742 

1905 

НИВА 

и паркетнымъ поломъ лазаретъ, окинувъ находящихся въ немъ больныхъ своимъ «всевидящимъ» глазомъ и отдавъ нѣсколько начальническихъ распоряженій, плавно красивой походкой вышла, Данилова 2-я соединилась съ пѣвчей и узнала отъ нея интересующую ее новость: батюшка опоздалъ, такъ что воспитанницы были уже готовы, и дверь не пришлось запирать... Дѣло заключалось въ томъ, что шкапная, гдѣ хранились праздничныя платья дѣвочекъ, помѣщалась рядомъ съ ризницей, пройти въ которую надо было черезъ шкапную. Часто священникъ приходилъ настолько рано, что воспитанницы не были еще готовы. 

Всенощная, между тѣмъ, быстро близилась къ концу, Романоглѣбскій былъ, видимо, не въ духѣ и съ суровымъ видомъ служилъ еще торопливѣе обыкновеннаго. 

Предъ отпускомъ онъ вышелъ на амвонъ, сталъ лицомъ къ молящимся и сказалъ краткое слово на библейскій текстъ: «ближніе возсташе на меня». 

Вся церковь зашуршала, ожила; начальствующія переглянулись между собой; переглянулись и воспитанницы, и жизнь, жизнь, какая бы она ни была, но жизнь, полная страстей, борьбы, зла; жизнь, не декорація, дохнула на присутствующихъ. 

Нѣкоторыя классныя дамы, поклонницы «батюшки» (были и такія), прослезились. Начальница мрачно насупилась. Экономъ, старавшійся держать себя вдали затѣянной попечителемъ исторіи, сталъ багровымъ, какъ передъ апоплексическимъ ударомъ... Воспитанницы постарше потупились, смущенно хихикали и переминались съ ноги на ногу... Только одна служащая, Софья Николаевна Концова, приблизившаяся съ своимъ классомъ къ проповѣднику, чтобы лучше слышать его слово, пристально глядѣла на него веселыми, хитрыми, живыми глазами и, когда онъ, намекая на своего врага, женщину, въ пріютѣ, кончилъ обличеніе словами: «волосъ дологъ, да умъ коротокъ», она тихо подняла руку и, глазами указывая батюшкѣ на его голову, стала водить рукой отъ своего лба къ плечу и опять отъ лба къ плечу. 

Священникъ взглянулъ на нее, опустилъ гнѣвные глаза на стриженыя головы ея класса и... сдѣлавъ паствѣ обычный священническій поклонъ, круто повернулся и ушелъ въ алтарь. 

На слѣдующій день, утромъ, все было доложено попечителю, и борьба вступила въ новый, еще болѣе острый фазисъ. 

II. 

Три мѣсяца тому назадъ, попавъ въ пріютъ, Анютка сразу стала къ нему въ какое-то воинственно-оборонительное положеніе. Все въ немъ не нравилось ей: не нравилась «простая, но здоровая пища», какъ рекомендовалась пріютская ѣда въ отчетахъ, не нравились холстинковыя форменныя платья и передники, не нравились «козловые», вонючіе башмаки и длинныя «польты» на байкѣ, а главное не нравилось ученье: грамота и шитье, и еще недостатокъ свободы. Кромѣ того, не нравилось и то, что, какъ нѣкогда у Гогольцевыхъ, только тутъ еще сильнѣе, чѣмъ тамъ, она сразу почувствовала ту грань, которую люди кладутъ между ею и ей подобными, и господами благотворителями, благотворительницами, начальницей, классными дамами и пр., и такъ же, какъ у Раисы Павловны, но только гораздо сильнѣе и уже не глухо и молча, но на словахъ, дѣвочка стала возмущаться этой гранью. Вдобавокъ, мысли ея все больше спутывались, сматывались въ какой-то узловатый клубокъ и все больше клали своеобразный отпечатокъ на ея душу. Она постоянно слышала теперь, знала, что почти ни одна дѣвочка не была дочерью тѣхъ родителей, которые значились у нея въ бумагахъ, разныхъ поваровъ, лакеевъ, швейцаровъ, 

1905 

No 38. 

