22 

1905 

НИВА 

въ числѣ крупнѣйшихъ землевладѣльцевъ въ своей губерніи. 

Воспитаніемъ своего сына Нина Сергѣевна была тоже вполнѣ довольна. И онъ росъ настоящимъ хозяиномъ. И никакихъ слабостей за нимъ не водилось; къ матери былъ почтителенъ; ни въ карты не игралъ, ни вина не пилъ, ни табаку не курилъ. Одна только сухота была по отношенію къ сыну въ сердцѣ у Нины Сергѣевны, но о ней мы скажемъ послѣ. 

Итакъ, сидитъ Нина Сергѣевна надъ большой конторской книгой да счета провѣряетъ. И все-то ей кажется, что управляющій въ Малыхъ Воротникахъ ее обкрадываетъ. Но гдѣ и въ чемъ-никакъ она его поймать не можетъ. 

«Бѣда съ этими заглазными имѣніями»,-думаетъ Нина Сергѣевна, провѣряя каждую копеечку. 

А въ домѣ все тихо. Только звуки, которыми живетъ большой барскій дворъ, вторгаются въ раскрытыя настежь окна. Но вотъ и въ домѣ гдѣ-то дверь хлопнула, по столовой быстро протопотали чьи-то легкіе шаги, и до чуткаго уха Нины Сергѣевны донесся обрывокъ веселой пѣсенки. Потомъ опять шаги, и опять дверь хлопнула, и опять все стихло. 

Барыня поморщилась. 

«Ей ладно! Небось, ей весело! На всемъ-то, на готовенькомъ!» почему-то подумала Нина Сергѣевна и снова углубилась въ свою большую конторскую книгу. 

Выше мы сказали, что только четвероногимъ да пернатымъ хорошо жилось въ имѣніи Воротниковыхъ. Но тогда мы упустили изъ виду, что было одно и двуногое существо, которому въ Большихъ Воротникахъ, какъ казалось, грѣхъ было на жизнь пожаловаться. Существо это было-горничная Дуня или «Толстый духъ», какъ прозвалъ ее уѣздный докторъ Юрій Андреевичъ Лыкошинъ. 

Дуня третій годъ уже жила въ домѣ Воротниковыхъ, а поступила она къ нимъ всего на семнадцатомъ году, стало-быть, теперь ей шелъ двадцатый. Привезла ее Нина Сергѣевна изъ губернскаго города, маленькой, бѣлокурой дѣвушкой, съ веселымъ, миловиднымъ личикомъ, съ бойкими сѣрыми глазками и задорно приподнятымъ носикомъ. Была она дочерью пароходнаго офиціанта. Знала грамотѣ и отличалась неизмѣнно прекраснымъ расположеніемъ духа. На жизнь глядѣла весело и просто, ничего не боялась; не испугалась и строгой воротниковской барыни. И благодаря этому или ужъ какимъ другимъ причинамъ, но сразу заняла въ домѣ особое, привилегированное положеніе. 

Кормилась она съ господскаго стола, работы у нея большой не было- только домъ прибрать, да на столъ подать, да и то ей въ этой Маринка съ Аниськой помогали. И никто на нее никогда не ворчалъ, всѣ-то ею были довольны, и пошла Дуня добрѣть, да округляться и къ концу третьяго года пребыванія своего въ Воротникахъ превратилась въ такой круглый шарикъ, что докторъ Лыкошинъ, часто заѣзжавшій въ гости къ Константину Федоровичу, смотрѣлъ разъ на нее, смотрѣлъ, да и прозвалъ «толстымъ духомъ», а съ его легкой руки такъ это прозвище за Дуней и укоренилось. 

На пользу шла жизнь дуниному здоровью. Только миловидность личика ея немного пострадала: очень ужъ оно кругло да красно стало, да и веселые глазки жиркомъ заплывать начали. 

Но какъ бы то ни было, а Дуня была всеобщей любимицей и одна только она поддерживала веселое настроеніе въ этомъ скучномъ, дѣловитомъ домѣ. 

III. 

Къ обѣду, то-есть къ двѣнадцати часамъ дня, вернулся съ поля Константинъ Федоровичъ. Сначала онъ прошелъ прямо въ свою комнату, умылся тамъ, отряхнулъ самъ съ блузы пыль щеточкой, причесалъ бѣлокурые волосы на головѣ и тогда только вышелъ въ столовую. 

1905 

No 2. 

Нина Сергѣевна была уже тамъ и ждала сына, сидя за круглымъ обѣденнымъ столомъ. 

