No 37.
1905
НИВА
А мнѣ нравится,- сказала Лита.- И нравится, что тамъ есть обычай, по вечерамъ, скажемъ, читать вмѣстѣ всѣмъ, господамъ и прислугѣ... читать Евангеліе... вмѣстѣ всѣмъ домомъ пѣть псалмы...
- Въ книжкахъ,-перебилъ Иванъ Михайловичъ.
Нѣтъ, я сама видѣла и слышала... проходя... по улицамъ,-сказала Лита и замолчала.
- Позвольте-съ, все это, можетъ-быть, и хорошо гдѣнибудь у англичанъ или швейцарцевъ,-началъ басъ:но у насъ это непримѣнимо,-возвысилъ онъ голосъ.У насъ это выйдетъ книжно, нежизненно. Къ нашимъ правамъ это не подходитъ.
Совершенно вѣрно, подхватилъ Иванъ Михайловичъ, шептавшійся опять о чемъ-то игривомъ съ Модестомъ Павловичемъ, и вдругъ лицо его чѣмъ-то вдохновилось.- Тетя, представь себѣ себя,- обратился онъ къ Раисѣ Павловнѣ:- что ты сегодня вечеромъ...взвизгнулъ онъ отъ смѣха:-вмѣсто картъ... вмѣстѣ вотъ съ Харитономъ (Иванъ Михайловичъ взглянулъ на ухмыльнувшагося лакея), Катериной, Пелагеей, кучеромъ Феликсомъ и Анюткой сядешь вотъ тутъ пѣть: аллилуйю.-«Табло!..»
Не хохотъ, а просто ржаніе привѣтствовало эти слова Ивана Михайловича.
Смѣялись всѣ: и опекаемыя дѣти, и эмальированный Модестъ Павловичъ, и Раиса Павловна, и Харитонъ, и самъ Иванъ Михайловичъ.
Да вѣдь я не это сказала...-начала Лита и, оборвавъ, пригнула къ столу голову.
Двѣ крупныя слезы скатились у нея изъ глазъ и щекоча потекли возлѣ носа.
- И притомъ надо сказать,- черезъ нѣсколько минутъ послышался вдругъ опять басъ господина, между тѣмъ, какъ общій хохотъ утихалъ, смѣняясь смущеннымъ молчаніемъ (сначала одинъ изъ сыновей, потомъ всѣ за столомъ увидѣли, что съ «Lise»):- притомъ надо сказать,-повторилъ басъ:-нашъ народъ безъ этихъ сентиментальныхъ затѣй, гораздо добрѣе и лучше, чѣмъ всѣ англичане и швейцарцы. Это доказала послѣдняя англо-бурская война.
- Совершенно вѣрно,-поддакнулъ опять Иванъ Михайловичъ, но уже другимъ, не вызывающимъ тономъ, сконфуженно наблюдая за женой.
Лита, поборовъ глупыя, досадныя слезы, подняла голову. Но онъ не былъ бы хуже отъ этихъ чтеній...-принудила она себя сказать.-И потомъ, избіеніе докторовъ во время холеры, это тоже своего рода буры,-докончила она, но голосъ ея за общимъ говоромъ, взрывами то тутъ, то тамъ смѣха (очевидно, при воспоминаніи о нарисованной Иваномъ Михайловичемъ картинѣ), былъ еле слышанъ, и она замолчала.
Въ душѣ своей она теперь ясно сознавала, что то, что ей давно неизмѣнно казалось умнымъ, глубокимъ, хорошимъ, не только жизненнымъ, но животворящимъ, пока она не высказала это сейчасъ, за обѣдомъ, вслухъ, все это высказанное оказалось не только не животворящимъ и не глубокимъ, но нежизненнымъ, пошлымъ, дѣтски-глупымъ. И она, неимовѣрно страдая, болѣзненно чувствительная къ насмѣшкѣ, замолкла, обѣщая себѣ никогда имъ ничего не говорить.
«Кто знаетъ, можетъ-быть, они и правы,- думала она.- Они смѣются надо мной не одинъ, а всѣ, всѣ. Я, дѣйствительно, вѣдь мало знаю людей, жизнь...»
