642 

1905 

I. 

НИВА 

Испорченная натура. 

Повѣсть. 

Кн. М. В. Волконской. 

На кладбищѣ, занесенномъ почти сплошь раннимъ зимнимъ снѣгомъ, такъ что приходилось расчищать дорожки метлами и лопатами и посыпть ихъ пескомъ,— было беззвучно, морозно и непривѣтно, совсѣмъ не такъ было, какъ бываетъ весной. Тогда, т. е. весной, ранней весной, на горожанина вмѣстѣ съ запахомъ почекъ, травы и листьевъ, растущихъ въ изобиліи на мѣстахъ успокоенія, вѣетъ съ кладбища миромъ и чѣмъ-то мечтательно-спокойнымъ, пожалуй, даже отраднымъ, отчего часто горожане, возвращаясь съ кладбищъ, съ особой интонаціей говорятъ: «а какъ тамъ хорошо!»-Теперь же никто не сказалъ бы, что на кладбищѣ было хорошо... Было холодно и, казалось, вотъ-вотъ станетъ еще холоднѣе, еще печальнѣе, еще хуже... Задуетъ вѣтеръ, запылитъ снѣгомъ, закрутитъ, закачаетъ сѣрыми помертвѣлыми сучьями деревьевъ, и негдѣ будетъ укрыться... И становилось жутко, страшно... Страшно поневолѣ... 

По одной изъ дорожекъ кладбища именно съ этимъ ощущеніемъ жути и невольнаго страха быстрыми шагами, запахиваясь въ раскрывавшуюся вѣтромъ зимнюю шинель, шелъ гусарскій ротмистръ Юрій Павловичъ Авдѣевъ. На кладбищѣ было безлюдно. Бывшіе вмѣстѣ съ нимъ на похоронахъ всѣ давно уѣхали, а онъ тутъ былъ одинъ, поддавшись невольно сентиментальному чувству... 

Хоронили Анну Александровну Данилову, эту милую, черноокую Анну, имѣвшую въ жизни не мало романовъ и когда-то бывшую и съ нимъ въ связи. Она надоѣла ему тогда, и онъ отдѣлался отъ нея, потому что она дышать не давала ему своею ревностью. Но послѣ первыхъ мѣсяцевъ отчаянія она утѣшилась, какъ онъ называлъ ея поступокъ, взяла себѣ новаго обожателя, взяла потому, «что ей надо было забыться, и ей было все равно»,- какъ поясняла она,-и отношенія ея съ нимъ остались даже дружескими, какъ требуется свѣтскими правилами и преподается въ излюбленныхъ русскими дамами романахъ Буржэ. А бѣдная, милая, черноокая Анна хотѣла походить на героинь Буржэ и походила на нихъ. И Авдѣевъ, пріѣхавъ на похороны, невольно вспоминалъ привычки, слова, милыя, граціозныя слова когда-то безумно-любимой и, главное, желанной, а потомъ покинутой женщины. Онъ вспоминалъ почему-то запомнившуюся ему сцену выжиданія ея въ началѣ ихъ связи на углу Малой Конюшенной, когда онъ топтался на мѣстѣ, зачѣмъ-то растопыривъ ноги, и въ нетерпѣніи глядѣлъ вдоль улицы, повернувъ спину къ Невскому, и невольно все время видѣлъ санки и покрытыхъ ковровыми попонами рысаковъ и извозчиковъ-лихачей, обмахивающихъ экипажъ и лошадь волосяной метелкой. Онъ вспоминалъ ту дрожь удовольствія, которая пробѣжала по его спинѣ, когда, наконецъ, онъ замѣтилъ ее... Она шла своей особенной, быстрой, легкой походкой, особенно прямо держа голову... И какъ она была мила тогда, и какъ желалъ онъ ее тогда, и какъ получалъ желаемое!.. И онъ тутъ же вспомнилъ всѣ ея наивнохитрые и потому особенно удававшіеся извороты, ея фразу, часто обращенную къ мужу, когда онъ имъ, т. е. ей и Авдѣеву, мѣшалъ: «му-у, уйди! Ты такой скучный!» 

И съ какой обаятельной, граціозной простотой говорила она, съ удареніемъ на «такой», эту фразу! И мужъ добрякъ, ничего не подозрѣвавшій, уходилъ... 

Авдѣевъ вспомнилъ и вспоминалъ это еще въ церкви, во время отпѣванія, видя въ ракурсѣ великолѣпный гробъ съ чѣмъ-то пышнымъ тюлевымъ и кружевнымъ, 

1905 

No 33. 

