Парадный ходъ.
«Аще не Господь созиждетъ домъ, всуе трудишася зиждущій».
I.
Такіе домики, какъ домикъ Никанора Степаныча Лапина, можно встрѣтить въ каждомъ уѣздномъ городѣ.
Они преимущественно деревянные, одноэтажные, иногда обложены кирпичемъ, въ три — четыре окошка, оштукатурены и выкрашены въ какуюнибудь веселенькую краску. При домикѣ обязательно тесовая, крашеная муміей или охрой терасса съ параднымъ ходомъ; ступеньки изъ притертаго плитняка, филенчатая дверь съ мѣдной ручкой и зонтикъ-полуциркульный или на два ската, съ затѣйливыми кронштейнами. Одно удивительно — парадная дверь или совсѣмъ никогда не открывается, или открывается, но очень рѣдко; филенки густо затушеваны пылью, а между плитами растетъ трава. Иногда, Богъ вѣсть, откуда взявшійся, колосъ тихо покачиваетъ надъ ступеньками своимъ усатымъ челнокомъ, словно въ чемъто кого-то укоряя,
II.
Лѣтъ тридцать тому назадъ, когда домикъ Лапина, доставшійся ему по наслѣдству отъ отца, заново перестраивался, молодой, только-что женившійся, Лапинъ былъ совсѣмъ другимъ человѣкомъ. Въ душѣ у него было тогда такъ же шумно, весело и душисто, какъ во дворѣ его домика. Дворъ этотъ былъ заваленъ пахучимъ клейкимъ тесомъ, гулкими листами желѣза, плотничьими инструментами, дававшими картину чего-то размашисто-смѣлаго, радостнаго, какъ весна. Тогда шла работа. Съ утра до вечера дѣловито звенѣли топоры, жадно перегрызая бревна, виз
жали острыя пилы; бойкіе рязанцы — плотники звонкими тенорами пѣли хватавшія за сердце пѣсни. Въ концѣ сентября работы были закончены. Молодой домовладѣлецъ разсчитался съ подрядчикомъ, вынулъ артели красненькую на водку, а на Покровъ остлужилъ молебенъ и отпраздновалъ новоселье.
Возвращаясь со службы изъ канцеляріи земской управы, Лапинъ не сразу отворялъ калитку, а отойдя на нѣсколько шаговъ, радостно, съ тѣмъ же чувствомъ, съ какимъ любовался молодой женой, осматривалъ снизу до верху фасадъ.
— Ника, что же ты нейдешь? Я соскучилась, — отворивъ форточку, спрашивала жена.
— Нѣтъ, ты погляди, Цата, вѣдь это не домъ, а дворецъ! Ей-Богу, дворецъ! Я думаю, проходящіе обязательно спрашиваютъ у сосѣдей: «а не будете ли вы любезны сказать, кто живетъ въ такомъ чудесномъ домѣ? » Чудаки! Кто же другой, какъ не мы съ тобой: Никаноръ Степанычъ и Фелицата Ильинишна Лапины. Надо непремѣнно заказать мѣдную дощечку...
— Да, дощечку... Ты знаешь, сколько намъ платить долговъ, — шутливо-сердитымъ тономъ возражала жена.
— Расплатимся. Ахъ ты мать-казначейша! Постой! Вотъ я до тебя доберусь, я доберусь!
И Никаноръ Степанычъ, въ блаженномъ предвкушеніи жениныхъ ласкъ, бережно, съ тѣмъ удесятереннымъ вниманіемъ, какое внушаютъ къ себѣ новыя вещи, повертывалъ щеколду калитки.
Въ стремленіи возможно скорѣй расплатиться съ вызванными перестройкой долгами, счастливые молодожены доходили до крайностей. Обѣдъ ихъ зачастую состоялъ только изъ хлѣба и картофеля. Но что значило немного недоѣсть, когда впереди улыбалась цѣлая жизнь, а надъ головой, какъ солнце, сіялъ новый потолокъ преобразившагося до неузнаваемости стараго отцовскаго дома. «Ничего, ничего, дорогая Цаточка! » — подбадривалъ жену Никаноръ Степанычъ. — «Вотъ расплатимся съ долгами, выстроимъ сарайчикъ для курочекъ да индюшечекъ и тогда»...
«Тогда» это было для нихъ какойто драгоцѣнной жемчужиной, которую, во что бы то ни стало, нужно было достать со дна моря. И они доставали ее, не жалѣя себя, урѣзывая себя во всемъ: въ пищѣ, въ одеждѣ, въ удовольствіяхъ.
Въ непогожіе ноябрьскіе вечера, Никаноръ Степанычъ подолгу сиживалъ съ женой на старомъ дѣдовскомъ диванѣ. Любилъ помечтать.
— Знаешь, Цаточка, — задумчиво перебирая пальцы жениной руки, говаривалъ Лапинъ. — Когда у насъ соберется лишняя копейка, мы обязательно поѣдемъ на Волгу... Саратовъ, Рыбинскъ, Астрахань... Ширь эта, бурлаки, курганъ Стеньки Разина... Помнишь: «Волга, Волга, мать родная... » Ей-Богу, мнѣ кажется иной разъ, что я самъ какой-нибудь этакій атаманъ-разбойникъ. Хорошо брать все въ жизни съ бою! Вотъ тебя хотѣлъ высватать семинаристъ, а я ему — на, выкуси! Братецъ домъ родительскій вздумалъ оттягать — изви
«Аще не Господь созиждетъ домъ, всуе трудишася зиждущій».
