926
1904
I.
НИВА
Дылда.
Разсказъ
В. Г. Авсѣенко.
Никто и никогда не задавалъ вопроса, почему Никодима Стригульскаго прозвали Дылдой: это было совершенно понятно само собою. Достаточно было взглянуть на его длинную костистую фигуру, такое же длинное, покрытое веснушками, лицо и вытянутую шею съ выпяченной горловой косточкой, чтобы всякій непремѣнно воскликнулъ, вслухъ или про себя:-«Экая, прости Господи, дылда!»
Лермонтовскій Печоринъ увѣрялъ, что самыя хорошенькія женскія головки имѣютъ сходство съ головой арабской лошади. Можетъ-быть, относительно женщинъ это замѣчаніе и справедливо, но только Дылда его не оправдывалъ. У него была въ полномъ смыслѣ лошадиная голова, но это его не красило. Правда, сходство приближало его не къ арабской лошади, а къ ломовой; правда и то, что на головѣ его постоянно торчали какіето безобразно смѣшные рыжіе вихры, какихъ не бываетъ у красавцевъ лошадиной породы. Во всякомъ случаѣ, наружность Дылды не была привлекательна. Но въ ней чувствовалась какая-то подкупающая простота, мѣшавшая замѣчать ея некрасивую грубость. Вѣдь мужика мы не называемъ уродомъ оттого, что у него лицо покрыто морщинами, носъ жалостливо ёжится, а ротъ растягивается до ушей. Такъ и съ Дылдой: онъ словно обязанъ былъ не быть красивымъ, и потому съ него не взыскивалось.
Все это было бы, впрочемъ, совсѣмъ не замѣчательно, если бы не то, что у Дылды былъ романъ, и если бы героиней этого романа не была очень хорошенькая женщина.
Начался этотъ странный романъ съ дорожнаго приключенія. Дылда возвращался изъ Москвы съ почтовымъ поѣздомъ. Въ общемъ вагонѣ сидѣла дѣвушка и ѣла апельсины, вытаскивая ихъ изъ большой плетеной корзины. Она не снимала съ нихъ корку, а только прокусывала ее ровненькими, бѣленькими зубами и затѣмъ высасывала въ дырочку сокъ, сжимая апельсинъ рукою. При этомъ мускулы ея подвижного лица какъ-то забавно шевелились, и въ большихъ сѣрыхъ глазахъ являлось нетерпѣливое и даже ожесточенное выраженіе, словно апельсинъ представлялся ей врагомъ, котораго нужно какъ можно скорѣе одолѣть. И тогда маленькая рука ея еще сильнѣе сжимала сморщившуюся кожу.
Дылда сидѣлъ противъ этой дѣвушки и крайне внимательно слѣдилъ за ея обращеніемъ съ апельсинами. Кажется, ничего замѣчательнаго въ этомъ обращеніи не было: дѣти часто именно такъ ѣдятъ апельсины. Но Дылда не могъ оторвать глазъ и даже не соображалъ, что такое пристальное вниманіе должно не понравиться дѣвушкѣ. Его тянуло къ этому забавно напрягавшемуся лицу, къ этой маленькой и красивой рукѣ, къ этимъ нетерпѣливымъ глазамъ, какъ подсолнечникъ тянетъ къ солнцу. Онъ смотрѣлъ и ничего не думалъ, и только испытывалъ безконечное удовольствіе. При этомъ лицо его принимало странное и довольно нелѣпое выраженіе: глаза сузились, кожа на вискахъ собралась въ складки, а губы все раздвигались, будто каучуковыя, и, наконецъ, нижняя губа вмѣстѣ съ подбородкомъ отвисла.
Дѣвушка случайно взглянула на него, и вдругъ все въ лицѣ ея точно запрыгало въ судорогахъ. Не совсѣмъ выдавленный апельсинъ упалъ ей на колѣни; она выхватила изъ кармана носовой платокъ и прижала его обѣими руками ко рту, очевидно, опасаясь громко фыркнуть. А глаза совсѣмъ скрылись въ щелочкахъ и все-таки сверкали оттуда искрами внезапно возбужденной, безумной веселости.
