камни. Но за домомъ Мухтара слышны шаги.
— Ну-ка, погляди Акаченокъ, кто это лазаетъ тамъ, — приказалъ вахмистръ уряднику, всегда ходившему вмѣстѣ съ нимъ къ командиру: такой ужъ у казаковъ порядокъ — въ курдской деревнѣ въ одиночку не ходитъ.
— Лошади здѣсь, вьючатся... Курды это.
— Держи ихъ за жабры, а я сейчасъ командира взбужу.
Но есаулъ уже нс спалъ. Разбуженный какимъ-то страннымъ шорохомъ въ сѣняхъ, онъ всталъ и съ фонаремъ въ рукѣ уже выходилъ изъ комнаты, когда столкнулся въ дверяхъ съ вахмистромъ.
— Ты что?
— Къ вашей милости... — Ну?
— Мѣсто не чистое здѣсь, ваше в-іе... Курды сбираются.
— Куда?
— Не могу знать, а только подъ бабской горницей у нихъ и кони стоятъ.
— Удирать хотятъ?
— Не иначе. Опять же въ сосѣдней деревнѣ охотниковъ нашихъ ввечеру обстрѣляли.
— Убитыхъ нѣтъ?
— Нѣтъ, на этотъ счетъ пока спокойно. А только не иначе, какъ гдѣнибудь турокъ шатается. — Гдѣ Мухтаръ? — Не могу знать.
— Посмотри на дворѣ, а я здѣсь поищу.
Есаулъ, не выпуская фонаря изъ рукъ, пошелъ съ деньщикомъ по коридору. Узкая дверь, съ тяжелой щеколдой, оказалась закрытой. Есаулъ постучалъ, но отвѣта не было.
— Мухтаръ! — окликнулъ онъ курда, но въ отвѣтъ донесся сдержанный говоръ. Есаулу послышались женскія голоса.
— Открой, не то дверь высажу! — сердито крикнулъ деньщикъ, ударяя изо всей силы по двери.
Все стихло.
— Стой здѣсь, я пойду во дворъ, никого не выпускай.
Во дворѣ есаула уже ждалъ вѣстовой съ осѣдланными лошадьми. — Гдѣ вахмистръ?
— Курдовъ сторожитъ... За угломъ онъ.
Есаулъ обошелъ домъ и, дѣйствительно, противъ той половины, куда вела запертая дверь, нашелъ вахмистра и Акаченка. Припавъ къ окну, они прислушивались къ говору, доносившемуся изъ комнаты.
— Кто тамъ говоритъ?
— Бабы... кажись и Мухтаръ съ ими. — А лошади чьи?
— Мухтаровы, деньщикъ давесь примѣтилъ.
Есаулъ тоже началъ прислушиваться и скоро чуткое ухо уловило слово «османъ»..
Утро выдалось погожее. На небѣ ни облака, солнце, еще не показавшееся изъ-за высокаго, скалистаго кряжа, уже освѣтило косыми лучами вершины хребта, протянувшагося длинной цѣпью на противоположномъ берегу потока и они ярко зардѣлись, мѣняя темно-синіе тона на нѣжнорозовую дымку, окутывающую подножіе вѣчнаго снѣга. Въ деревнѣ пусто. Казаки ушли, курды расползлись по домамъ, на улицахъ не видно ни души. Даже барановъ и ишаковъ нѣтъ — вся деревня, какъ вымерла. И въ этой мертвой тишинѣ, оживляемой лишь шелестомъ листьевъ, едва колеблемыхъ заревымъ вѣтеркомъ, рѣзко разорвалась шрапнель; за ней другая, третья... Посыпались пули, вздымая густую пыль улицъ и отбивая осколки отъ глинобитныхъ стѣнъ курдскихъ усадебъ.
Стрѣльба продолжалась не долго. Десятка два шрапнелей никому въ деревнѣ не прибавили охоты вылѣзти изъ подземелій въ глубинѣ дворовъ и она, по прежнему, осталась вымершей. Прошло еще около часа и на горной тропѣ, къ которой ведетъ главная улица селенья, показались отдѣльные всадники. Осторожно спускаясь съ горы, они приближаются къ деревнѣ, зорко осматриваясь по сторонамъ. А за ними, въ разстояніи около полуверсты, на той же тропѣ, уже видна небольшая конная часть, спускающаяся къ поселку. Человѣкъ шесть сувари медленно подвигаются вдоль улицы, останавливаясь у каждаго дома. Нѣкоторые заходятъ во дворы и скоро оттуда, выходятъ курды, дѣти и женщины, стыдливо закрывающіяся чадрами и робко жмутся на улицѣ другъ къ другу.
Объѣзжая деревню, турки подъѣхали и къ дому Мухтара; осмотрѣли
дворъ, вошли въ домъ и пошли по покоямъ. Въ горницѣ, гдѣ жилъ есаулъ, на полу, среди разбросанныхъ подушекъ, нашли обрывокъ русской газеты.
— Гдѣ хозяинъ? ищите хозяина! — закричалъ омошъ 1), пряча въ карманъ
1) Унтеръ-офицеръ.