горничныхъ, кухарокъ и прачекъ, а почти всѣ дѣвочки происходили или говорили, что происходятъ, отъ генераловъ, офицеровъ, чиновниковъ, графовъ, князей, а иногда и отъ графинь, княгинь, генеральшъ и вообще барынь, которыя только по разнымъ обстоятельствамъ не могли открыто признать ихъ своими дѣтьми. Тутъ Анютка припомнила и свое фантастическое происхожденіе отъ гусарскаго ротмистра Авдѣева и уже безъ принужденія и подачекъ сама стала хвастаться и разсказывать отъ отцѣ-щеголѣ-гусарѣ. 

Въ душѣ ея, впрочемъ, гдѣ-то глубоко и далеко шевелилось воспоминаніе о пьяномъ старикѣ-солдатѣ, съ вспухлымъ и отмороженнымъ лицомъ и толстымъ носомъ, покрытымъ сѣткой синихъ, лиловыхъ и красныхъ жилокъ, вспоминалась сторожка, сѣрая солдатская грязная шинель съ недостающими пуговицами и толстыми сѣрыми короткими нитками вмѣсто нихъ, вспоминался и особый тяжелый запахъ старика... Но этотъ образъ настоящаго отца давилъ ее, какъ кошмаръ; она стыдилась своихъ воспоминаній и отгоняла ихъ. 

Училась и вела себя вообще Анютка плохо. Особенно, какь и многія въ пріютѣ, ненавидѣла шитье, но шитье и вышиванье были главными предметами въ пріютѣ и избавить отъ нихъ Данилову или кого-другого было невозможно. Отсюда проистекали всякія недоразумѣнія, непріятности, происшествія и наказанія. 

- Какая же ты будешь горничная?..-выговаривали, кто басомъ, кто дискантомъ, классныя дамы, отчитывая нерадивыхъ воспитанницъ. 

- Куда же ты пойдешь изъ пріюта, коли шить не научишься?.. Вѣдь господа не берутъ горничныхъ безъ шитья!.. Да и какъ ты жизнь проживешь?.. Кто замужъ тебя возьметъ? Вѣдь дома шитье всегда понадобится... 

И Анютка, и другія лѣнивыя дѣвочки, опустивъ вѣки, съ скучающими, а иногда и насмѣшливыми лицами, выслушивали прописную, пріютскую мораль и инстинктивно и стихійно все же ненавидѣли шитье. 

- Просто не придумаешь, что съ ними дѣлать, чтобы пріохотить ихъ къ ручному труду!-сокрушалась важная начальница передъ новымъ попечителемъ. — Одно утѣшенie, — добавляла она, — я справлялась во многихъ другихъ заведеніяхъ одного типа съ нашимъ; вездѣ то же самое: ненавидятъ иголку! 

- Нельзя-ли, дѣйствительно, тогда выдумать для нихъ что-нибудь другое? — серьезно, но вмѣстѣ смущенно говорила жена попечителя, присутствовавшая иногда при «дѣловыхъ» разговорахъ мужа съ подчиненными и своими неумѣлыми замѣчаніями всегда портившая настроенiе супруга.-Вѣдь это, правда, ужасно исполнять всю юную жизнь постылую работу! Вотъ, напримѣръ, у мальчиковъ: не хочетъ онъ быть слесаремъ, онъ сапожникь, столяръ, плотникъ, токарь, типографщикъ, ювелиръ... а тутъ вѣдь все одно; на всѣ вкусы, задатки, способности-одно! Правда, это ужасно! 

- Да, но что-жъ ты хочешь?-мигомъ ощетинивался попечитель.—Когда это, дѣйствительно, жизнь... Жизнь!— убѣдительно повторялъ онъ, размахивая передъ собою руками.-Имъ другого ничего не нужно... 

- Нѣтъ, я думаю-не жизнь...- отвѣчала взволнованно кена, и преждевременно состарившееся лицо ея принимало все болѣе серьезное и грустное выраженіе.— Не жизнь, а рутина, трафаретъ. Какъ одинъ пріютъ, такъ и другой, третій, десятый, всѣ! Какъ сто лѣтъ назадъ,-такъ и теперь... Разумѣется, по трафарету, по шаблону все легче дѣлать... 

- Ну, такъ скажи, пожалуйста, что же дѣлать?кричалъ разсерженный попечитель, дѣлая удареніе на «что же».-Что же дѣлать, научи!.. 

Жена пожимала плечами и глазами искала сочувствія во взорахъ величественной начальницы, но начальница оставалась холодной, тактично-безучастной.