506 

1905 

НИВА 

одобренныя критикой, и то обстоятельство, что онѣ остались непроданными, такъ повліяли на него, что онъ сталъ нетерпимымъ по отношенію товарищей. Всякая похвала его сверстнику по академіи встрѣчалась имъ съ подавленнымъ злобнымъ ворчаніемъ. Онъ созналъ, что дѣйствительныхъ художественныхъ силъ у него нѣтъ, что бороться ему трудно съ тѣми, кто идетъ бойцами въ передовыхъ рядахъ. И вотъ онъ рѣшилъ: продаться на рынокъ, открыть офиціальную иконописную мастерскую и работать, подъ фирмой академика, для всѣхъ губерній. Ему въ этомъ отношеніи повезло, и онъ сталъ зарабатывать ежегодно десятками тысячъ. 

Время шло. Онъ не думалъ о женѣ и о сынѣ, онъ старался гнать о нихъ мысли. Онъ говорилъ: 

- Мнѣ въ семейной жизни не повезло. 

И онъ думалъ, что этой фразой искупаются всѣ недоразумѣнія. 

Онъ отчуждился отъ брата. Онъ говорилъ: родства нѣтъ, узъ не существуетъ. Но вотъ теперь, когда внезапно, по какимъ-то страннымъ, почти нелѣпымъ совпаденіямъ, сынъ его нашелся, онъ вдругъ опять смѣшалъ и спуталъ всѣ свои представленія. 

Ему показался безконечно-дорогимъ этотъ мальчикъ. Смутное волненіе, которое охватило его, когда онъ увидѣлъ его въ первый разъ, дошло до апогея, когда нашлась злосчастная родинка. Теперь ему все старое, прошлое, рана,-отъ которой остался теперь только бѣлый рубецъ, Италія, теща, ея родственники,-все казалось какимъ-то забытымъ сномъ. Когда онъ узналъ, что Джульетта сбѣжала отъ матери, онъ только сказалъ: 

- Такъ и должно быть,-она сестра Инессы. 

Теперь онъ рѣшилъ круто все измѣнить. Его теща на письма не отвѣчала; Джульетта была неизвѣсто гдѣ; но, тѣмъ не менѣе, онъ вѣрилъ въ то, что Инесса могла откликнуться на его зовъ. Хотя онъ не зналъ, какъ это надо сдѣлать. Что-то въ родѣ раскаянія закопошилось въ немъ. Ему захотѣлось прижать къ груди этого обездоленнаго мальчика, какого-то бродягу, чуть не просящаго на улицѣ подаянія. 

Ему рисовались очаровательныя картины совмѣстной жизни. Въ мальчикѣ проснется благородная душа, онъ откликнется на любовь отца, и они вмѣстѣ будутъ жить здѣсь, на Островѣ, въ центрѣ петербургской художественной жизни, сытыми, счастливыми, спокойными гражданами. 

Андрей Ивановичъ уже пережилъ возрастъ надеждъ и стремленій. Онъ уже думалъ о покоѣ. Онъ мечталъ о почетѣ- не свыше чина тайнаго совѣтника. Онъ думалъ, что пріобрѣтенный имъ капиталъ и пенсія достаточны для того, чтобы мирно дожить остатокъ въ двадцать-двадцать пять лѣтъ. 

Правда, иногда ему попадались досадныя свѣдѣнія о такихъ художникахъ, какъ Тиціанъ, которые въ восемьдесятъ лѣтъ работали такъ же мощно и молодо, какъ и въ тридцать. Но это казалось ему легендами. Онъ полувѣрилъ такимъ сказкамъ. 

«Да и былъ ли Тиціанъ академикомъ!»- приходило ему иногда въ голову. 

Онъ ждалъ появленія Пети съ больнымъ, нервнымъ нетерпѣніемъ. Онъ стоялъ у окна и думалъ: 

«Ужели братъ пришлетъ его пѣшкомъ и не дастъ ему на извозчика?» 

Онъ то подходилъ къ окну, то отходилъ отъ него, то смотрѣлъ комнату, приготовленную для Пети,-бывшую комнату его матери. Кровь стучала въ его виски. Онъ нервно выкуривалъ сигару за сигарой, ждалъ,-но Пети не было. 

Стемнѣло. Петя не приходилъ. Онъ пообѣдалъ одинъ, хотя было поставлено два прибора. Онъ не пошелъ наверхъ въ мастерскую. Онъ упорно смотрѣлъ сквозь стекла на снѣжную пелену, покрывшую улицы и крыши, на газъ, тускло мерцавшій въ уличныхъ фонаряхъ, и все повторялъ: 

1905 

- Что же онъ не идетъ, что не идетъ? 

No 26. 

