случалось съ нею въ театрѣ, но была невнимательна, слушала то, что ей говорили, разсѣянно, какъ будто мысли ея были далеко отъ этого міра. Что произошло на репетиціи, она никому этого не говорила, но было ясно, что тамъ случилось что-то завладѣвшее всѣмъ ея вниманіемъ.
1904
No 42.
У васъ сегодня поздно кончилась репетиція, сказала ей Дарья Николаевна.
- Да... Впрочемъ, нѣтъ,- разсѣянно отвѣтила Наташа:-я гуляла послѣ репетиціи.
- Одна?
- Нѣтъ, съ Петромъ Егоровичемъ.
- Развѣ онъ ждалъ тебя тамъ?
- Да, онъ попросилъ позволенія остаться, ему позволили. Оказалось, что нашъ режиссеръ—его старый знакомый. Когда-то былъ студентомъ- технологомъ. Но не кончилъ курса и пошелъ въ актеры.
- Режиссеръ? Это Больскій, который дѣлаетъ тебѣ такъ много зла? Его пріятель?
- Да, мама, но никто же не можетъ винить Матюшина за то, что его бывшій товарищъ дѣлаетъ мнѣ зло. Послѣ репетиціи мы пошли прогуляться по набережной и заболтались.
-- А я хотѣла поговорить съ тобой, Наташа.
- О чемъ, мама?
- О Валентинѣ...
- О тетѣ Валентинѣ?-съ удивленіемъ спросила Наташа-- А что съ нею?
Она спросила это такъ разсѣянно, какъ будто рѣчь шла о какомъ-то постороннемъ случайномъ человѣкѣ.
- Видишь ли, я получила отъ нея письмо, изъ котораго, хотя она этого и не пишетъ, заключила, что она несчастна...
- Развѣ? А мнѣ казалось, что она такая счастливая...
- Да, она счастливая въ одномъ отношеніи; но въ личной кизни, мнѣ кажется, она несчастна...
- Я не знаю, мама, о чемъ ты говоришь... Я вѣдь личной кизни тети Валентины совсѣмъ не знаю. Тетя Валентина мнѣ представляется, какъ святая...
- Она святая и есть.
- Но какая же можетъ быть у нея личная жизнь, если она святая? Не влюбилась же она, не измѣняютъ же ей...
А вотъ, именно, кажется, что измѣняютъ,-тихо, какъ бы боясь произнести это громко, сказала Дарья Николаевна.
Кто?
- Они много лѣтъ были близки съ Матюшинымъ.
- Что? Тетя Валентина и Матюшинъ? Меня это удивляетъ...
Почему?
Матюшинъ, такой жизнерадостный человѣкъ, въ немъ столько живого, практичнаго, земного... А тетя Валентина, вѣдь это духъ безъ плоти...
Дарья Николаевна вздохнула. Нѣтъ, Наташа не понимаетъ. Никто не пойметъ этого, такъ лучше и не говорить ни съ кѣмъ. Только вынесешь на улицу то, что должна хранить въ глубинѣ души.
-- Но, мама, ты отъ меня что-то хотѣла?- промолвила Наташа, дѣйствительно не понимавшая, зачѣмъ Дарья Николаевна начала съ ней разговоръ о личной жизни Валентины.
— Видишь ли,—промолвила Дарья Николаевна:—это моя догадка, мнѣ никто не сказалъ этого, и я не считала себя въ правѣ спрашивать. Можетъ-быть, ты какимънибудь инымъ путемъ узнаешь это?
- Отъ кого, мама? Не понимаю..
- Отъ него, отъ Матюшина...
Я стану спрашивать Матюшина объ его отношеніяхъ къ моей теткѣ? Мама, да неужели ты серьезно предлагаешь мнѣ это? Онъ вѣдь имѣетъ право прямо отвѣтить мнѣ: сударыня, это не ваше дѣло; при томъ, мама, я такъ мало знаю тетю Валентину, что не считаю себя въ правѣ касаться ея сердечныхъ дѣлъ... Ты меня извини, мама.
Ты права!-съ какой-то суровостью, замкнувшись въ себя, сказала Дарья Николаевна и ушла въ свою спальню, окончательно убѣдившись, что въ этомъ домѣ