No 6. 

1905 

НИВА 

всѣмъ мало, хотя съ самымъ богатымъ и важнымъ изъ нихъ, Ларіономъ Семеновичемъ Полтининымъ, онъ былъ въ хорошихъ отношеніяхъ. 

Но на этотъ разъ почему-то ѣхать къ нему не рѣшался, хотя въ сущности главной цѣлью пріѣзда его въ No и было знакомство съ дочерью Полтинина-Людмилой. 

Но у себя, въ Воротникахъ, Константинъ Федоровичъ храбрился, а какъ пріѣхалъ въ No., такъ не то что струсилъ, а размышлять началъ: 

«Ну, зачѣмъ я буду съ ней знакомиться? Съ какой о стати? Да и ловко ли это?»-увиливалъ онъ самъ отъ себя. 

Весь день пробродилъ по городу Константинъ Федоровичъ. Гулялъ по бульвару, обѣдалъ въ лѣтнемъ ресторанѣ на берегу Волги; встрѣтилъ двухъ-трехъ шапочныхъ знакомыхъ, а когда стало вечерѣть, онъ уже и скучать началъ. 

«Куда дѣваться?-размышлялъ онъ самъ съ собой.Въ клубъ? Но тамъ картежъ...- Константинъ Федоровичъ картъ и въ руки не бралъ.- Въ нумеръ гости ницы идти? Скука... Пойду въ театръ!» рѣшилъ онъ. 

Весь день, когда онъ гулялъ по городу, ему бросались въ глаза громадныя афиши, извѣщавшія о гастроляхъ петербургскихъ артистовъ. Вотъ онъ и рѣшилъ посмотрѣть хорошій спектакль. 

Представленіе было назначено въ лѣтнемъ театрѣ, выстроенномъ почти на самомъ краю города, и Константинъ Федоровичъ, взявъ извозчика, поѣхалъ туда. 

Было еще довольно рано, и публика едва только собиралась. Одиноко бродилъ Константинъ Федоровичъ по театральному садику, выпилъ у фруктоваго кіоска нѣсколько стакановъ сельтерской воды и нѣсколько разъ принимался перечитывать афишу. Онъ уже почти наизусть выучилъ и имена дѣйствующихъ лицъ, и фамиліи исполнителей. Между этими фамиліями было нѣсколько очень громкихъ, извѣстныхъ на всю Россію, и Константинъ Федоровичъ не безъ любопытства ждалъ посмотрѣть ихъ на сценѣ. Онъ такъ рѣдко бывалъ въ театрѣ, что никогда не видѣлъ даже этихъ знаменитостей, про которыхъ такъ много наслышался и отъ Тополева, и отъ другихъ пріятелей. 

Вообще, онъ театръ считалъ пустымъ дѣломъ, на которое люди напрасно тратятъ деньги. Но на этотъ разъ онъ почти совсѣмъ не жалѣлъ тѣхъ трехъ рублей, которые заплатилъ за кресло перваго ряда. 

«Кутить, такъ кутить!»-подбодрялъ онъ самого себя и минутами даже улыбался, соображая, что бы сказала маменька, если-бъ узнала, что онъ будетъ въ театрѣ, да еще въ первомъ ряду. 

Начинала собираться публика. Стали попадаться и знакомые. Одинъ изъ нихъ, Петръ Петровичъ Ахмаровъ, вплотную пристегнулся къ Константину Федоровичу. 

Этотъ господинъ, какъ говорится, безъ опредѣленныхъ занятій, бывалъ вездѣ, зналъ всѣхъ, но больше всего любилъ богатыхъ людей. А такъ какъ Воротниковъ считался у нихъ въ губерніи однимъ изъ богатѣйшихъ помѣщиковъ, то Петръ Петровичъ былъ ужъ, конечно, тутъ какъ тутъ. 

Константинъ Федоровичъ его не долюбливалъ, но къ немалому своему удивленію, при каждой встрѣчѣ, ссужалъ его заимообразно деньгами, которыя Ахмаровъ неимовѣрно ловко умѣлъ выманивать и еще болѣе ловко никогда не выплачивать. 

Но на этотъ разъ Константинъ Федоровичъ обрадовался и Ахмарову. Очень ужъ ему было скучно въ этомъ чужомъ мѣстѣ. 

Ахмаровъ, подхвативъ его подъ руку, принялся неумолчно разбалтывать ему какія-то губернскія сплетни. Къ счастью, въ это время въ саду заигралъ громогласный военный оркестръ, и Воротниковъ, со спокойной совѣстью, могъ не слушать, что болтаетъ ему этотъ губернскій паспарту. 