I.
Такіе домики, какъ домикъ Никанора Степаныча Лапина, можно встрѣтить въ каждомъ уѣздномъ городѣ.
Они преимущественно деревянные, одноэтажные, иногда обложены кирпичемъ, въ три — четыре окошка, оштукатурены и выкрашены въ какуюнибудь веселенькую краску. При домикѣ обязательно тесовая, крашеная муміей или охрой терасса съ параднымъ ходомъ; ступеньки изъ притертаго плитняка, филенчатая дверь съ мѣдной ручкой и зонтикъ-полуциркульный или на два ската, съ затѣйливыми кронштейнами. Одно удивительно — парадная дверь или совсѣмъ никогда не открывается, или открывается, но очень рѣдко; филенки густо затушеваны пылью, а между плитами растетъ трава. Иногда, Богъ вѣсть, откуда взявшійся, колосъ тихо покачиваетъ надъ ступеньками своимъ усатымъ челнокомъ, словно въ чемъто кого-то укоряя,
II.
Лѣтъ тридцать тому назадъ, когда домикъ Лапина, доставшійся ему по наслѣдству отъ отца, заново перестраивался, молодой, только-что женившійся, Лапинъ былъ совсѣмъ другимъ человѣкомъ. Въ душѣ у него было тогда такъ же шумно, весело и душисто, какъ во дворѣ его домика. Дворъ этотъ былъ заваленъ пахучимъ клейкимъ тесомъ, гулкими листами желѣза, плотничьими инструментами, дававшими картину чего-то размашисто-смѣлаго, радостнаго, какъ весна. Тогда шла работа. Съ утра до вечера дѣловито звенѣли топоры, жадно перегрызая бревна, виз
жали острыя пилы; бойкіе рязанцы — плотники звонкими тенорами пѣли хватавшія за сердце пѣсни. Въ концѣ сентября работы были закончены. Молодой домовладѣлецъ разсчитался съ подрядчикомъ, вынулъ артели красненькую на водку, а на Покровъ остлужилъ молебенъ и отпраздновалъ новоселье.
Возвращаясь со службы изъ канцеляріи земской управы, Лапинъ не сразу отворялъ калитку, а отойдя на нѣсколько шаговъ, радостно, съ тѣмъ же чувствомъ, съ какимъ любовался молодой женой, осматривалъ снизу до верху фасадъ.
— Ника, что же ты нейдешь? Я соскучилась, — отворивъ форточку, спрашивала жена.
— Нѣтъ, ты погляди, Цата, вѣдь это не домъ, а дворецъ! Ей-Богу, дворецъ! Я думаю, проходящіе обязательно спрашиваютъ у сосѣдей: «а не будете ли вы любезны сказать, кто живетъ въ такомъ чудесномъ домѣ? » Чудаки! Кто же другой, какъ не мы съ тобой: Никаноръ Степанычъ и Фелицата Ильинишна Лапины. Надо непремѣнно заказать мѣдную дощечку...
— Да, дощечку... Ты знаешь, сколько намъ платить долговъ, — шутливо-сердитымъ тономъ возражала жена.
— Расплатимся. Ахъ ты мать-казначейша! Постой! Вотъ я до тебя доберусь, я доберусь!
И Никаноръ Степанычъ, въ блаженномъ предвкушеніи жениныхъ ласкъ, бережно, съ тѣмъ удесятереннымъ вниманіемъ, какое внушаютъ къ себѣ новыя вещи, повертывалъ щеколду калитки.
Въ стремленіи возможно скорѣй расплатиться съ вызванными перестройкой долгами, счастливые молодожены доходили до крайностей. Обѣдъ ихъ зачастую состоялъ только изъ хлѣба и картофеля. Но что значило немного недоѣсть, когда впереди улыбалась цѣлая жизнь, а надъ головой, какъ солнце, сіялъ новый потолокъ преобразившагося до неузнаваемости стараго отцовскаго дома. «Ничего, ничего, дорогая Цаточка! » — подбадривалъ жену Никаноръ Степанычъ. — «Вотъ расплатимся съ долгами, выстроимъ сарайчикъ для курочекъ да индюшечекъ и тогда»...
«Тогда» это было для нихъ какойто драгоцѣнной жемчужиной, которую, во что бы то ни стало, нужно было достать со дна моря. И они доставали ее, не жалѣя себя, урѣзывая себя во всемъ: въ пищѣ, въ одеждѣ, въ удовольствіяхъ.
Въ непогожіе ноябрьскіе вечера, Никаноръ Степанычъ подолгу сиживалъ съ женой на старомъ дѣдовскомъ диванѣ. Любилъ помечтать.
— Знаешь, Цаточка, — задумчиво перебирая пальцы жениной руки, говаривалъ Лапинъ. — Когда у насъ соберется лишняя копейка, мы обязательно поѣдемъ на Волгу... Саратовъ, Рыбинскъ, Астрахань... Ширь эта, бурлаки, курганъ Стеньки Разина... Помнишь: «Волга, Волга, мать родная... » Ей-Богу, мнѣ кажется иной разъ, что я самъ какой-нибудь этакій атаманъ-разбойникъ. Хорошо брать все въ жизни съ бою! Вотъ тебя хотѣлъ высватать семинаристъ, а я ему — на, выкуси! Братецъ домъ родительскій вздумалъ оттягать — изви