No 18. 

1905 

НИВА 

не быть связаннымъ никакими условіями! Я вѣдь зналъ такихъ. Ходитъ двѣнадцатилѣтній щенокъ по дворамъ съ корзинкой и мѣшкомъ, и кричитъ: «Костей, тряпокъ, бутылокъ, банокъ». Потомъ, смотришь, приказчикомъ въ стекольной лавкѣ; а потомъ за выручкой стоитъ; въ двадцать два года ужъ хозяина въ трубу пустилъ и самъ лавчонку держитъ; къ тридцати годамъ у него стеклянный заводъ; черезъ пять лѣтъ еще погребъ съ собственнымъ разливомъ: а потомъ, къ сорока годамъ, считается въ милліонѣ, а къ шестидесяти однихъ судовъ на пятьдесятъ милліоновъ для перевозки бочекъ. И все на глазахъ у меня, на глазахъ росло. 

Laissez faire, laissez passer! засмѣялся Троцкій. 

Вотъ! Вотъ!- подтвердилъ дядя.-А вѣдь если я наберу цѣлый ковчегъ этихъ хамовъ, такъ мнѣ самому будетъ не повернуться въ собственномъ домѣ. Ты посмотри, сколько у меня этихъ тварей. Пойдемъ. 

И онъ спѣшными, подпрыгивающими шагами пошелъ къ двери. 

V. 

По винтовой лѣстницѣ они поднялись наверхъ. Андрей Ивановичъ отперъ карманнымъ ключомъ тяжелую дверь, она тихо отворилась, и они сразу очутились въ иномъ мірѣ. Вмѣсто дорогихъ обоевъ и рѣзныхъ потолковъ, со стѣнъ смотрѣла печальная желтоватая краска. Потолокъ былъ какой-то мутный, запыленный. Комната была большая, даже очень большая, но видъ у нея былъ унылый. Троцкому показалось, что все-и стѣны, и окна, и потолокъ, и рядъ грязныхъ, запачканныхъ мольбертовъ-все это страдаетъ мучительной зубной болью и застыло въ нѣмомъ отчаяніи. 

Мольбертовъ было много: восемь или десять. На каждомъ стояли только начатые, или уже почти конченные преподобные отцы церкви, столпники, угодники, митрополиты, юродивые и пр. Всѣ они были изображены въ точныхъ копіяхъ, по оригиналамъ самого Андрея Ивановича, помѣщавшимся тутъ же. Иконы эти не имѣли ни малѣйшаго отношенія ни къ нашей старинной иконописи, ни къ итальянской папской школѣ, предшествовавшей Возрожденію. Это были гладко причесанныя, напомаженныя и завитыя лица, съ сладкимъ умильнымъ выраженіемъ глазъ, съ расшитыми драгоцѣнными камнями сапогами, въ прозрачныхъ, отороченныхъ бахрамой тогахъ. Они стояли точно въ артиллерійскомъ дыму: вокругъ клубились какія-то густыя облака. Ревнители древняго православія ужасались такимъ образамъ, но ихъ одобряли по преимуществу губернаторши и, смотря въ лорнетъ, находили ихъ «жантиль». 

У чугунной печки два мальчугана возились съ дровами, тутъ же раскалывая ихъ топорикомъ на короткія лучинки, потому что длинныя полѣнья не влѣзали въ устье печурки. Одѣты были они въ синія, ниже колѣнъ блузы, крайне безобразныя и выпачканныя во всевозможныхъ краскахъ. Третій мальчикъ, стриженый и босой, мылъ полъ, часто наклоняясь и соскабливая приставшую къ половицамъ краску. 

Вотъ они, мои пажи! крикнулъ Андрей Ивановичъ.-Каковы черти? Грязны, точно ихъ выкупали въ помойной ямѣ, а между тѣмъ, каждую субботу, они сами себѣ стираютъ блузы, и въ воскресенье ихъ гладитъ стряпуха. 

Сами стираютъ?-удивился племянникъ. 

Что же, въ англійскій магазинъ ихъ отдавать стирать, что ли?-осклабился дядя.-Ну, такъ вотъ видишь: эта рвань, которую я пою, кормлю и одѣваю, не только не получаетъ жалованья, но у меня лежитъ отъ каждаго изъ нихъ по десяти рублей залога, чтобъ я былъ обезпеченъ со стороны возможнаго воровства. 

Что-жъ, я вамъ дамъ за него залогъ,- сказалъ Троцкій. 

