No 50. 

1904 

НИВА 

шись лбомъ въ узелъ съ платьемъ, то дремала, то просыпалась и тоскливо вздыхала. 

«Никогда-то ей не было покоя, нѣтъ его и на старости лѣтъ!» 

Анюта не сидѣла съ ними. Она то уходила куда-то, то приходила на минутку, и съ каждымъ своимъ новымъ появленіемъ смотрѣла все болѣе хмурой и злой. Оказывалось, что Маня, изъ-за несчастнаго письма которой пошла вся эта исторія, «спятила съ ума», когда увидѣла разбушевавшійся пожаръ, разревѣлась и стала кричать своимъ домашнимъ,- пусть ее бросятъ въ огонь, такъ какъ это изъ-за нея горятъ люди... Въ огонь ее, конечно, не бросили, а обстоятельно допросили и все узнали. 

- Что же тутъ торчать, на площади?.. Поѣду я лучше въ Норскъ... Кстати, вонъ и пароходъ идетъ,-сердито сказала отцу Анюта, тотчасъ же понявшая, что, чѣмъ скорѣе и дальше уберется она отъ своихъ согражданъ, тѣмъ спокойнѣе будетъ для нея. 

Отецъ только посмотрѣлъ на нее съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ и вяло махнулъ рукой. 

И съ чего, съ чего могло загорѣться?- проговорила его тетка, поднявъ голову съ узла.-Не отъ насъ же. У насъ вчера никто ни въ сарай, ни въ погребъ даже и не заглядывалъ. Весь день стояли они заперты на замки... 

Губинъ молчалъ. Анюта тоже ничего не сказала, только начала еще торопливѣе и сердитѣе укладывать вещи, которыя хотѣла взять съ собой. Старуха опять уткнулась-было лбомъ въ узелъ, но черезъ минуту снова подняла голову и сказала: 

- Не иначе, какъ это Аграфена Васильевна со своими жильцами всѣмъ удружила. Либо папиросу гдѣнибудь бросили, не затушивши, либо ходили со свѣчкой на чердакъ... Откуда больше было взяться огню? 

Анюта взяла увязанныя ею вещи, торопливо простилась съ отцомъ, съ бабушкой и быстро ушла, подозрительно покосившись на приближавшуюся къ нимъ, изъ-за угла церковной ограды, высокую женщину въ черномъ платьѣ, съ чернымъ платкомъ на головѣ и съ ребенкомъ на рукахъ. 

V. 

Это приближалась только что помянутая теткой Губина, сосѣдка ихъ, Аграфена Васильевна, вдова недавно умершаго мелкаго уѣзднаго чиновника. Высокая, полная, она шла медленною поступью и, къ тому же, еще безпрестанно останавливалась, чтобы поговорить съ копошившимися около церковной ограды погорѣльцами. Говорила она мягкимъ, нѣсколько пѣвучимъ голосомъ, полнымъ, повидимому, одной только глубокой скорби, но въ то же время глаза ея посматривали не столько печально, сколько злобно. 

Приблизившись къ Губину и его теткѣ, Аграфена Васильевна пріостановилась и отвѣсила имъ низкій, пренизкій поклонъ. 

Вотъ вы гдѣ схоронились! заговорила она еще мягче и пѣвучѣе, чѣмъ говорила съ другими.- А я 

Вѣтеръ злобно воетъ, 

Воетъ-завываетъ И съ деревьевъ жалкихъ Желтый листъ срываетъ. Небо тихо плачетъ, Сумрачно природа Разстается съ лѣтомъ До другого года. 

