No 38.
1905
НИВА
Я бы ихъ учила часовому, ювелирному мастерству... Столярами ихъ дѣлала, настройщиками, токарями, садовницами, огородницами,-краснѣя, говорила тогда жена.
Попечитель качалъ вверхъ головой.
- Это все только несбыточныя мечтанія!- бросалъ онъ небрежно, закуривая папиросу.
Нѣтъ, я по опыту знаю, видѣла въ Норвегіи, да и у насъ, мужчинъ и мальчиковъ, которые прекрасно вышиваютъ. Помнишь, Владиміръ Карловичъ?.. Жизнь, опытъ, напротивъ, доказываетъ, что это раздѣленіе на мужской и женскій трудъ ошибочно... Души, способности у тѣхъ и другихъ бываютъ независимы отъ того, мальчикъ ли онъ или дѣвочка...
- Ну, пожалуйста, дѣлайся тогда попечителемъ!..приходя въ сильное возбужденіе, громкимъ голосомъ прерывалъ жену сановникъ,-я уйду, а ты, пожалуйста, поступай на мое мѣсто и заводи себѣ тогда столяровъженщинъ!-кричалъ онъ и, видя, что жена сильно смущена присутствіемъ молчаливо-наблюдательной начальницы, онъ льстиво призывалъ эту начальницу себѣ въ подмогу, обращаясь къ ней, какъ къ человѣку, говорящему не какъ другія, въ теоріи, а наученному житейскимъ опытомъ.
И начальница вѣжливо, стараясь не слишкомъ напирать на свое преимущество, начинала разбивать книжныя грёзы...
Училась грамотѣ Анютка тоже неохотно, но читать научилась быстро и стала за уроками и по ночамъ зачитываться запрещенными въ пріютѣ романами: «Кровавымъ пятномъ», «Монахомъ» и др., которые вообще брались дѣвочками нарасхватъ и нравились безгранично. Писать же сколько-нибудь правильно такъ и не научилась, и то писала слитно: «вуглу», «скошкой», то, послѣ горячихъ объясненій учительницы, «съ Мольный», «въ Довій домъ», при чемъ дерзила и упорно утверждала, что ей такъ приказали писать.
Въ первое время Раиса Павловна раза три навѣстила Данилову, привезла ей гостинцевъ, и, пріѣхавъ въ собственномъ экипажѣ (ландо, запряженномъ «першеронами», купленными на аукціонѣ у малолѣтнихъ родственниковъ), вызвала въ пріютѣ цѣлую сенсацію и экипажемъ, и своимъ видомъ, и осанкой, и появленіемъ. Швейцаръ опрометью бросился отворять дверцу кареты и съ поклонами провелъ въ пріемный залъ. Черезъ нѣкоторое время, туда же въ залъ, вышла и начальница. По послѣ третьяго раза Гогольцева въ пріютъ больше не пріѣзжала. Ѣхать было далеко, отнимало много времени. Дрянь же Анютка совсѣмъ не цѣнила посѣщеній своей благодѣтельницы, а жалобы начальства на шалости, дерзости, лѣность и тупость дѣвочки тоже радости не доставляли...
Нѣсколько разъ, впрочемъ, еще въ первую зиму, Пелагея пришла навѣстить Анютку, разъ Саша и Катерина... Потомъ будто всѣ забыли дѣвочку. И, дѣйствительно, дома, т. е. у Гогольцевыхъ, всѣ безъ нея вздохнули свободнѣе.
Анютка, между тѣмъ, стала свыкаться съ пріютомъ и развиваться все въ одномъ и томъ же направленіи: надувала начальство, ходила съ другими воспитанницами по ночамъ воровать хлѣбъ, посылала сторожей за сладостями, маковниками, халвой, мочеными яблоками и проч. Научилась ловко, во время прогулки, опускать въ почтовый ящикъ, незамѣтно отъ классной дамы, любовныя письма товарокъ, и изводила «Евгенію Лексанну» всегда всѣмъ, чѣмъ могла.
