646 

1905 

НИВА 

Дѣвочка постояла еще нѣкоторое время въ нерѣшительности, пряча лицо за поднятый локоть, и потомъ вдругъ, все въ той же позѣ, съ поднятымъ локтемъ, медленно стала приближаться къ звавшимъ ее. 

Авдѣевъ съ невольнымъ любопытствомъ ждалъ, когда она откроетъ лицо. 

- Что-жъ ты закрылася!..- сказала все та же бойкая старушка въ военномъ пальто, идя черезъ нѣкоторое время навстрѣчу дѣвочкѣ.- Личинько покажи... Да ну, ты!.. Дѣвочка ничего! черезъ минуту добавила она, обращаясь къ Авдѣеву и, отведя локоть ребенка, стала поднятой полой своего пальто сморкать дѣвочку и обтирать ей лицо. 

Авдѣевъ уставился на дѣвочку: нѣтъ, ничего похожаго на ту Анну Данилову не было въ этой Аннѣ. Вмѣсто черныхъ большихъ глазъ на него глядѣли маленькіе, свѣтло-голубые, вмѣсто правильнаго лица широкое и плоское, съ красной отъ слезъ и холода пуговкой-носомъ. Вмѣсто темныхъ волосъ свѣтло-русые, почти бѣлые, вившіеся на лбу и стоявшіе кверху вихромъ. 

- Ну!.. Вотъ тебѣ рубль,-помолчавъ, сказалъ громко Авдѣевъ, чувствуя что-то странное при мысли, что этотъ уродливый человѣческій экземпляръ называется, какъ она. 

Батюшка-баринъ, не давайте лучше рубля, а возьмите ее съ собой,- выговорила убѣдительно и вмѣстѣ съ просьбой въ голосѣ старушка, между тѣмъ, какъ баба съ дѣтьми приближалась къ Авдѣеву.-На что ей рубль?.. Рубль сейчасъ уйдетъ... Пропьетъ его Фросинья-то, отворачиваясь отъ бабы съ дѣтьми и понижая голосъ, чтобы та ее не слышала, добавила она и, видя, что Авдѣевъ съ шутливымъ жестомъ и со словами: «на же, на, бери!», все же протянулъ дѣвочкѣ бумажку, старушка перехватила деньги и продолжала:- Баринъ, не надо рубля, сдѣлайте божескую милость, возьмите вы ее сегодня съ собой. Въ память вашихъ упокойниковъ... Чтобы они въ мѣстѣ свѣтлѣмъ...-(она перекрестилась). Уѣдете забудете про нее. Сирота она... Съ рубля не разживешься... Баринъ, ваша милость... 

И слыша, что Фросинья начинаетъ шопотомъ ругаться, требуя отъ нея рубль, старушка огрызнулась и продолжала умолять гусара насчетъ пріюта. 

Что ты, матушка, отмахнулся, наконецъ, Авдѣевъ.- Ишь, что выдумала! Что у меня свой пріютъ, что ли? Куда я ее возьму? 

И движеніемъ плеча поправивъ шинель и раздавая мелочь улыбавшимся и торопливо подхватывавшимъ ее нищимъ, Авдѣевъ быстро пошелъ къ воротамъ. 

Старушка, не выпуская рубля, побѣжала за нимъ, не обращая вниманія на Фросинью, съ бранью шедшую за ней. 

Анютка!...-только разъ крикнула она, повернувъ голову къ дѣвочкѣ.- Бѣги за бариномъ... Моли его въ пріютъ... Баринъ хорошій!.. 

Авдѣевъ слышалъ, какъ она сказала это, и чувствовалъ, что съ ея стороны это была лесть, но ему все же были пріятны ея слова, и пріятно было, что она принимаетъ его за хорошаго человѣка. 

Эй, подавай! крикнулъ онъ поджидавшему его извозчику, отдавая честь вытянувшемуся кладбищенскому сторожу, и, не глядя назадъ, онъ хотѣлъ-было сѣсть въ дрожки, но старушка догнала его. 

Баринъ, за упокой рабы Божіей Анны... сдѣлайте божескую милость... спасите ребенка... Не ѣстъ... спитъ въ собачьей конурѣ... Вѣдь ей это помирать... какъ кошкѣ бездомной, запыхавшись, говорила она, и въ больныхъ глазахъ ея блеснули слезы. 

Авдѣевъ пристально поглядѣлъ старухѣ въ лицо. 

- Отчего за упокой Анны? Развѣ ты знала покойную?-внутренно дрогнувъ, спросилъ онъ. 

