446 

1905 

НИВА 

Онъ сошелъ съ постамента. Она застыла въ данной позѣ. Сеансъ начался. 

XX. 

Онъ уже отвыкъ отъ такихъ профессіональныхъ натурщицъ, которыя не шелохнутся ни одной складкой, и какъ мраморъ, неподвижно стоятъ часами. Быстро, смѣло набрасывалъ онъ общій контуръ фигуры, стараясь схватить общій ритмъ позы. Отъ него сразу ушла она, какъ дѣвушка, дочь хозяйки, какъ Инесса, которая заставила его подстричь покороче бороду. Передъ нимъ была христіанская мученица и только. По привычкѣ не браться за кисть, пока не вырисовано лицо до малѣйшей подробности краснымъ углемъ, онъ не трогалъ красокъ. Онъ молчалъ, глаза его горѣли, онъ то отходилъ, то подходилъ къ холсту, то измѣрялъ рейсфедеромъ разстояніе, кажущееся глазу невѣрнымъ, для чего далеко вытягивалъ руку, щурилъ одинъ глазъ и провѣрялъ контуры по отвѣсу. Академическій опытъ долгихъ лѣтъ сказался: работалъ онъ увѣренно, съ пріемами натасканнаго техника, легко преодолѣвающаго всѣ трудности рисунка. Когда стѣнные часы простучали девять, онъ съ изумленіемъ остановился. 

- Какъ? прошелъ часъ?-спросилъ онъ. 

Она шелохнулась. 

- Да,- сказала она.- И потому десять минутъ антракта. 

Она легко спрыгнула на полъ, надѣла туфли и подошла къ мольберту. 

- Что скажете?-спросилъ онъ. 

У меня носъ длиннѣе,-подумавъ, сказала она. 

Я вѣдь рисую не портретъ,-возразилъ онъ.-Я беру съ натуры только то, что мнѣ нужно. Да и носъ въ раккурсѣ. 

За раккурсъ прячетесь вы всѣ. Какъ что неудается, такъ сейчасъ раккурсъ. 

Онъ вспыхнулъ. 

- По-вашему, это неудачно? 

- Нѣтъ, хорошо, но непохоже. А я признаю только точное сходство съ натурой. Я вообще всей старой школы не люблю. Мнѣ никто не нравится изъ старыхъ художниковъ. 

А Рафаэль?-съ ужасомъ выпячивая глаза, спросилъ онъ. 

- Да, и Рафаэль. Для Мадоннъ его картины не идеальны, а дѣвушекъ такихъ нѣтъ. 

- А что же вамъ надо? 

- Портреты старые люблю, живыхъ людей. Я стою передъ ними, смотрю и думаю. Вотъ были люди и нѣтъ ихъ. Такъ же они думали, ѣли, пили, какъ мы. И вотъ нѣтъ ихъ, но я ихъ чувствую, я ихъ понимаю, и они меня понимаютъ. Есть такіе старые старички въ тусклыхъ рамахъ. Если-бъ они были живы, имъ было бы лѣтъ триста. Потомъ дамы въ шелковыхъ штофныхъ платьяхъ съ вѣерами. Я ихъ тоже люблю. А вотъ эти статуи въ Ватиканѣ, это совсѣмъ скучно, потому что онѣ бѣлыя и безглазыя. Богъ съ ними. 

- Однако, вы и разсуждаете!- удивился Андрей Ивановичъ. 

- Я говорила это Шмидту,-продолжала она:-вотъ тому, что здѣсь въ студіи жилъ до васъ. Я ему говорила, если-бъ я была художникомъ, я бы нарисовала окно, на окнѣ цвѣты, а за окномъ теплый весенній день. Потомъ я бы нарисовала нѣмку, что живетъ здѣсь на углу, жену художника Вагнера. Она блѣдная-блѣдная, волосы у нея свѣтло-золотистые, а глаза какъ аметистъ. Шейка у нея какъ у птички-тоненькая и прямая. Если ей на голову надѣть золотой обручъ, это будетъ я не знаю что такое, но будетъ что-то очень хорошее, такое пріятное, странное, какъ сказка. Когда я ее встрѣчаю, я всегда вспоминаю что-то такое очень милое, забытое, и не могу вспомнить. Поэтому было бы такъ хорошо, если-бъ ее нарисовать въ профиль. А мужъ ея рисуетъ 

1905 

No 23. 

