No 2.
1905
НИВА
Дѣйствительно, не привелъ. А недѣльки черезъ двѣ поуспокоился и вмѣстѣ съ маменькой въ Большіе Воротники обратно поѣхалъ и уже по дорогѣ маменька нашептывать принялась:
- И слава Богу, Костенька, что все это разстроилось,-говорила она.-Узнала я про нихъ сторонкою, что вся ихъ родня больная! Двое дядей невѣсты въ сумасшедшемъ домѣ умерли! Да и невѣста-то сама припадочная. Вѣрно, съ рукъ сбыть хотѣли, да совѣсть зазрила.
И Костенька повѣрилъ, и самъ сталъ уже говорить, что считаетъ преступнымъ плодить больныхъ дѣтей.
Вотъ тогда же, по дорогѣ, въ Нижнемъ, Нина Сергѣевна и Дуняшу къ себѣ въ домъ взяла.
Съ этого сватовства Константинъ Федоровичъ почти три года о женитьбѣ ничего не говорилъ, да и не думалъ, кажется. И Нина Сергѣевна совсѣмъ-было уже успокоилась.
И вотъ вдругъ-опять. Проѣхалъ этотъ Тополевъ съ молодой женой, и воскресли былыя мечты въ душѣ у Константина Федоровича.
- Что это? Опять телятина съ изюмнымъ соусомъ?раздраженно заговорилъ онъ, глядя на поданное Дуняшей блюдо.-И вчера-телятина, и третьяго дня-телятина! Каждый день телятина!
- Что же дѣлать, Костенька! Самъ знаешь, въ деревнѣ-то разносоловъ не наберешься, нѣсколько обиженнымъ голосомъ отозвалась Нина Сергѣевна.
Но Константинъ Федоровичъ уже удила закусилъ. Что-нибудь непріятное, что-нибудь жестокое хотѣлось ему на этотъ разъ сказать матери. И онъ, наморщивъ лобъ, но стараясь быть спокойнымъ, началъ:
- Да вотъ кстати, маменька! Люди очень жалуются на пищу. Говорятъ, ѣсть ничего нельзя.
Онъ зналъ, что затронулъ самый больной вопросъ для Нины Сергѣевны, и теперь не безъ удовольствія наблюдалъ, какъ лицо ея покрывается красными пятнами.
- Да и дѣйствительно они правы,-продолжалъ онъ:мы и сами-то ѣдимъ Богъ знаетъ что! А ужъ людей прямо хуже собакъ кормимъ! Сейчасъ ѣхалъ я мимо рѣчки, смотрю-Арина какую-то падаль моетъ. Спрашиваю: что это такое? «А, говоритъ, барыня приказала солонину освѣжить». А чего тамъ освѣжать, когда сплошь черви ползаютъ. Ну, я и велѣлъ...
Что велѣлъ?-шопотомъ спросила Нина Сергѣевна.
- Да велѣлъ всю эту солонину въ рѣчку выбросить! Пусть раки за наше здоровье съѣдятъ.
Ложка, которой маменька ѣла ужъ кисель, вывалилась у нея изъ рукъ и звякнула о тарелку, а сама маменька быстро встала изъ-за стола и, не говоря ни слова, прошла въ свою комнату.
Костенька былъ доволенъ. Онъ не безъ наслажденія выпилъ два стакана холоднаго молока, отеръ губы салфеткой и тоже всталъ изъ-за стола.
Огорчили маменьку-то?-лукаво улыбаясь, замѣтила ему вертѣвшаяся тутъ же Дуняша.
Молчи, толстый духъ!-уже совсѣмъ весело сказалъ Константинъ Федоровичъ и, слегка щелкнувъ молодую дѣвушку по ея задорному носику, пошелъ въ свою комнату, чтобы вздремнуть часокъ-другой.
Вечеромъ, за чаемъ, маменька все дулась, и Константину Федоровичу ее даже жаль стало. И онъ, чтобы замять чѣмъ-нибудь непріятное впечатлѣніе, оставшееся отъ обѣда, перевелъ разговоръ съ хозяйственныхъ темъ на общежитейскія.
- Тополевъ вернулся,-сообщилъ онъ.
Маменька молчала.
Встрѣтилъ я его сегодня утромъ. Къ себѣ въ Пайну съ молодой женой ѣдетъ. Такая хорошенькая, просто прелесть!
«А! Вотъ оно что! Вотъ оно откуда подуло!»-сообразила сейчасъ же Нина Сергѣевна, и лицо ея приняло крайне озабоченное выраженіе.
