No 15.
1905
НИВА
лись, а денегъ въ Березневатомъ было такъ мало, что нѣкоторые сельчане забыли, какой у нихъ видъ.
Но послѣ рѣчи о. Макарія въ селѣ заговорили о церковныхъ ризахъ. Церковный староста, Антонъ Швець, догадался съѣздить въ городъ и поразузнать, гдѣ слѣдуетъ, насчетъ того, сколько могли бы стоить новыя ризы, и онъ пріѣхалъ изъ города очень огорченный и хмурый. Ризы стоили дорого. Чтобы сдѣлать и свѣтлыя и черныя, надо было, по самому малому расчету, затратить семь десятковъ корбованцевъ, а то и всѣ восемь. Такихъ денегъ въ Березневатомъ не соберешь и въ цѣлый годъ.
А мужики, между тѣмъ, толковали. Гдѣ встрѣтится ихъ трое-четверо, толкуютъ о разныхъ деревенскихъ дѣлахъ, и непремѣнно подъ конецъ кто-нибудь заведетъ рѣчь про церковныя ризы.
- Да какъ же такъ, земляки? О. Макарій не на вѣтеръ же сказалъ. Надобно думать...
А надобно, какъ же не надобно? Вотъ уже и Рождество подходитъ, а дѣло ни съ мѣста...
Въ самомъ дѣлѣ, и Рождество подошло и пришло, а батюшка все служилъ въ старенькой ризѣ. Многіе пришли въ церковь въ новыхъ кожухахъ, отъ которыхъ нестерпимо несло ароматомъ овчины, и имъ было неловко даже смотрѣть на о. Макарія, который молилъ Бога о грѣхахъ своихъ прихожанъ все въ прежнихъ обтрепанныхъ одеждахъ.
«Вѣдь вотъ,-думали обладатели новыхъ кожуховъ:я въ обновкѣ щеголяю, а для Бога мы нищіе».
И, наконецъ, на селѣ стало извѣстно, что старшина Григорій Афанасьевичъ, будучи озабоченъ дѣломъ объ обновленіи церковныхъ ризъ, намѣренъ въ скоромъ времени созвать сходъ. И всѣ ждали этого схода.
И вотъ, однажды, передъ вечеромъ, когда всѣ мужики вернулись къ своимъ домамъ отъ зимнихъ работъ, наканунѣ праздника, по селу ходилъ десятскій Емельянъ, онъ же Омелько, и объявлялъ всѣмъ сельчанамъ, что на-завтра, когда отойдетъ обѣдня, въ волостномъ дворѣ назначенъ сходъ и что Григорій Афанасьевичъ проситъ всѣхъ, кто только не боленъ, быть трезвыми и явиться.
Всѣ поняли, что рѣчь будетъ о новыхъ церковныхъ ризахъ, и потому даже самые заядлые пьяницы воздержались. Въ церкви въ этотъ день было много народу, и всѣ невольно смотрѣли на старенькія ризы, въ которыхъ о. Макарій служилъ обѣдню, и какъ бы настраивались. А послѣ обѣдни всѣ правоспособные сельчане двинулись въ волостной дворъ и тамъ, подъ открытымъ небомъ, ждали прибытія самого Григорія Афанасьевича и съ нимъ-неизбѣжнаго писаря.
И Григорій Афанасьевичъ прибылъ. Это былъ мужикъ высокій и тонкій, съ длинной шеей, самъ жилистый, крѣпкій, костистый. Лицо у него было благообразное, не выражавшее ни особеннаго ума, ни замѣтной глупости. На дѣлѣ же онъ далеко не былъ такъ глупъ, какъ о немъ говорили. Свои дѣла онъ велъ преисправно: бралъ у сосѣдей-помѣщиковъ землю въ аренду, хорошо обрабатывалъ ее нѣмецкимъ плугомъ, собиралъ жатву, продавалъ въ городѣ зерно и наживалъ деньги. Всѣмъ было извѣстно, что у него есть деньги, можетъ-быть-не одна тысяча, и онъ самъ этого не отрицалъ. Былъ онъ мужикъ не злой, случалось-помогалъ землякамъ въ бѣдѣ. Онъ только рѣчью умной не владѣлъ и, когда начиналъ говорить, у него языкъ заплетался и слова выходили все не тѣ, какія были нужны.