ее вакханкой, и ничего не выходитъ, да и вообще зачѣмъ рисовать вакханокъ, когда ихъ нѣтъ? 

Андрей Ивановичъ смотрѣлъ на нее все также раскрывъ глаза. 

- Ну, а потомъ, что бы вы еще написали?-подзадорилъ онъ. 

- А потомъ, я бы написала грозу, ночь и черныя развалины. Башни черныя, и людей, которые куда-то идутъ, куда-неизвѣстно куда и зачѣмъ,-чтобъ страшно было. Чтобы когда кто посмотрѣлъ, чтобъ ему стало жутко. Потомъ написала бы туманъ въ горахъ. Когда мы ѣхали изъ Флоренціи сюда, мы въ горахъ видѣли туманъ. И скалы утромъ въ этомъ туманѣ плаваютъ. То покажутся, то спрячутся, какъ великаны. 

- Такъ вѣдь я не пейзажистъ,- сказалъ Андрей Ивановичъ. 

- Художникъ все долженъ умѣть,- не унималась она:-и портретъ, и пейзажъ, все. 

- Ну, этого не бываетъ. А вы строгая и смѣлая. Это хорошо. 

- Нѣтъ, это не хорошо,-возразила она. 

- Отчего? 

- Мнѣ счастья въ жизни не будетъ. Я все своимъ языкомъ напорчу. Я всѣмъ художникамъ, что съ меня писали, говорила, что они совсѣмъ не то дѣлаютъ, и что совсѣмъ этого ничего не надо. Вы знаете, мнѣ два художника сдѣлали предложеніе, то-есть, они хотѣли жениться на мнѣ. Но потомъ, когда мы чаще начали видѣться и говорить, то они стали меня бояться и отказались. И оба они говорили одно и то же: что такой жены, какъ я, нельзя держать въ домѣ. 

- Отчего же? 

- Оттого, что я буду разговаривать и осуждать. А женщина должна молчать и варить макароны. 

- Развѣ только? А мы, русскіе любимъ, когда женщина равноправна намъ. 

Она съ удивленіемъ подняла на него свои черные глаза. 

- Неправда!-сказала она:-такого мужчины не существуетъ. Мужчина всегда хочетъ быть царемъ, потому что его мускулы крѣпче. А мускулы всегда больше цѣнятся въ жизни, чѣмъ душа. 

Андрею Ивановичу стало весело. 

-- Откуда у васъ это все! Кто васъ развивалъ? 

- Меня никто не развивалъ; я сама все вижу и знаю. 

- Отчего вы никогда не улыбаетесь? 

- Чего мнѣ улыбаться? 

- Развѣ скучно жить? 

- Скучно. Я не люблю жизни. Я хотѣла бы умереть. 

- Одна сестра хочетъ умереть, другая- пойти въ монастырь. 

- Ну, Джульетта-ребенокъ, болтаетъ, что въ голову придетъ. А вы скажите, что хорошаго въ жизни? Все одно и то же. Вѣчно одно небо, одно солнце. Осенью и зимой холода, лѣтомъ-жары. На улицахъ кричатъ разносчики, бѣгаютъ собаки, на колокольняхъ звонятъ колокола. 

- А выйдете замужъ? 

- Тогда больше буду на кухнѣ, чѣмъ теперь; буду купать дѣтей и зашивать платья мужу. 



А если выйдете за богатаго? 

- Тогда буду смотрѣть на стѣну и въ потолокъ, да разъ въ день кататься по Корсо. Я не люблю Рима. 

- Хотите ѣхать въ Петербургъ? 

- Чѣмъ же онъ лучше? 

- Лучше, не лучше, а чище. Тамъ рѣка огромная, широкая,-не мутно-зеленая какъ Тибръ, а свѣтло-синяя, лазурная. Зимой тамъ все опушено снѣгомъ, и рѣка эта покрыта льдомъ, а на льду стоитъ палатка изъ оленьихъ шкуръ и самоѣды-язычники ѣздятъ на рогатыхъ оленяхъ, и за полъ-лиры катаютъ кого хотите. А лѣтомъ тамъ солнце почти не заходитъ, и въ полночь небо ро