Дядя повернулся къ нему. 

1905 

- О-о? Развѣ у тебя розсыпи нашлись? 

343 

- Не розсыпи, а я тутъ брошюрку одну иллюстрирую: помощь въ несчастныхъ случаяхъ. Такъ докторъ тридцать рублей обѣщалъ. 

Андрей Ивановичъ захохоталъ и взялъ племянника повыше локтя. 

-- Ежели ты хочешь сдѣлать такую глупость, и треть своето заработка оставить въ залогъ за какого-то уличнаго бродягу, то я этого не позволю,—слышишь, я! Возьму со стороны кого, но не отъ тебя. 

Троцкiй пожалъ плечами. 

- Какъ хотите, настаивать не могу. 

Онъ дошли до противоположнаго конца комнаты; въ самомъ углу, за мольбертомъ, почти скрытымъ высокими образами, сидѣла какая-то фигура и усердно водила по полотну кистью. 

Фулыгинъ!-удивленно сказалъ Троцкій. 

- Я,-отозвался тотъ. 

- Здравствуйте, Фулыгинъ!-въ свой чередъ сказалъ профессоръ. 

- Видѣлись утромъ,- лаконически отрѣзалъ художникъ и еще больше уткнулся въ работу. 

- Вотъ такъ костюмъ,-замѣтилъ Троцкій. 

Костюмъ и вправду былъ исключительный. Онъ представлялъ собою когда-то роскошный атласный халатъ со стегаными отворотами; онъ давно уже протерся, матерія просѣклась и повисла лохмотьями, которыя отъ времени свалялись въ хвостики, ни дать ни взять на горностаевой мантіи. Цвѣтъ халата былъ весьма пестрый, такъ какъ владѣтель его нерѣдко обтиралъ объ него кисти. Изъ-подъ широкаго, какъ хомутъ, воротника высовывалась длинная, худая шея Фулыгина; на этой шеѣ сидѣла длинная голова съ опухшимъ отъ пьянства лицомъ и злыми, умными глазами. На видъ ему было лѣтъ подъ тридцать, и если бы не «черты изъ жизни», вкрапленныя въ его лицо, онъ, пожалуй, былъ бы красивъ. 

- А чѣмъ не халатикъ!- весело сказалъ Андрей Ивановичъ. — Ты знаешь, мнѣ его подарилъ когда-то графъ Пехтереевъ. Тепленькій, на пуху. А что онъ протерся, такъ вѣдь не въ государственный совѣтъ его надѣвать. Пришелъ Фулыгинъ, пропившись до нитки,— ну я ему и далъ, что потеплѣе. 

- Ты это, Троцкій, видѣлъ?- спросилъ Фулыгинъ, и вдругъ распахнулъ халатъ, подъ которымъ ничего, кромѣ волосатой груди, не оказалось.—Это называется: яко нагъ, яко благъ. 

- Послѣзавтра у васъ будетъ прекраснѣйшая пиджачная пара, любезнѣйшій,- замѣтилъ наставительно Андрей Ивановичъ:—какъ только вы кончите Симеонастолшника, тотчасъ же явится превосходный портной изъ девятой линіи, Ааронъ Самойловичъ Мейербергъ... (замѣтьте, сколь музыкальная фамилья!) и предложитъ вамъ на выборъ пару, любого для васъ колера... А что настоящій вашъ костюмъ фантастиченъ, такъ для художника это не грѣхъ. Помню я, когда писалъ на золотую медаль свою программу Николай Ге,-я ужъ профессоромъ тогда былъ,-такъ у него еще чуднѣе платье было. Онъ любилъ шикнуть и заказалъ фракъ у Шармера. Тогда безъ фрака повернуться нельзя было,—вездѣ во фракѣ ходили. Всѣ свои деньги, что изъ дома присылали, ухлопалъ портному. Тотъ содралъ съ него сто двадцать рублей и принесъ фракъ съ бѣлымъ полотнянымъ чехломъ, чтобъ онъ, понимаете, не пылился. Ну, Николай Ге и пустилъ этотъ чехолъ въ оборотъ: цѣлый годъ ходилъ въ немъ по мастерской,-и тоже подъ низомъ ничего не было. 

Олъ захохоталъ при этомъ воспоминаніи. 

- Самого Бруни, ректора, онъ такъ принималъ!всхлипывая отъ восторга, говорилъ онъ. 

Самого! передразнилъ его Фулыгинъ.- Велика фря вашъ Бруни.