Но тутъ онъ находилъ поддержку въ писарѣ. Это былъ очень искусный въ своемъ дѣлѣ человѣкъ. Что онъ уменъ, это было написано на его огромномъ лбу; что онъ зналъ законы, это онъ доказалъ сотню разъ за время своего долголѣтняго состоянія при Березневатовской волости. Для всѣхъ было очевидно, что съ такими данными этотъ человѣкъ могъ бы очень далеко пойти, а между тѣмъ онъ никуда не пошелъ, а сидитъ при волостномъ пра
1905
283
вленіи. Очевидно, у него были на это основательныя причины, которыя заставили его во время оно удалиться отъ службы въ уѣздномъ городѣ, въ какомъ-то казенномъ правленіи, но которыхъ онъ никому не говорилъ.
Григорію Афанасьевичу онъ былъ нуженъ, какъ воздухъ, поэтому безсмѣнный старшина, помимо общественнаго жалованья, всячески награждалъ его то хлѣбомъ, то картофелемъ, то птицей, а то деньгами «заимообразно», безъ всякой надежды на полученіе обратно. Зато Березневатовская волость, по части порядка и исполнительности, считалась образцовой, и Григорій Афанасьевичъ имѣлъ уже за это всѣ похвальные листы и медали.
- Ну, вотъ,-сказалъ старшина, обращаясь къ міру:мы и собрались... Такъ, значитъ, и потолкуемъ... Это... того... насчетъ ризъ... Ризы очень ужъ того... древнія... Такъ, того... Вотъ, какъ батюшка сказалъ... Н-да!
Столь неискусная рѣчь, однако, была понята всѣми. Дѣло шло о церковныхъ ризахъ, это было ясно, какъ день. И толковать долго тутъ было нечего. Какъ загалдѣли, забормотали, можно было разобрать, что всѣ согласны, но въ то же время чувствовалась какая-то нерѣшительность, какая бываетъ, когда не хватаетъ самаго главнаго. И затѣмъ, сквозь гулъ неопредѣленныхъ разговоровъ, протиснулся ясно поставленный вопросъ:
- А сколько денегъ надо?
Тутъ выступилъ церковный староста, Антонъ Швець, мужикъ почтенный и основательный, и объяснилъ, что обѣ ризы, по самымъ точнымъ справкамъ, обойдутся десятковъ въ восемь карбованцевъ. Цифра эта произвела на мужиковъ отеломляющее впечатлѣніе. При тѣхъ печальныхъ обстоятельствахъ, въ какихъ находилось село Березневатое, восемьдесятъ рублей были благомъ, которое казалось недостижимымъ. И мужики стояли молча, опустивъ головы и почесывая затылки. Только изъ глубины толпы слышались невнятные голоса, безнадежно вопрошавшіе:
- А гдѣ же ихъ взять-то? Гдѣ ихъ взять?
Но отвѣта на этотъ вопросъ никто не далъ.
- Гм... Н-да!..-сказалъ Григорій Афанасьевичъ такимь многозначительнымъ голосомъ, что всѣмъ стало понятно, что онъ хочетъ сказать что-то важное.
- Гм... Н-да... Гдѣ ихъ взять?.. Вотъ то-то и оно... Н-да!
И, сказавши это, онъ остановился, видимо, разыскивая въ своей головѣ слова, которыя могли бы выразить его мысли. Но это ему довольно долго не удавалось. Земляки, однако, привыкли почтительно относиться къ его молчанію и ждали терпѣливо. Григорій Афанасьевичъ, наконецъ, собрался съ силами и продолжалъ.
- Оно, конечно... трудновато!.. Да вѣдь дѣло-то такое... Для души... Н-да... Стало-быть... Н-да!..
И, вымолвя эти многозначащія слова, онъ отъ натуги вспотѣль, вытеръ лобъ рукавомъ кафтана и, безнадежно махнувъ рукой, прибавилъ:
- Ну, пускай ужъ писарь скажетъ... Онъ знаетъ мои мысли.
Такъ всегда это и бывало, что Григорій Афанасьевичъ начиналъ, а писарь продолжалъ, и ужъ онъ дѣйствительно знать всѣ мысли старшины. Голова у него была двойная— для себя и для него.
И писарь сейчасъ же приступилъ къ дѣлу.
- Суть дѣла въ томъ, почтенные хозяева, что восемьдесятъ карбованцевъ такія деньги, какихъ въ настоящее вреия изъ васъ не выжмешь, хотя бы всѣхъ васъ истолочь въ ступѣ... Такъ вѣдь?
Этотъ оборотъ имѣлъ успѣхъ. Писаря любили за его бойкую рѣчь. Раздался одобрительный смѣхъ. Писарь продолжалъ:
- А какъ Григорій Афанасьевичъ есть вашъ, какъ бы сказать, предводитель, вами же самими избранный, такъ оно и понятно, ежели мы этотъ самый расходъ на его голову свалимъ!.. А онъ, господа, и желаніе такое доброе имѣетъ: на свой счетъ, значитъ, ризы пріобрѣсти и въ цер