1904 

987 

смотрю, смотрю,- всѣ глаза проглядѣла, высматривая васъ. Очень ужъ мнѣ хотѣлось поблагодарить васъ... Спасибо!.. Спасибо, дорогіе сосѣдушки!—повторила она, отвѣсивъ новый глубокій поклонъ и постепенно возвышая голосъ.- Облагодѣтельствовали до конца жизни!.. Одна только надежда и была у меня, — на мой домикъ. Думала, что покуда онъ цѣлъ у меня, проживу какъ-нибудь съ лоими дѣтишками, выращу ихъ... Вотъ тебѣ и надежда!... Сожгли надежду!... Хоть бы ужъ научили меня, по крайней мѣрѣ, что же теперь мнѣ дѣлать, съ ребятишками-то на рукахъ... Пойти наниматься бѣлье стирать да полы мыть... или придумаете еще что-нибудь другое?... Ужъ сдѣлайте такую великую милость,—посовѣтуйте!... 

Такъ какъ всѣ были убѣждены, что, кромѣ дома, у нея остались послѣ мужа и кое-какія деньжонки, на которыя можно было выстроить новый домъ, то къ ея причитаніямъ никто не относился серьезно. Но совсѣмъ другое дѣйствіе производило ея обвиненіе Губина и его домашнихъ въ томъ, что это именно они сожгли всѣхъ. Ошеломленный портной, выпучивъ свои безцвѣтные глазки, съ великимъ недоумѣніемъ посматривалъ то на нее, то на тетку, то на угрюмыя лица собиравшихся около никъ другихъ погорѣльцевъ и ничего не понималъ. 

- Господь съ вами, Аграфена Васильевна!.. Мы-то тутъ при чемъ?.. Сами сгорѣли!- проговорилъ онъ, наконецъ. 

- Перекрестись, перекрестись, Аграфена!- сказала, даже разсердившись, и его тетка. — Не съ больной ли головы сваливаешь на здоровую?... Мы только сію минуту говорили, что не твои ли жильцы заронили куда-нибудь огонь... Откуда ему было взяться?.. 

Воетъ-завываетъ, 

Аграфена Васильевна засмѣялась злымъ смѣхомъ, словно показывая ей свои бѣлые, острые зубы. 

- О, да никакъ они въ самомъ дѣлѣ не знаютъ, что творилось у нихъ подъ носомъ!-съ торжествомъ произнесла она, видя, что можетъ нанести имъ порядочно тяжеловѣсный ударъ.-Не мои жильцы, а вы сожгли!.. У Анютки вашей было цѣлое собраніе на чердакѣ надъ погребомъ!... Гостьи!... Съ лампой сидѣли!.. Лампу разбили!.. Вотъ откуда взялся огонь!.. 

У Губина, дѣйствительно, жестоко пораженнаго этимъ неожиданнымъ ударомъ, затряслись и руки, и его жиденькая, наполовину сѣденькая бороденка. 

- На чердакѣ... надъ погребомъ?.. Лампу разбили? растерянно повторилъ онъ, не зная—вѣрить или не вѣрить этой злющей женщинѣ, способной по одному только вдохновенію взвести на человѣка что угодно. 

-- Такъ точно... Усѣлись, изволите видѣть, на этомъ чердакѣ писать письмо... нашли мѣсто!... Разбили лампу,— вотъ откуда и взялся огонь!.. Анютку эту вашу, проклятую, надо было бы, по ея заслугамъ, въ огонь бросить... да не вдругъ, не прямо, а связать ей ноги, руки да подсунуть ее поближе къ горяченькимъ головешкамъ, чтобы сначала повертѣлась да покорчилась хорошенько... Вотъ что съ ней слѣдовало бы сдѣлать!- почти уже кричала своимъ пѣвучимъ голоскомъ Аграфена Васильевна, дѣлаясь все болѣе свирѣпой и чуть не страшной. 

Вѣтеръ злобно воетъ, 

И тихонько кто-то 

Гдѣ-то напѣваетъ. Ужъ не ты ли, Муза, Другъ мой, другъ печальный, 

Молодость хоронишь 

Съ пѣсней погребальной? 

(Окончаніе будетъ). 

Вѣтеръ злобно воетъ, Воетъ-завываетъ... Это гдѣ же плачутъ? Кто это рыдаетъ? Боже мой! вѣдь это Съ Музою угрюмой Плачутъ мои пѣсни, Плачутъ мои думы. 

Д. Диткевичъ.