И когда Гогольцева вновь нагнулась къ ней, все же, какъ любезная хозяйка, желая «la mettre a son aise» (какъ она послѣ разсказывала), и стала убѣждать, что Анютку постоянно водили и посылали въ церковь, и что это не оказывало на нее никакого благотворнаго дѣйствія, Лита вздохнула и изъ малодушія («оттого, что я гадкій, скверный, подлый нравственный трусъ»,-говорила она потомъ въ вагонѣ мужу, волнуясь и возмущаясь), стала соглашаться съ доводами Раисы Павловны,
1905
723
кивать въ тактъ на ея слова головой и даже иногда, презирал себя, выговаривать: «Ну, конечно, если такъ...»
- Барыня съ перчикомъ!- послѣ отъѣзда молодыхъ вечеромъ въ Петербургъ заявилъ, улыбаясь и ходя взадъ и впередъ по комнатѣ, Модестъ Павловичъ.—Будетъ теперь славная трепка Иванкѣ... И вѣдь прехорошенькая...-добавилъ онъ про «Lise».
А Иванъ Михайловичъ, сидя въ вагонѣ, совершенно не слушая того, что говорила ему съ страстнымъ самобичеваніемъ жена, смотрѣлъ на нее разгоравшимися глазами, увѣрялъ ее, что она была прелестна за обѣдомъ, что онъ любовался ею, а говорилъ такъ нарочно, «для тетки», чтобы она не обидѣлась, «ну, какъ ты не понимаешь?...»—повторялъ онъ и желалъ, и добивался одного.
X.
Анютка, пробравшись во время обѣда господъ въ спальню, оглянулась и дѣйствительно тотчасъ нашла глазами на туалетѣ, рядомъ съ денежнымъ мѣшкомъ, снятыя Литой вещи.
Черезъ минуту шляпа и страусовое боа были у нея на головѣ и шеѣ, и дѣвочка, натягивая длинныя перчатки, стояла передъ зеркаломъ, разглядывая себя и поворачиваясь во всѣ стороны. Но сколько она ни поворачивалась, она не оставалась довольна собой, какъ прекде. Эстетическое чувство ея было затронуто, возбуждено, и глядя на свое плоское, блѣдное лицо въ зеркалѣ, на маленькіе глаза и бѣлые короткіе волосы, Анютка мысленно все подставляла лицо жены Ивана Михайловича, видѣла его овалъ, матовый цвѣтъ лица и свѣтло-грустную улыбку...
Она все еще стояла у зеркала, когда на улицѣ раздался свистъ, вѣрнѣе крикъ и шипѣнье мотора и вслѣдъ за шипзньемъ мотора чьи-то человѣческіе крики.
Анютка бросилась къ окну.
Моторъ съ двумя мужчинами уже удалялся, и какая-то старуха, переходившая улицу, оглядываясь, вертясь и подымая подолъ ситцеваго заношеннаго платья, ругалась ему вслѣдъ.
На бульварѣ остановилось нѣсколько прохожихъ, и между ними стояла Матреша.
- Матрешъ!..-- не вѣря глазамъ своимъ, крикнула Анютка.
Матреша услышала, подняла залитое крупными коричневыми веснушками лицо, прищурилась, отыскивая глазами, кто ее звалъ, и усмѣхнулась, увидѣвъ Анютку.
- Подь сюда!- ласково и таинственно кивая, позвала она.
- Сичасъ!-радостно заторопилась Анютка.
Сбросивъ съ себя на туалетъ шляпу и боа, въ перчаткахъ, которыя рвались, но не слѣзали, Анютка минуты черезъ двѣ, очутилась на улицѣ. Матреша поздоровалась съ ней и тотчасъ же повела ее «подальше отъ дома».
Съ восторгомъ и удивленіемъ, слушая разсказы, какъ Матреша ушла изъ пріюта, Анютка слѣдовала за ней. На углу дѣвочки остановились, потолковали, потомъ Матреша осталась на улицѣ, а Анютка вернулась въ домъ и прошла въ спальню Раисы Павловны...
Поздно вечеромъ Катерина хватилась дѣвочки и найти ее нигдѣ не могла.
Доложили генеральшѣ.
- Вернется!..-равнодушно сказала Раиса Павловна и, сочно зѣвнувъ, отпустила лакея.
Но Анютка не вернулась, не вернулась на слѣдующее утро и еще на утро. Дали знать полиціи; стали допрашивать дворниковъ, лавочниковъ, не видалъ ли кто ребенка? Въ одной лавкѣ приказчикъ разсказалъ, что Анютка купила у него головной шелковый платочекъ и перчатки, что съ ней была другая дѣвочка.
Прошелъ еще день.
Полиція, какъ и слѣдовало ожидать, ничего не узнала