No 52. 

1904 

НИВА 

зилъ Охримъ.-Я на мельницѣ всю справу справляю, такъ тебѣ и впутываться въ это дѣло не къ чему. 

- Оно такъ, батько, оно такъ,-замѣтилъ Каленикъ:а только все же, какъ я хозяинъ мельницы, надобно и мнѣ сунуть туда носъ. 

И, конечно, Каленикъ никакъ не ожидалъ того, что вышло изъ его словъ. Старый Охримъ вдругъ вспыхнутъ швырнулъ на столъ ложку, такъ какъ это было во время обѣда, и сказалъ: 

- Ну, такъ вотъ, что-нибудь одно: либо я хозяинъ, тогда и буду хозяйствовать, какъ знаю, либо уже ты, тогда я заберу свои пожитки и пойду странствовать по свѣту, буду ходить по монастырямъ и милостыней жить, вотъ оно что. 



Да вы же это сами, батько, сказали... 

Сказать-то я сказалъ, да вѣдь не зналъ же я, что это выйдетъ на мою голову. 

Напрасно вы сердитесь, батько... начала было примирительно Олена. 

Но Охримъ рѣзко перебилъ ее: Сердиться мнѣ не для чего, а только хлѣба вашего я ѣсть больше не желаю. Прощайте. 

И вставъ изъ-за стола, онъ трижды перекрестился на образъ, висѣвшій въ самомъ углу, взялъ шапку, полушубокъ и вышелъ вонъ изъ хаты. Съ тѣхъ поръ Каленикъ и Олена его не видали. А сидѣлъ онъ на мельницѣ и мололъ муку, и всѣ знали, что между сыномъ и отцомъ произошла размолвка, что они никогда не видятся, и чѣмъ это кончится, неизвѣстно. 

Ивасекъ скучалъ по дѣдушкѣ. Каленикъ всегда былъ занятъ хозяйствомъ. У Олены тоже достаточно было дѣла, некому было заниматься мальчикомъ. А дѣдъ, когда былъ съ ними, почивалъ на отдыхѣ. Дѣду было уже лѣтъ за шестьдесятъ, но былъ онъ еще бодръ и силенъ; но это уже такъ полагалось, чтобы старый батько при сынѣ отдыхалъ. И у дѣда было много свободнаго времени. 

Единственное, что на немъ лежало, это садъ въ лѣтнее время. Онъ тогда и жить переселялся изъ хаты въ курень, который самъ себѣ дѣлалъ изъ камыша, соломы и хвороста. Но для Ивасека это и было самое лучшее время. Больше всего на свѣтѣ любилъ онъ свободную жизнь въ куренѣ. Онъ тоже покидалъ хату и все лѣто жилъ вмѣстѣ съ дѣдомъ. 

Сколько чудныхъ удовольствій выпадало на его долю за лѣто! Съ дѣдомъ, съ двумя мохнатыми собаками, они бродили по саду съ утра до вечера, осматривали деревья, подрѣзали ихъ. А когда начинали поспѣвать яблоки, то первыя, еще не дозрѣлыя, доставались Ивасеку. Къ его услугамъ были ягодные кусты. Вмѣстѣ слѣдили они за работой пчелъ въ двухъ десяткахъ ульевъ. Дѣдъ не боялся пчелъ, потому что онѣ его знали, да и Ивасека онѣ не трогали, потому что привыкли къ нему. А птицы, которыя вили гнѣзда между вѣтвей высокихъ тополей! Ивасекъ зналъ каждую изъ нихъ. Большею частью, это были вороны, но попадались и скворцы, которыхъ Ивасекъ называлъ шпаками. А были еще и пестрыя разноцвѣтныя птицы, которыя жили въ дуплахъ деревьевъ. 

Ивасекъ взлѣзалъ на деревья, заглядывалъ въ гнѣзда, изучалъ жизнь птицъ. А еще подъ садомъ протекала рѣчка, въ которой было много разныхъ рыбъ. Дѣдъ забрасывалъ сѣти, а Ивасеку доставляло высокое наслажденіе вытаскивать изъ нихъ рыбу, какая попадется. 

И всего этого Ивасекъ лишился съ переходомъ дѣда на мельницу. Минувшее лѣто совсѣмъ пропало для него. Каленику некогда было возиться съ садомъ, и онъ отдалъ его въ аренду, а арендаторъ былъ строгъ съ Ивасекомъ, ревниво оберегалъ каждое яблоко, каждую ягоду крыжовника. Поэтому Ивасекъ былъ больше всѣхъ заинтересованъ въ томъ, чтобы дѣдъ вернулся съ мельницы и сталъ попрежнему жить съ ними. 