1905 

103 

Но вотъ раздался звонокъ, и Константинъ Федоровичъ, вмѣстѣ съ остальной публикой, направился въ театръ. 

Начался спектакль. Актеры играли. Воротниковъ смотрѣлъ и самъ спрашивалъ себя: «Хорошо они играютъ или нѣтъ?» 

Кажется, хорошо, потому что зрительный залъ то и дѣло оглашался звуками рукоплесканій, но, тѣмъ не менѣе, Константину Федоровичу было скучно. 

На сценѣ говорили о какихъ-то совершенно неинтересныхъ вещахъ: о выборахъ въ германскій рейхстагъ; какой-то интригѣ; кто-то кого-то любилъ и этимъ тяготился. Кто-то кого-то въ чемъ-то подозрѣвалъ... 

А, между тѣмъ, пьеса носила такое заманчивое названіе: «Да здравствуетъ жизнь!» 

Константинъ Федоровичъ сталъ разсѣянно смотрѣть по сторонамъ. 

Въ серединѣ перваго акта, въ пустой до того времени литеоной ложѣ бенуара, возлѣ которой совсѣмъ близко сидѣлъ Константинъ Федоровичъ произошло движеніе. Слышно было, какъ туда вошло нѣсколько человѣкъ, зашуршало женское платье, задвигались стулья. Константилъ Федоровичъ повернулъ голову и... вздрогнулъ. 

У самаго барьера ложи стояла высокая, очень статная молодая женщина, одѣтая въ лѣтній свѣтлый костюмъ. Она спокойно осматривала партеръ, собираясь сѣсть въ подставляемое ей кѣмъ-то сзади кресло. 

Константинъ Федоровичъ сразу, съ перваго же взгляда узналъ ее. Да, несомнѣнно, это была она, т. е. Людмила Полтинина. 

Большая, вся гарнированная цвѣтами, лѣтняя шляпа почти не мѣняла ея лица, и оно смотрѣло съ тѣмъ же выраженіемъ спокойнаго задора и вызывающей увѣренности, съ какимъ оно смотрѣло на него съ фотографіи, бывшей у доктора Лыкошина. 

А какъ бы въ подтвержденіе того, что это именно она, изъ- за ея плеча вскорѣ выглянуло другое лицо, красное, бородатое, съ лысиной во весь черепъ, давно и хорошо знакомое Воротникову, лицо самого Ларіона Семеновича Полтинина. 

Тутъ же въ ложѣ мелькнула и фигурка вездѣсущаго Ахмарова и еще нѣсколько мужскихъ лицъ. 

Константинъ Федоровичъ почему- то почувствовалъ, что у него мурашки побѣжали по спинѣ. Онъ отвернулся отъ ложи и сталъ смотрѣть на сцену. Но неудержимая сила тянула его опять и опять взглянуть на эту странную дѣвушку, которая, по выраженію доктора Лыкошина, должна была «вывернуть ему душу наизнанку». И онъ взглядывалъ. 

Людмила спокойно, совершенно не замѣчая его, глядѣла на аотистовъ. Только изрѣдка ноздри ея немного вздернутаго носика слегка раздувались, да вздрагивалъ крутой, красивый подбородокъ. 

«Влюблюсь или не влюблюсь?- спрашивалъ самъ себя Воротниковъ, то взглядывая на ложу, то переводя глаза на сцену.—Хороша! Даже очень хороша! Но почему же непремѣнно нужно влюбиться? Да и женитьсято на такой страшно. Во-первыхъ, навѣрное и закваска не та, не наша, не дворянская; а во-вторыхъ, ужъ больно ярка она! При этакой рядомъ дѣйствительно тусклымь покажешься! Правда приданое... 

Но за эту мысль Константинъ Федоровичъ на себя даже сердился и ворчалъ: 

«На кой чортъ мнѣ ея приданое?!» 

«А ну, какъ и впрямь влюблюсь?»-продолжалъ онъ думать, чувствуя, что его все болѣе и болѣе тянетъ посмотрѣть на ложу. 

И онъ какъ-то даже испуганно принимался потирать себѣ колѣни. 

А «она» сидѣла, смотрѣла на сцену, и, казалось, ничего болѣе въ мірѣ не существовало для нея въ эту минуту. 

Но вотъ кончился первый актъ, опустился занавѣсъ,