Старуха подумала. 

Нѣтъ, милый, не знала... А сегодня видѣла вотъ 

1905 

No 33. 

въ церкви и у могилушки, какъ хоронили ее. Царствіе ей небесное. 

Старуха опять перекрестилась. 

- Да куда-жъ я эту возьму? Что я съ ней дѣлать стану?.. помолчавъ, сказалъ Авдѣевъ. — Я, матушка, холостой. 

На кухню ее, ваша милость, на кухню. А потомотко въ пріютъ. Для господъ все сдѣлаютъ, для нашего брата- нѣтъ, не то,- протянула она.- А для господъ... 

Аздѣевъ занесъ ногу въ экипажъ. 

- Богъ съ тобой, милая,-началъ-было онъ и вдругъ остановился. 

Въ сердцѣ его звучали слова: «въ память рабы Божіей Анны». Отчего она ихъ сказала?.. Богъ знаетъ... Неизвѣстно. Но она сказала ихъ. И эти слова, точно обязывали его сдѣлать что-нибудь... Точно это та просила, та сказала. 

- Ну, полѣзай сюда!-вдругъ неожиданно для себя, обратился онъ къ дѣвочкѣ и, сѣвъ въ дрожки, поставилъ передъ собой замотанное въ сѣрыя ветошки маленькое человѣческое существо. 

II. 

- Твоя?-нагибаясь впередъ, нараспѣвъ спрашивала Авдѣева часъ спустя полная, пожилая, молодившаяся женщина. 

Оба они сидѣли въ маленькой, безвкусно убранной гостиной. Авдѣевъ, откинувшись на репсовомъ, съ деревяннымъ ободкомъ креслѣ, стоявшемъ у полированнаго, не накрытаго салфеткой стола; женщина полулежала съ другой стороны стола на парномъ съ кресломъ диванчикѣ. - Твоя?- повторила она съ сильно слышнымъ а вмѣсто о, расплываясь въ широкую улыбку. 

Аздѣевъ сразу даже не понялъ. 

Часъ тому назадъ, когда онъ посадилъ дѣвчонку къ себѣ въ дрожки, въ головѣ его мелькнула мысль: вотъ куда можно было бы опредѣлить ее; другой, болѣе порядочный, положительно никто не возьметъ!.. И тотчасъ онъ представилъ себѣ Раису Павловну, или, какъ называла ее за полноту и величину одна его знакомая, «Раисищу Павловищу», ея домашнюю обстановку, ея собакъ, приживалокъ, карточныхъ партнеровъ, ея грузное, рыхлое тѣло, ея улыбку, и тотчасъ, представивъ себѣ все это, онъ утвердился въ своемъ намѣреніи. 

Теперь, привезя дѣвочку по назначенію, представивъ ее Раисѣ Павловнѣ и получивъ ея согласіе оставить ребенка пока у себя, поглядѣвъ, какъ уводила дѣвочку на кухню довѣренная горничная, она же воспитанница Раисы, Авдѣевъ опять-таки сразу почувствовалъ, что миссія его кончена (тутъ съ голода дѣвчонка положительно не умретъ), и вдругъ этотъ странный, безсмысленный вопросъ: «твоя?»-и смутилъ, и даже обидѣлъ его. 

- Откуда же моя?- густо покраснѣвъ, отвѣтилъ Авдѣевъ, и въ то время, какъ мыслямъ его представлялась старуха-нищая, молившая его о пріютѣ и потомъ кланявшаяся ему, когда онъ взялъ дѣвчонку къ себѣ въ дрожки, онъ, неизвѣстно отчего, краснѣлъ все сильнѣе и, откинувшись, сталъ доставать изъ кармана узкихъ брюкъ серебряный портсигаръ. 

- Да вѣдь я не скажу!- все такъ же нараспѣвъ, понижая голосъ, продолжала Раиса Павловна. 

- Да полноте, ma tante,-перебилъ ее Авдѣевъ.-Я же вамъ разсказалъ, какъ мнѣ ее подсунули... Господи, откуда же такой уродъ у меня!.. 

И Авдѣевъ все попрежнему, Богъ знаетъ отчего, сконфуженно досталъ папироску, закурилъ ее, потомъ, потянувъ желтый шнурокъ фитиля, спряталъ портсигаръ въ карманъ и неестественно захохоталъ. 

Гогольцева помолчала. Она любила всякія «такія» исторіи. Она находила ихъ естественными и ничего дурного не видѣла въ томъ, что у молодца-гусара, или какого другого военнаго, или статскаго будутъ незаконныя