И онъ чутко прислушивался къ тому, что говорили по этому поводу отецъ и мать. Особенно теперь, когда до 

1904 

1043 

Рождества оставалось всего нѣсколько дней. Уже и кабана закололи, и Олена надѣлала колбасъ и насолила сала. Въ домѣ пахло предстоящими праздниками. Олена каждый день надрѣдала мужу:—«Эй, Каленикъ, надо тебѣ съ батькомъ помириться. Что же онъ, бѣдняга, и въ праздникъ одинъ на мельницѣ будетъ торчать! Ему не съ кѣмъ и разговѣться, да и нечѣмъ». 

Каленикъ хмурилъ лицо и отмалчивался. Онъ хорошо зналъ, что значитъ помириться съ батькомъ. Это значитъ: пойти къ нему на поклонъ, сказать: вотъ, молъ, батько, я пришелъ и прошу у васъ прощенія. А этого-то ему и не хотѣлось. Душа у него была гордая. Виноватъ передъ батькомъ онъ не былъ. Такъ чего же ему унижаться? 

А между тѣмъ наступилъ канунъ Рождества. Олена съ утра начала готовить вечернюю трапезу: варить ншеницу для кутьи, отваривать сушеныя груши и сливы для взвара, печь пироги,-а лицо у нея было грустное, потому что Каленикъ ничего не хотѣлъ сдѣлать для того, чтобы помириться съ батькомъ. Оленѣ же казалось, что предрождественская вечеря безъ сѣдой бороды стараго Охрима будетъ чѣмъ-то такимъ не настоящимъ, не людскимъ. На всемъ селѣ всѣ семьями соберутся на эту вечерю, а у нихъ самаго главнаго не будетъ- стараго батька. 

И когда Олена напомнила объ этомъ Каленику, на этотъ разъ онъ промолчалъ и посмотрѣлъ на нее такими глазами, что лучше бы ей и не напоминать. 

Уже стемнѣло. На деревнѣ во всѣхъ окошечкахъ видны были огоньки. Во всѣхъ хатахъ сходились родственники, чтобы принять участіе въ общей трапезѣ. Въ церкви кончилась вечерня, самъ батюшка прошелъ къ себѣ въ домъ, и у него въ домѣ тоже зажглись огни. 

И вотъ, въ это-то время, въ хатѣ у Каленика произошло смятеніе. Пришли бѣдныя родственницы Каленика и Олены—Мавра, одинокая вдова, и старая тетка Пелагея, жившая въ людяхъ. Они пришли ради священной трапезы. И уже настало время садиться за столъ. Столъ былъ накрытъ бѣлой холщевой скатертью съ вышитыми краями. На немъ стояли миски и тарелки съ яствами, и были зажжены восковыя свѣчи. Горница была ярко освѣщена. Въ самый моментъ, когда надо было садиться за столъ, хватились Ивасека, а его-то и не оказалось. Поднялась тревога. Искали въ домѣ, въ сараяхъ, у сосѣдей, нигдѣ его не было. Олена ходила блѣдная, съ испуганными глазами, а у Каленика лицо было суровѣе, чѣмъ когда бы то ни было. Время шло, а Ивасекъ не отыскивался. Никто изъ сосѣдей не видалъ его. Въ хатѣ Каленика стоялъ стонъ, родственныя бабы голосили, Олена плакала навзрыдъ. 

- Постойте,-сказалъ Каленикъ:-я еще поищу его. Мальчишка, можетъ, игралъ въ снѣжки да и заблудился. 

Онъ вышелъ во дворъ, потомъ на токъ (гумно), гдѣ стояла еще половина скирды сѣна и изрядная копна житной соломы. На небѣ изъ-за молочнаго облака выплылъ мѣсяцъ и освѣтилъ землю тихимъ и печальнымъ свѣтомъ. Вся земля была покрыта бѣлымъ одѣяломъ изъ свѣжаго, недавно нападавшаго, снѣга. Каленикъ прошелъ къ изгороди по утоптанной тропинкѣ. Тутъ онъ остановился и оглядѣлъ поляну. Зоркими глазами онъ замѣтилъ по ту сторону изгороди частые слѣды человѣческихъ ногъ. Чьи-то небольшіе чоботки нетвердо ступали по свѣжему снѣгу. Слѣдъ начинался не отъ воротъ, а прямо отъ забора. Кто-то, значитъ, перелѣзъ черезъ заборъ. Кому это было надо? Когда бы это былъ добрый человѣкъ, онъ пошелъ бы въ ворота. 

- Эге,-подумалъ Каленикъ:-да, можетъ, онъ и добрый, да ворота отворить ему было не подъ силу. Кто же это могъ быть? Да кому же, какъ не Ивасеку? Смѣлый мальчишка ворота не сумѣлъ отворить, да, недолго думая, взялъ да и перелѣзъ черезъ заборъ. А ну-ка, пойду по слѣду.