МАТЬ.
ПОЛЗУТЪ медленно осеннія сумерки. Цѣлый день шелъ дождь и только къ вечеру прорвалась на небѣ свѣтлая полоска, такая блѣдная и печальная и которую, казалось, вотъ вотъ снова захлеснутъ тучи.
Подъ окнами, на размокшихъ дорожкахъ поблескиваютъ лужи, а деревья стоятъ сквозистыя, опустошенныя осенью и на нихъ блестятъ холодныя слезы дождя.
Софья Павловна отложила вязанье, поднялась съ кресла, прошлась раза два по комнатѣ и потомъ позвала негромко: — Дарьюшка.
Изъ сосѣдней комнаты откликнулась дочь Леночка.
— Дарья ушла, мамочка, въ лавку. А ты что, вѣрно, лампу хочешь зажечь?
— Лампу, Леночка. Хочу письмо Сережѣ написать.
Леночка зажигаетъ лампу и снова уходитъ въ свою комнату. Опустивъ голову сидитъ она у стола и на ея некрасивомъ, точно преждевременно состарившемся лицѣ отражается тоска. За стѣной кто-то поетъ, а внизу плачетъ ребенокъ, но звуки эти кажутся Леночкѣ чужими, далекими, идущими изъ какого-то другого міра. На сердцѣ у нея тоска и тайна и тяжело ей носить эту тайну.
Софья Павловна пишетъ Сережѣ. Привыкла она ему писать каждый день и письма ея точно дневники: описываетъ она въ нихъ всѣ мельчайшія событія дня, всѣ свои думы, радости, огорченія. Пишетъ дрожащимъ почеркомъ и строчки тянутся ровныя, ровныя.
«Сегодня встрѣтилась съ Петромъ Васильевичемъ; заговорили о тебѣ, а онъ странный какой-то: сталъ говорить о великихъ жертвахъ и о томъ, что нужно готовиться ко всякимъ испытаніямъ. И непонятно мнѣ къ чему эту онъ рѣчь завелъ?
Пришло письмо отъ дяди Виктора — ничего серіознаго не пишетъ, такъ все пустяки, и пишетъ-то больше не мнѣ, а Леночкѣ и вся суть письма
его въ томъ, что проситъ онъ прислать яблокъ антоновскихъ побольше.
А я письмо ждала отъ тебя, мой Сережа. Какъ позвонилъ почтальонъ, такъ я думала, что письмо отъ тебя и сердце мнѣ захватило. Вѣдь давно уже не получала я отъ тебя ни строчки. Знаю я, что тебѣ теперь не до писемъ, но и мнѣ то тяжело безъ вѣсточки. Подумаю, что ты на войнѣ и хочется молиться истово и долго и хочется хоть строчечку прочесть тобою написанную.
Лена за послѣднее время странная какая-то стала: все больше молчитъ, а иногда, замѣчаю я, что плачетъ она украдкой. А что у нея на душѣ — такъ добиться и не могу. «Ничего», говоритъ, но чую я что то скрываетъ она отъ меня. Ужъ не влюбилась ли въ кого? Но кажись не въ кого-вѣдь все время дома сидитъ и нигдѣ не бываетъ. Съ тѣхъ поръ какъ Травина на войну взяли, никто у насъ не бываетъ. Тяготитъ ее одиночество — понимаю я это, но ужъ очень она за послѣднее время нервничать стала»...
Въ столовой Леночка хлопочетъ у чайнаго стола, осторожно звенитъ посудой и нѣсколько разъ заглядываетъ въ дверь. Софья Павловна дописываетъ четвертую страничку и спрашиваетъ:
— Леночка, ты Сережѣ не допишешь нѣсколько строчекъ?
— Нѣтъ... Я отдѣльно напишу... Потомъ...
— А отчего же сейчасъ не хочешь дописать?
— Потомъ, мама...
Софья Павловна качаетъ головой, подписываетъ письмо, бережно складываетъ листокъ и заклеиваетъ конвертъ.
— Чай готовъ, мама.
За чаемъ Софья Павловна говоритъ. Леночка больше молчитъ. Говоритъ она о Сережѣ, строитъ догадки гдѣ онъ теперь, вспоминаетъ мелочи изъ его жизни.
— А ты Леночка въ дѣтствѣ
случалось обижала Сережу. Онъ былъ такой тихонькій, а ты забіяка. И теперь вотъ меня удивляетъ, почему ты ему не хотѣла дописать въ моемъ письмѣ нѣсколько строчекъ?
— Я лучше отдѣльно напишу, мама... Длинное, длинное письмо напишу...
— Одно другому не мѣшаетъ. Помнишь — онъ вѣдь писалъ, что наши
письма доставляютъ ему громадное удовольствіе — «для меня тотъ день, когда я получаю ваши письма — настоящій праздникъ» — такъ вѣдь и писалъ. Самому ему, голубчику, писать некогда, ну а намъ не писать грѣхъ.
— Я знаю, мама... И напишу... — А что въ газетѣ пишутъ?
— Ничего особеннаго, мама, въ общемъ все хорошо.
— А ты разскажи подробнѣе. Или лучше почитай самое главное.
Газетъ Софья Павловна не читаетъ — не умѣетъ она въ нихъ разбираться, а кромѣ того мелка для нея печать; послѣ недавней болѣзни глазъ она можетъ читать только крупный шрифтъ.
Леночка беретъ газету, подсаживается къ лампѣ и начинаетъ читать. Читаетъ она внятно, громко и лишь изрѣдка поглядываетъ на мать. А Софья Павловна опустила голову, точно дремлетъ. — Мама?
— Что ты, Леночка?
— Мнѣ показалось... Что вы задремали...
— Глупости... Читай, читай, я слушаю.
Леночка снова начинаетъ читать и снова поглядываетъ изрѣдка на мать. Пугаетъ ее безжизненная поза матери. Послѣ того, какъ докторъ Дубовинъ сказалъ, что сердце матери очень и очень ненадежное и что можетъ она умереть внезапно, чудиться Леночкѣ жуткое, боится она неподвижной позы матери.
— Ну вотъ и все интересное, — говоритъ она, откладывая газету.
— Что жъ, въ общемъ хорошо, — говоритъ Софья Павловна. Многаго, конечно, не пишутъ. А вотъ погоди, пріѣдетъ Сережа онъ намъ все-все разскажетъ — ему то все небось повидать пришлось. — Конечно.
— Теперь, быть можетъ, и жутко, а потомъ вспоминать пріятно будетъ. Съ гордостью можетъ сказать: и я учавствовалъ въ этой войнѣ!
— Да, да, мамочка....
Софья Павловна покачала головой. — Говорить ты какъ-то безучастно. Точно это тебя нисколько не интересуетъ. Даже обидно становится....
Леночка опустила голову и промолчала.
— Спать пора, — молвила Софья