какъ у невѣсты, съ цвѣтами, скрывавшими и украшавшими то безобразное, что, онъ зналъ, таилось подъ этимъ дѣвственно-чистымъ тюлемъ... Вспоминалъ это и послѣ, когда могильщики взяли гробъ у него и мужа, и другихъ людей (и онъ невольно подумалъ, что эти люди, несшіе съ нимъ гробъ, тоже, можетъ-быть, были ей близки), вспоминалъ и послѣ, когда подъ впечатлѣніемъ искренняго горя мужа и горючихъ слезъ двухъ небольшихъ дѣвочекъ, ея дочерей, самъ размягчился и умилился, и пошелъ въ глубь кладбища, пока зарывали ея могилу, чтобы потомъ еще разъ наединѣ перекреститься тамъ, гдѣ лежало когда-то доставившее ему столько восторговъ любви и потомъ такъ надоѣвшее именно этою любовью, этимъ требованіемъ любви, существо. Но могильщики нескончаемо долго зарывали могилу, гораздо дольше, чѣмъ онъ могъ предположить. Всѣ съ кладбища уѣхали, уѣхалъ даже бѣдный, искренно безутѣшный добрякъ и ея дѣвочки; а могила все еще не была готова, и когда стало холодно, Авдѣевъ, послѣ болѣе часового, какъ ему казалось, блужданія по кладбищу, вернулся къ мѣсту, гдѣ онъ ожидалъ найти насыпь и крестъ, и онъ увидѣлъ то, что въ душѣ назвалъ мерзостью запустѣнія, т. е. сравненную съ почвой яму, верхній слой земли которой былъ затоптанъ въ разныхъ направленіяхъ большими (судя по слѣдамъ) ногами, валявшіяся метлы, лопаты, и мужиковъ, о чемъ-то перебранивавшихся и курившихъ, отплевываясь, папиросы. 

Все поэтичное настроеніе Авдѣева отлетѣло, ему стало чего-то противно и жутко, и онъ быстро пошелъ прочь. 

«Вотъ жизнь! Вотъ жизнь!- безсмысленно повторялъ онъ внутри себя, и ему приходило на умъ, что не стоитъ для этого жить, и вмѣстѣ съ тѣмъ хотѣлось, страшно хотѣлось скорѣе уйти туда, гдѣ есть люди, гдѣ нѣтъ смерти, и гдѣ ничто не напоминаетъ объ этой засыпаемой ямѣ съ затоптаннымъ верхнимъ слоемъ земли. — А завтра пріѣхать — все будетъ въ порядкѣ, — спѣшными шагами направляясь туда, гдѣ, онъ зналъ, вела дорожка къ выходу, размышлялъ Авдѣевъ.- Все будетъ жалко, грустно, но не противно, не отвратительно... Вотъ... А еще говорятъ:—искусство не нужно... Поди-ка, погляди, не то, что на жизнь, а на смерть—безъ искусства!..» 

И Авдѣевъ чувствовалъ, какъ холодъ морозитъ его спину при мысли о раскрытыхъ глазахъ и откинувшемся ртѣ, и тотчасъ ему опять вспомнилось, что это были не его мысли, а именно это говорила она, Анна, и онъ не любилъ, когда она такъ говорила, и называлъ ее въ шутку «траписткой», и старался отвлечь ее отъ мрачныхь мыслей. И онъ опять вздрогнулъ при мысли и яркомъ представленіи, чѣмъ стала и будетъ теперь становиться все болѣе она, говорившая это. 

На кладбищѣ, между тѣмъ, дѣлалось все непривѣтнѣе и холодтѣе. Солнце, облившее снопомъ золотыхъ лучей гробъ, когда его готовились опустить въ могилу, и мѣсто, куда его принесли, и сказавшее сердцамъ присутствующихъ людей что-то прекрасное, безсловесное, какое-то обѣщаніе, внятное каждому по силѣ красоты,солнце ушло за тучи, и тучи эти съ каждой минутой все сгущались: казалось, вотъ-вотъ начнется метель. 

Авдѣевъ свернулъ, прибавилъ шага и почувствовалъ что-то въ родѣ облегченія, завидѣвъ входныя ворота и стоявшихъ возлѣ нихъ безобразныхъ кладбищенскихъ нищихъ. Нищіе эти раньше стояли у церкви, потомъ съ похоронами, какъ вороны и могильные черви (такъ казалось Авдѣеву), перешли къ могилѣ, и хотя Авдѣевъ