No 29.
1905
НИВА
Еще одно усиліе. Онъ вылѣзъ наружу. Прорубь была чиста. Онъ подошелъ къ санямъ. Рукавицъ у него не было, впопыхахъ, онъ оставилъ ихъ дома. Въ саняхъ лежалъ коверъ, онъ началъ обтирать объ него руки, засунувъ ихъ въ сѣно, но и тамъ было холодно. Онъ хотѣлъ взять вожжи, пальцы не слушались его и не сгибались. Онъ обошелъ лошадь, дотронулся до ея губъ, онѣ были теплы, но не грѣли. Онъ увидѣлъ, что между хомутомъ и шеей можно просунуть руку, и просунулъ обѣ. Тамъ было тепло. Но зато стало холоднѣе ногамъ, ихъ точно сунули въ желѣзные сапоги. На вѣтрѣ платье сразу стало леденѣть.
Онъ влѣзъ въ сани, покрылся ковромъ, весь съежился. Править онъ не могъ. Зубы его стучали, внутри все дрожало. Лошадь тронулась и куда-то его повезла. Ему было все равно. Онъ закрылся съ головой и силился отогрѣть свои пальцы дыханьемъ. Онъ весь старался съежиться въ одинъ комокъ; но чѣмъ онъ больше ежился, тѣмъ ему казалось холоднѣе и мокрѣе.
Лошадь его везла шагомъ. Куда, онъ не зналъ. Раза два онъ выглядывалъ изъ-подъ ковра. Но вокругъ все было окутано бѣлесоватымъ туманомъ. Раза два его сильно качнуло, и онъ чуть не вывалился. Если бы его вывалило, онъ бы такъ и остался лежать на льду. Ему было безразлично-ѣдетъ ли онъ, или лежитъ, живъ онъ, или умеръ. Единственное сознаніе, которое явственно проступало въ его мозгу, было:
А все-таки запряталъ, запряталъ!
Потомъ онъ услышалъ, что лошадь стоитъ на мѣстѣ. Онъ опять высунулъ голову и узналъ мѣсто: это было тамъ, гдѣ въ послѣдній разъ они разбивали чумъ и топили печку. Но теперь никакихъ слѣдовъ отъ этого не оставалось. Гиббса нигдѣ не было видно.
- Ну, ну, ну!-вдругъ закричалъ онъ на лошадь.
Та круто завернула назадъ и пошла къ берегу. Петѣ смутно рисовалось, что туда, куда везетъ его лошадь, пріѣхали какіе-то страшные люди, которые хотѣли сдѣлать что-то дурное съ этимъ хорошимъ и добрымъ Ѳомой Ивановичемъ. Ѳома Ивановичъ возьметъ его съ собой за границу, и онъ будетъ сидѣть въ синемъ платьѣ на слонѣ. Онъ видѣлъ слона: ему показывала этого слона на картинкѣ Жозефина. Онъ сѣрый, большой. На немъ спать удобнѣе, чѣмъ въ саняхъ, и теплѣе; теплѣе, потому что тамъ, гдѣ они водятся, есть сладкіе финики, которыхъ тоже было много у Жози. У Ѳомы Ивановича сладкаго не было, но все равно: они поѣдутъ туда, гдѣ растутъ финики. А за Ѳому Ивановича онъ готовъ всегда умереть, потому что Ѳома Ивановичъ самый лучшій человѣкъ изъ всѣхъ, кого онъ только зналъ.
Разъ ему показалось, что надъ самымъ его ухомъ закричала леди. Онъ сдернулъ коверъ, и увидѣлъ только сѣрое небо, и какія-то ржавыя пятна, которыя ползли по этому небу. Онъ закрылся. Теперь какъ будто стало теплѣе; но въ то же время гдѣ-то было больно, какъ будто въ головѣ. Знобило и ноги, и болѣли виски. Ржавыя желтыя пятна стояли передъ глазами и въ темнотѣ.
Но вдругъ онъ почувствовалъ какой-то толчокъ. Онъсѣлъ въ саняхъ, сдернувъ съ себя коверъ. Берегъ былъ недалеко. Онъ какъ-то дико закричалъ на лошадь и замахалъ рукой. Лошадь прижала уши и пошла дробной рысью. Онъ слышалъ, какъ голосъ его прокатился надъ снѣжнымъ льдомъ и замеръ. Вмѣсто одной лошади, вдругъ побѣжали двѣ, и двѣ дуги затряслись передъ его глазами. Но потомъ опять все совмѣстилось въ одну лошадь, въ одну дугу, и стало менѣе холодно.
Берегъ началъ приближаться. Онъ видѣлъ, что на берегу стоитъ Епифановъ. Ему онъ машетъ что-то рукой. Лошадь бѣжитъ наѣзженной дорогой. Что-то тяжко томительное въ каждомъ мгновеніи. Что-то давитъ его снаружи, что-то распираетъ изнутри.