Ты что-то сегодня пасмуренъ?-сказала она, замѣчая хмурое выраженіе на лицѣ Костеньки. 

Тотъ ничего не отвѣтилъ, только рѣзко отодвинувъ стуль, сѣлъ на свое мѣсто къ столу. 

Какъ въ полѣ?-спросила опять Нина Сергѣевна, послѣ небольшой паузы. 

Ничего, все въ порядкѣ,-отрывисто отвѣтилъ сынъ, принимаясь за жиденькій и невкусный супъ. 

Такъ чего-жъ ты хмуришься-то?-стараясь мягко улыбаться, любопытствовала мать. 

Константинъ Федоровичъ молчалъ. Онъ и самъ не зналъ, что отвѣтить: не зналъ, на что онъ, въ самомъ дѣлѣ, дулся-то. Нехорошо у него просто на сердцѣ было, а отчего нехорошо — кто разберетъ. Выѣхалъ въ поле онъ веселый, и все его радовало. И вдругъ какъ-то, словно весь міръ затуманился передъ нимъ. И случилось это сейчасъ же послѣ встрѣчи съ Тополевымъ: проѣхалъ тотъ веселый, жизнерадостный, бокъ о бокъ съ молоденькой и хорошенькой женой, и Воротникову вдругъ скучно стало. Словно онъ чужому счастью позавидовалъ. Да, можетъ, и дѣйствительно позавидовалъ, да только сознаться въ этомъ даже самому себѣ не рѣшается. А маменька лѣзетъ съ вопросами: отчего не веселъ, да отчего задумался? Ну, какъ ей отвѣтить, когда она, можетъ-быть, самато и есть главная виновница того, что у него своего такого счастья нѣтъ. 

Ѣдучи обратно домой, Константинъ Федоровичъ все невольно вспоминалъ о тѣхъ неудачныхъ попыткахъ, которыя онъ дѣлалъ, чтобы обзавестись своей семьей. О тѣхъ барышняхъ, въ которыхъ, какъ казалось ему, онъ влюбленъ былъ, и о тѣхъ всегда неудачныхъ развязкахъ каждаго его сватовства. И вездѣ виновницей этихъ неудачъ неизмѣнно являлась-маменька. 

Словъ нѣтъ, любитъ она его, всю жизнь ему посвятила, оть личнаго счастья отказалась. Съ молодыхъ лѣтъ въ своей усадьбѣ, какъ въ монастырѣ, замкнулась, все хозяйство его привела въ порядокъ, можно сказать, обогатила ето. И на образованіе его ничего не жалѣла. Мечтая, нерѣдко даже говорила, что ждетъ не дождется той радости, когда ей внуковъ да внучекъ поняньчить придется, и все какъ-будто невѣстъ ему присматриваетъ. Но стоитъ только Костенькѣ какой-нибудь барышней увлечься и въ серьезъ, то-есть къ женитьбѣ дѣло повести, маменьку ужъ и узнать нельзя: откуда что берется! Такія вещи начнетъ ему про его избранницу наговаривать, что только уши вянутъ. И все это такъ доказательно, такъ убѣдительно, что волей-неволей вѣру дашь. Ну, а если Костенька, наученный опытомъ, маменькины слова мимо ушей пускать начнетъ, такъ она и тогда не уймется. Къ невѣстиной роднѣ забѣжитъ и тамъ что-то такого нашушукаетъ, что, смотришь, жениху-то и поворотъ отъ воротъ. 

Выведенный изъ терпѣнія, сталъ Костенька даже на хитрости пускаться. Уѣхалъ разъ онъ въ Москву по дѣлу, а тамъ, вмѣсто дѣлъ, себѣ наскоро невѣсту сосваталъ. Все было уже налажено, хоть сейчасъ подъ вѣнецъ идти, и вдругъ—шасть—маменька! Прискакала въ Москву, какъ снѣгъ на голову, и такая веселая, такая радостная! И словно впрямь сыновнимъ выборомъ довольна. И невѣсту хвалитъ, и семью ея не осуждаетъ. Костенька даже диву дался и непомѣрно возрадовался. Только радость его была преждевременна. 

Наканунѣ самой свадьбы прислали ему вѣжливенькій отказъ, а невѣсту подальше куда-то въ Крымъ увезли. 

Вѣчно тихій и скромный, Костенька даже въ неистовство впалъ: ногами топалъ, волосы на себѣ рвалъ и все трозился, что онъ запьетъ. 

Но маменька угрозъ этихъ не боялась. Хорошо она знала своего милаго мальчика и вполнѣ была убѣждена, что въ исполненіе страшной угрозы своей онъ не приведетъ.