найденный обрывокъ. Нѣсколько человѣкъ бросились вглубь дома, перерыли сундуки, ящики, выбрасывая изъ нихъ шелка, дорогія запястья, чаканные пояса... Наконецъ, нашли и Мухтара. Суровый старикъ сидѣлъ въ углу, на подушкахъ, стараясь ласками успокоить Зюли, встревоженную стрѣльбой и разгромомъ, который сувари чинили въ домѣ.
Увидѣвъ вбѣжавшихъ солдатъ, Мухтаръ всталъ, положилъ Зюли на подушки и выступилъ впередъ, какъ бы закрывая ее своимъ сухимъ, но еще не ослабшимъ станомъ.
— У тебя были русскіе, гдѣ они? — Далеко... Они ушли...
— Куда ушли, ты намъ долженъ сказать.
— Я не знаю...
— Не знаешь? а принимать ихъ у себя умѣешь?!
— Я никого не принимаю... они вошли сами, такъ же, какъ и вы... только они пощадили мой домъ.
Взбѣшенный омошъ ударилъ старика по рукѣ.
Облитый кровью, онъ упалъ около Зюли, моля о пощадѣ, но сувари схватили обоихъ и поволокли на улицу, уже запруженную солдатами...
Солнце склонялось къ закату. Высокія горы, ярко красныя у подножья, уже блѣднѣютъ на скатахъ, принимая нѣжно-пепельную окраску съ темными складками глубокихъ ущелій. Высоко поднявъ къ небу тонкія вѣтви, недвижно стоятъ тополя и, по прежнему, съ шумомъ и плескомъ пѣнится бурный потокъ, около котораго расположились сувари — моютъ бѣлье и поятъ лошадей.
Около дома Мухтара, занятаго турецкимъ офицеромъ, толпятся солдаты, поодаль стоятъ, группами, курды. Сейчасъ будутъ допрашивать старика, почему онъ, мусульманинъ и подданный пади-шаха, принялъ у себя русскаго офицера и скрылъ отъ турокъ куда онъ ушелъ.
Пришелъ караулъ: десять кавалеристовъ, вооруженныхъ нѣмецкими карабинами, азіатскими саблями, въ оборванныхъ, грязныхъ мундирахъ. Они растолкали толпу и очистили небольшую площадку противъ входа въ усадьбу Мухтара. Кто-то скомандовалъ: «смирно! » и изъ дверей, пригнувшись, чтобы не удариться головой о перекладину, вышелъ высокій турецкій офицеръ.
Блѣдное, смуглое лицо, рѣзкія черты лица, маленькіе черные глаза, длин
— Ну-ка, погляди Акаченокъ, кто это лазаетъ тамъ, — приказалъ вахмистръ уряднику, всегда ходившему вмѣстѣ съ нимъ къ командиру: такой ужъ у казаковъ порядокъ — въ курдской деревнѣ въ одиночку не ходитъ.
— Лошади здѣсь, вьючатся... Курды это.
— Держи ихъ за жабры, а я сейчасъ командира взбужу.
Но есаулъ уже нс спалъ. Разбуженный какимъ-то страннымъ шорохомъ въ сѣняхъ, онъ всталъ и съ фонаремъ въ рукѣ уже выходилъ изъ комнаты, когда столкнулся въ дверяхъ съ вахмистромъ.
— Ты что?
— Къ вашей милости... — Ну?
— Мѣсто не чистое здѣсь, ваше в-іе... Курды сбираются.
— Куда?
— Не могу знать, а только подъ бабской горницей у нихъ и кони стоятъ.
— Удирать хотятъ?
— Не иначе. Опять же въ сосѣдней деревнѣ охотниковъ нашихъ ввечеру обстрѣляли.
— Убитыхъ нѣтъ?
— Нѣтъ, на этотъ счетъ пока спокойно. А только не иначе, какъ гдѣнибудь турокъ шатается. — Гдѣ Мухтаръ? — Не могу знать.
— Посмотри на дворѣ, а я здѣсь поищу.
Есаулъ, не выпуская фонаря изъ рукъ, пошелъ съ деньщикомъ по коридору. Узкая дверь, съ тяжелой щеколдой, оказалась закрытой. Есаулъ постучалъ, но отвѣта не было.
— Мухтаръ! — окликнулъ онъ курда, но въ отвѣтъ донесся сдержанный говоръ. Есаулу послышались женскія голоса.
— Открой, не то дверь высажу! — сердито крикнулъ деньщикъ, ударяя изо всей силы по двери.
Все стихло.
— Стой здѣсь, я пойду во дворъ, никого не выпускай.
Во дворѣ есаула уже ждалъ вѣстовой съ осѣдланными лошадьми. — Гдѣ вахмистръ?
— Курдовъ сторожитъ... За угломъ онъ.
Есаулъ обошелъ домъ и, дѣйствительно, противъ той половины, куда вела запертая дверь, нашелъ вахмистра и Акаченка. Припавъ къ окну, они прислушивались къ говору, доносившемуся изъ комнаты.
— Кто тамъ говоритъ?
— Бабы... кажись и Мухтаръ съ ими. — А лошади чьи?