Около него что-то дѣлаетъ Епифановъ, но ему все равно. Старикъ беретъ вожжи и гонитъ лошадь. Лошадь подобра
1905
563
лась и скачетъ. Санки подпрыгиваютъ, бьются изъ стороны вь сторону и останавливаются. Руки Епифанова просовываются подъ спину Пети и хотятъ его поднять.
- Пусти!-говоритъ онъ:-я самъ пойду.- И онъ бодро идетъ, входитъ на балконъ, проходитъ сѣни. Вотъ онъ и въ комнатѣ, стоитъ по серединѣ и задумчиво смотритъ на стѣны. Епифановъ что-то говоритъ и показываетъ на его сапоги и штаны.
Откуда ты? Что съ тобой?-спрашиваетъ Ѳома Ивановичъ, и въ голосѣ его слышатся какіе-то новые звуки.
- Я все въ прорубь... я хорошо запряталъ, не найдутъ. Я влѣзъ въ воду, и запряталъ,- бормочетъ Петя.
Молодецъ,-говоритъ весело Гиббсъ.-Ну-ка, давай съ него скидать все, Епифановъ.
Его мигомъ раздѣваютъ. Посинѣлое тѣло при блѣдномъ свѣтѣ зимняго дня кажется мертвымъ. Къ самой постели придвигаютъ чугунную топящуюся печку. Гиббсъ достаеть суконку и ловко начинаетъ тереть ногу. Епифановъ третъ другую. Бензинка кипитъ, и опять спасительный ромъ разливается благоуханіемъ по комнатѣ.
Петра заваливаютъ шубами. Ѳома Ивановичъ самъ укутываетъ его, и Петя видитъ, какъ чей-то красный длинный языкъ высовывается, заворачивается трубкой, и чьи-то зеленые глаза горятъ по бокамъ и свѣтятся прямо въ его душу; онъ вскрикиваетъ, поворачивается, и чувствуетъ, какъ ломитъ его голову, и какъ жарко и тяжело дышать, и какъ болитъ и горло, и грудь, и спина.
Изба раздвигается. Онъ опять видитъ сѣрое небо, необъятное, холодное. Опять чувствуетъ воду и дно подъ ногами. Опять желтая лошадь пугливо шарахается въ сторону, и Андрей Ивановичъ цѣлуетъ его и что-то шепчетъ...
XXXVIII.
Вечеромъ, въ тотъ же день, Гиббсъ привезъ изъ Ораніенбаума молодого и веселаго военнаго доктора. Докторъ посмотрѣлъ больного, помѣрилъ температуру и сказалъ:
- Трудно опредѣлить. Какой-нибудь тифоидъ.
- Опасно или нѣтъ?
- Ничего не могу сказать. Опредѣлится завтра. Хотите, я пріѣду? А еще лучше—свезите его въ больницу, теперь тамъ мѣста есть, къ празднику всегда больные стараются или умереть или выздоровѣть.
Гиббсъ сказалъ, что положить мальчика въ больницу по нѣкоторымъ причинамъ неудобно, а что если докторъ завтра понадобится, то за нимъ пришлютъ.
Когда Гиббсъ остался у постели больного мальчика вдвоемъ съ Епифановымъ, онъ сказалъ ему:
- Епифановъ, мнѣ нельзя больше ни минуты здѣсь оставаться. Я долженъ ѣхать. Я поручаю мальчика тебѣ. Завтра я увижу леди и передамъ ей дальнѣйшую заботу, а пока ты долженъ заботиться о немъ. Ты отчасти виноватъ въ его болѣзни: офицеровъ, пріѣхавшихъ нанимать дачу, ты принялъ за полицію и напугалъ малаго. Теперь ты долженъ остаться при немъ, пока леди не приметъ его отъ тебя. Я хотѣлъ взять его съ собой, но придется отложить это. Вотъ тебѣ деньги. Можешь звать, если нужно, доктора, покупать лѣкарство, но въ больницу не клади его: неизвѣстно, какой у него будетъ бредъ. Весь расчетъ со мной ты получишь черезъ леди. Прощай.
Онъ протянулъ ему руку. Епифановъ пожалъ ее и сказалъ, по обыкновенію: «хорошо». Потомъ Гиббсъ наклился надъ мальчикомъ, поцѣловалъ его въ лобъ и быстро вышелъ изъ избы. Епифановъ не спрашивалъ его, почему онъ уходитъ пѣшкомъ, что дѣлать съ лампой и печкой. За два года службы у Гиббса онъ узналъ его натуру и боялся сказать лишнее слово.
Заперевъ двери, онъ легъ на тотъ диванъ, на которомъ спалъ эти ночи Гиббсъ. Его безпокоила болѣзнь мальчика: голова его горѣла, онъ просилъ пить, никого не узнавалъ. Иногда у него вырывался тихій стонъ и онъ тревожно метался на подушкѣ.