Стукнула дверь. Ему подали письмо отъ брата. Онъ сорвалъ конвертъ и прочелъ. 

«Андрей,- твой сынъ ушелъ съ утра, и дома его нѣтъ. Быть-можетъ, онъ и не вернется вовсе. По крайней мѣрѣ, жена моя выводитъ такое заключеніе изъ тѣхъ намековъ, которые въ послѣдніе два дня онъ нѣсколько разъ подчеркивалъ въ разговорахъ съ нею. У него, очевидно, есть мѣсто, куда онъ хотѣлъ уйти. Онъ не разъ и мнѣ высказывалъ мысль, что жить въ четырехъ стѣнахъ онъ не можетъ. 

«Я почти увѣренъ, что онъ не вернется. Въ немъкровь матери. Если ты скажешь, что это для тебя, ударъ-я повѣрю. Это наказаніе. Все въ мірѣ основано на равновѣсіи. 

«Не думаю, чтобы ты нашелъ его. Дворникъ толкуетъ о какомъ-то старикѣ, который вчера долго говорилъ съ нимъ на улицѣ. Но стариковъ много, и по этому адресу мальчика не найти. Что же дѣлать! Потерпи. Судьба иногда чудачитъ. Разъ онъ нашелся, не думаю, чтобъ онъ ускользнулъ отъ насъ навсегда. Твой Петръ». 

Письмо выпало изъ пальцевъ Андрея Ивановича, и онъ долго сидѣлъ неподвижный, мрачный, сосредоточенный. 

XXX. 

Мистеръ Томасъ Гиббсъ былъ человѣкъ средняго роста, мускулистый, слегка рябой, съ черными острыми глазами и отсутствіемъ растительности на лицѣ. У него только на одной щекѣ сидѣла бородавка, изъ которой росъ одинокій кустикъ черныхъ и жесткихъ волосъ. Одѣтъ онъ былъ всегда въ короткую куртку, узкія штаны и носилъ сапоги на тройныхъ подошвахъ, которыя шли уступами, какъ вавилонская башня, и самой большой и пирокой была нижняя подошва. Онъ почти никогда не выпускалъ изо рта мундштука и курилъ крученыя папиросы какого-то краснаго волокнистаго табаку. Жилъ онъ безъ прислуги, въ двухъ комнатахъ отдѣльнаго флигеля во дворѣ. Убирала ему комнаты жена дворника, она же брала его бѣлье въ стирку и топила печи. Самоваровъ онъ не признавалъ и утромъ самъ себѣ варилъ кофе или какао на большой спиртовой лампѣ. По вечерамъ онъ себѣ жарилъ на жаровнѣ ростбифъ, очень искусно переворачивая его съ боку на бокъ. За ужиномъ онь аккуратно выпивалъ бутылку хереса, прочитывая англійскія газеты. Пока горѣлъ спиртъ и мясо шипѣло, онъ фехтовался съ манекеномъ, стоявшимъ въ углу, и бился на кулачкахъ съ огромнымъ тяжелымъ резимъ мѣшкомъ, который висѣлъ на канатахъ по серединѣ комнаты. По утрамъ онъ нерѣдко раза два перекувыркивался, а иногда обходилъ раза три комнату на рукахъ, считая это очень полезнымъ дли циркуляціи крови. Боксомъ онъ владѣлъ въ совершенствѣ, и когда разъ нью на него напали на набережной у Лѣтняго сада два какихъ-то молодца, онъ прижался къ рѣшоткѣ, одного ударилъ ногою въ животъ, а другого кулакомъ въ подбородокъ снизу,-отчего первый въ корчахъ повалился на снѣгъ, а у другого оказалась нижняя челюсть совершенно свороченной на сторону, и онъ кинулся бѣжать, держась за нее руками. 

Когда Епифановъ привелъ ему Петю, онъ самъ отворилъ имъ дверь и сейчасъ же опять легъ на кресло и протянулъ ноги на сосѣдній стулъ. Онъ занимался обрѣзаніемъ ногтей, для чего держалъ въ лѣвой рукѣ огромный ножъ, которымъ можно было заколоть бизона. Петя съ почтеніемъ смотрѣлъ на его тройныя подошвы и на кустикъ конскихъ волосъ. Епифановъ молча постоялъ у двери, а потомъ сѣлъ на стулъ безъ приглашенія. Молчаніе длилось долго. Въ сосѣдней комнатѣ щелкали часы и потрескивала печка. Наконецъ, хозяинъ повернулъ голову. - Пей,-сказалъ онъ. 

Епифановъ утерся, потомъ всталъ, подошелъ къ столу, налилъ полный стаканъ вина, выпилъ его маленькими глотками и вдругъ ухмыльнулся.