— Мухтаровы, деньщикъ давесь примѣтилъ.
Есаулъ тоже началъ прислушиваться и скоро чуткое ухо уловило слово «османъ»..
Утро выдалось погожее. На небѣ ни облака, солнце, еще не показавшееся изъ-за высокаго, скалистаго кряжа, уже освѣтило косыми лучами вершины хребта, протянувшагося длинной цѣпью на противоположномъ берегу потока и они ярко зардѣлись, мѣняя темно-синіе тона на нѣжнорозовую дымку, окутывающую подножіе вѣчнаго снѣга. Въ деревнѣ пусто. Казаки ушли, курды расползлись по домамъ, на улицахъ не видно ни души. Даже барановъ и ишаковъ нѣтъ — вся деревня, какъ вымерла. И въ этой мертвой тишинѣ, оживляемой лишь шелестомъ листьевъ, едва колеблемыхъ заревымъ вѣтеркомъ, рѣзко разорвалась шрапнель; за ней другая, третья... Посыпались пули, вздымая густую пыль улицъ и отбивая осколки отъ глинобитныхъ стѣнъ курдскихъ усадебъ.
Стрѣльба продолжалась не долго. Десятка два шрапнелей никому въ деревнѣ не прибавили охоты вылѣзти изъ подземелій въ глубинѣ дворовъ и она, по прежнему, осталась вымершей. Прошло еще около часа и на горной тропѣ, къ которой ведетъ главная улица селенья, показались отдѣльные всадники. Осторожно спускаясь съ горы, они приближаются къ деревнѣ, зорко осматриваясь по сторонамъ. А за ними, въ разстояніи около полуверсты, на той же тропѣ, уже видна небольшая конная часть, спускающаяся къ поселку. Человѣкъ шесть сувари медленно подвигаются вдоль улицы, останавливаясь у каждаго дома. Нѣкоторые заходятъ во дворы и скоро оттуда, выходятъ курды, дѣти и женщины, стыдливо закрывающіяся чадрами и робко жмутся на улицѣ другъ къ другу.
Объѣзжая деревню, турки подъѣхали и къ дому Мухтара; осмотрѣли
дворъ, вошли въ домъ и пошли по покоямъ. Въ горницѣ, гдѣ жилъ есаулъ, на полу, среди разбросанныхъ подушекъ, нашли обрывокъ русской газеты.
— Гдѣ хозяинъ? ищите хозяина! — закричалъ омошъ 1), пряча въ карманъ
1) Унтеръ-офицеръ.
найденный обрывокъ. Нѣсколько человѣкъ бросились вглубь дома, перерыли сундуки, ящики, выбрасывая изъ нихъ шелка, дорогія запястья, чаканные пояса... Наконецъ, нашли и Мухтара. Суровый старикъ сидѣлъ въ углу, на подушкахъ, стараясь ласками успокоить Зюли, встревоженную стрѣльбой и разгромомъ, который сувари чинили въ домѣ.
Увидѣвъ вбѣжавшихъ солдатъ, Мухтаръ всталъ, положилъ Зюли на подушки и выступилъ впередъ, какъ бы закрывая ее своимъ сухимъ, но еще не ослабшимъ станомъ.
— У тебя были русскіе, гдѣ они? — Далеко... Они ушли...
— Куда ушли, ты намъ долженъ сказать.
— Я не знаю...
— Не знаешь? а принимать ихъ у себя умѣешь?!
— Я никого не принимаю... они вошли сами, такъ же, какъ и вы... только они пощадили мой домъ.
Взбѣшенный омошъ ударилъ старика по рукѣ.
Облитый кровью, онъ упалъ около Зюли, моля о пощадѣ, но сувари схватили обоихъ и поволокли на улицу, уже запруженную солдатами...
Солнце склонялось къ закату. Высокія горы, ярко красныя у подножья, уже блѣднѣютъ на скатахъ, принимая нѣжно-пепельную окраску съ темными складками глубокихъ ущелій. Высоко поднявъ къ небу тонкія вѣтви, недвижно стоятъ тополя и, по прежнему, съ шумомъ и плескомъ пѣнится бурный потокъ, около котораго расположились сувари — моютъ бѣлье и поятъ лошадей.
Около дома Мухтара, занятаго турецкимъ офицеромъ, толпятся солдаты, поодаль стоятъ, группами, курды. Сейчасъ будутъ допрашивать старика, почему онъ, мусульманинъ и подданный пади-шаха, принялъ у себя русскаго офицера и скрылъ отъ турокъ куда онъ ушелъ.
Пришелъ караулъ: десять кавалеристовъ, вооруженныхъ нѣмецкими карабинами, азіатскими саблями, въ оборванныхъ, грязныхъ мундирахъ. Они растолкали толпу и очистили небольшую площадку противъ входа въ усадьбу Мухтара. Кто-то скомандовалъ: «смирно! » и изъ дверей, пригнувшись, чтобы не удариться головой о перекладину, вышелъ высокій турецкій офицеръ.
Блѣдное, смуглое лицо, рѣзкія черты лица, маленькіе черные глаза, длин