1904
No 47.
Дылда смутился и такъ поспѣшно закрылъ ротъ, что зубы его даже щелкнули. Но ему попрежнему было хорото. Подавленный смѣхъ дѣвушки словно щекоталъ его. Въ этомъ смѣхѣ опять было сіяніе, къ которому влекло ето, какъ подсолнечникъ къ солнцу. На смущенномъ лидѣ его понемногу снова расплылась блаженная улыбка. Но теперь онъ уже не смѣлъ прямо смотрѣть на дѣвуику и сидѣлъ, отвернувшись немного въ сторону.
«Можно было бы что-нибудь сказать ей. Только нѣтъ, не рѣшусь, не придумаю...»-пробѣжало въ его мысляхъ.
Онъ сталъ соображать, кто такая она могла быть. Одѣта просто, но съ той простотой, какая встрѣчается только у женщинъ образованнаго круга. Маленькая шляпка отличается вкусомъ, воротничокъ свѣженькій и умѣло прилаженъ. Въ ушахъ небольшія жемчужины, а на рукахъ ни колецъ, ни браслетовъ. Черненькіе часики на короткой стальной цѣпочкѣ заложены въ кармашекъ жакетки. По всей видимости — петербургская барышня средняго круга, ѣздившая въ Москву къ роднымъ или по дѣлу. И не кисейная барышня, а привыкшая къ извѣстной самостоятельности, потому что ѣдетъ одна.
А самое главное соображеніе, котораго Дылда не высказываль даже мысленно, но которое наполняло его всего невыразимо пріятнымъ ощущеніемъ, заключалось въ томъ, что эта барышня—хорошенькая, удивительно хорошенькая, и притомъ милая, безконечно милая...
Вошелъ контролеръ и потребовалъ показать билеты. Дѣвушка вынула изъ корзины сумочку, отперла ее и, порывшись, вытянула двумя пальцами билетикъ. Контролеръ собрался щелкнуть щипцами, но вдругъ остановился и оглядѣлъ билетикъ близорукими глазами.
- Вашъ билетъ недѣйствителенъ. Это на предыдущій поѣздъ,-сказалъ онъ.
- Какъ недѣйствителенъ? Почему же мнѣ его дали?возразила дѣвушка.
Вамъ дали на предыдущій поѣздъ.
Руки дѣвушки опустились. Она глядѣла на контролера растеряннымъ взглядомъ, и краски понемногу сбѣгали съ ея лица.
- Вамъ надо уплатить за проѣздъ,- объяснилъ контролеръ.
За что же я буду второй разъ платить? возразила дѣвушка.
- Правила-съ. По своей винѣ пострадали.
Всѣ сидѣвшіе въ вагонѣ съ любопытствомъ вслушивались и оглядывали дѣвушку. Нѣкоторые пробовали за нее заступиться.
- У насъ правила,- отчетливо повторилъ контролеръ.-Я не отъ себя. Съ меня тоже взыскать могутъ.
Дылда чувствовалъ, что его охватываетъ возмуще«Есть ли еще у нея деньги?»—пронеслось у него въ умѣ. Онъ вдругъ густо покраснѣлъ и сбивающимся, хриплымъ голосомъ сталъ что-то доказывать контролеру. Тотъ сдѣлалъ небрежный полуоборотъ въ его сторону и повторилъ:
- Мы не отъ себя; у насъ правила. А между прочимъ, до кого дѣло не касается, покорнѣйше прошу не вмѣшиваться.
Дѣвушка между тѣмъ торопливо рылась въ сумочкѣ. Она вытащила оттуда нѣсколько золотыхъ и серебряныхъ монетъ и подала контролеру. Тотъ пересчиталъ. - Совершенно вѣрно. Извольте получить квитокъ,сказалъ онъ.
Въ вагонѣ послышался тихій вздохъ: это Дылда выразилъ такимъ образомъ свое удрученное состояніе.
Дѣвушка взглянула на него почти враждебными глазами. «Вотъ только недоставало, чтобъ это чучело свою