А когда Константинъ Федоровичъ сказалъ, что онъ
1905
23
завтра намѣревается въ гости къ Тополевымъ съѣздитьНина Сергѣевна не успѣла даже подавить вырвавшагося у нея глубокаго вздоха.
IV.
На утро Константину Федоровичу подали легонькій кабріолетъ, запряженный рослымъ воронымъ конемъ, и молодой помѣщикъ, одѣтый по-праздничному—день былъ воскресный—т. е. не въ блузу, а въ свѣтлый пиджачный костюмъ, вышелъ на крыльцо.
Слѣдомъ за нимъ вышла и маменька.
- Въ Пайну ѣдешь?- какъ-то ужъ очень просто спросила она сына.
Въ Пайну!-также ужъ очень просто отвѣтилъ тотъ.
Но въ этой простотѣ и для нея, и для него слышалось нѣчто скрытое. Костя замѣчалъ, что маменька волнуется, а маменька чувствовала, что сынокъ ее дразнитъ.
- Другъ мой, Костенька!-заговорила она, взглянувъ на лошадь и всплеснувъ даже руками. — Что это ты надумалъ? Ты никакъ на Визирѣ одинъ ѣхать хочешь? - Ну, такъ что-жъ?-не понялъ тотъ.
- Да, вѣдь, Визирь-самъ знаешь, какая лошадь! Разобьетъ онъ тебя, мой ангелъ!
Константинъ Федоровичъ только улыбнулся.
- Взялъ бы ты хоть Андрюшку съ собой!- продолжала маменька, указывая на молодого конюха, державшаго Визиря подъ уздцы.
- Ну, полноте, маменька! Не говорите, пожалуйста. пустяковъ! Что я ребенокъ, что ли, въ самомъ дѣлѣ! Меня, видите, Визирь разобьетъ, а Андрюшку нѣтъ. Да я этого самаго Андрюшку на одной ладони поднимаю. -- Ну, вотъ! Ну, вотъ! Ну, поднимаешь! Ну, и надорвешься какъ-нибудь!-уже совсѣмъ закудахтала Нина Сергѣевна.
И такъ это у нея смѣшно вышло, что не только Константинъ Федоровичъ и вертѣвшаяся за спиной барыни Дуняша разсмѣялись но и конюхъ Андрюшка не стеопѣлъ и прыснулъ со смѣху.
Нина Сергѣевна совсѣмъ обозлилась.
- Ты что это зубы скалишь?- накинулась она на коха.—Вотъ погоди, мошенникъ, я тебѣ покажу, какъ смѣяться.
- Оставьте его, маменька!-остановилъ ее Константинъ Федоровичъ. — Онъ и по натурѣ смѣшливъ, ну, а когда вы меня за ребеночка принимаете, такъ тутъ и мертвый расхохочется. А пока что-до свиданья!
И онъ, наклонившись, поцѣловалъ у матери руку. - На весь день?-уже грустнымъ голосомъ спросила Нина Сергѣевна.
Да, до вечера,-подтвердилъ Костенька.
И легко вскочивъ въ кабріолетъ, взялъ вожжи въ руки. Застоявшійся и перекормленный Визирь не сразу тронулся съ мѣста. Онъ сначала немного потоптался у крыльца, какъ бы рѣшая, съ которой ноги начать, и потомъ вдругъ сильно рванулъ впередъ. Но почувствовалъ крѣикую руку своего барина, оправился и пошелъ ровной, машистой рысью.
Богатыя поля,-воротниковскія,-тянулись по краямъ дороги, по которой ѣхалъ теперь Константинъ Федоровичъ, почти съ восторгомъ посматривавшій на буйные хлѣба, уродившіеся у него въ этомъ году. Хозяйственныя соображенія роились въ головѣ молодого барина. Солидные итоги предвидѣлъ онъ въ перспективѣ. Радовалось его хозяйское сердце.
И эти веселыя картины заставляли его забывать и домашнія непріятности, и вѣчныя недоразумѣнія съ маменькой по поводу продовольствія работниковъ, державшейся по отношенію къ нимъ системы тургеневскаго Ермолая. Тотъ говорилъ, глядя на свою Валетку, что «несъ самь для себя промыслитъ», а эта, глядя на работниковъ, думала то же самое. Но Валетка, дѣйствительно, что-то тамъ такое себѣ промышлялъ, у воротниковскихъ же батраковъ съ барыниныхъ харчей то и