Каторжная дѣвчонка, отзывались о пей начальница и классная дама.
А Романоглѣбскій попрежнему оставался въ пріютѣ, продолжалъ совершать богослуженіе и давать уроки Закопа Божія; онъ такъ краснорѣчиво, исторически объяснялъ притчу о прокаженныхъ, объ ихъ изгнаніи
1905
743
изъ города, что воспитанницы потомъ единодушно отвѣчали на вопросъ: «Что можете вы сказать о прокаженныхъ?» «Что прокаженные живутъ внѣ города, и потому въ деревнѣ хуже жить, чѣмъ въ городѣ».
Наступало Рождество, а съ нимъ давно ожидаемый пріютомъ балъ. Балъ этотъ былъ традиціоннымъ. Когдато на него учредитель пріюта приглашалъ полъ-Петербурга... выписывалъ изъ Италіи, для воспитанницъ старшихъ классовъ, бѣлые атласные башмаки, дарилъ цѣлые штуки разноцвѣтной кисеи, атласа и пр. и, пріѣзжая потомъ съ знакомыми въ назначенный вечеръ, любовался на дѣвочекъ, превращенныхъ, по его отеческому желаніо, въ наядъ, русалокъ, королевъ и т. д. Происходилъ ужинъ въ стѣнахъ пріюта, во время котораго нѣкоторыя дѣвочки ужинали вмѣстѣ съ учредителемъ и его знакомыми, потомъ дѣвочки уѣзжали изъ заведенія... По смерти учредителя изъ года въ годъ все стало принимать болѣе и болѣе скромный характеръ, и въ годъ поступленія Анютки готовился обыкновенный пріютскій костюмированный вечеръ. Часть денегъ на необходимыя покупки давалась попечителемъ, какъ рождественскій подарокъ. Другая часть, въ видѣ матерьяла, привозилась, приносилась и присылалась благодѣтелями и родителями, и дѣвочки, съ помощью классныхъ дамъ, лихорадочно шили, крили, клеили и мастерили костюмы. Испросили разрѣшеніе начальницы надѣть нѣсколько мужскихъ костюмовъ, и радости, веселью, шуткамъ (иногда, впрочемъ, совсѣмъ недѣтскимъ и нецензурнымъ) не было конца, особенно, когда двѣ крупныя, рослыя и полныя воспитанницы примѣрили двѣ гимназическія пары брюкъ и мундировъ, уступленныхъ какимъ-то великовозрастнымъ гимназистомъ, знакомымъ одной изъ классныхъ дамъ. Анюткѣ тоже сшили костюмъ. На балу обыкновенно присутствовалъ попечитель, его семья, дамы-патронессы, знакомые начальницы и потому и Раисѣ Павловтѣ было послано приглашеніе. Гогольцева пообѣщала быть, но не пріѣхала и хотя этимъ сильно возстановила противъ Анютки и обидѣла начальницу и особенно «Евгенію Лексанну», зато Анюткѣ своимъ обѣщаніемь доставила въ данную минуту незабываемое удовольствіе. Данилову 2-ю, ради ея благодѣтельницы одѣли «зимой», въ платье декольте изъ бѣлой марли, при чемъ волосы завили и обсыпали брильянтовой пудрой, щеки патерли красной бумагой, и весь туалетъ, голову, ноги (въ туго-натянутыхъ, сверхъ башмаковъ, нитяныхъ чулкахъ), по борту проступавшихъ башмаковъ, украсили живыми зелеными вѣточками елки. Анютка взглянула на себя въ зеркало и зажмурилась, какъ ослѣпленная: передъ ней въ зеркалѣ стояла, какъ ей казалось, преображенная маленькая она, «фея зимы», съ румяными щеками и большими, блестящими глазами (глаза ей подвела, одѣвавшая ее модница и искусница рукодѣльная дама). Весь этотъ вечеръ «фея зимы» ногъ подъ собою не чувствовала отъ радости, тѣмъ болѣе, что не только воспитанницы, но даже какая-то дѣвочка изъ знакомыхъ начальницы обратила на нее вниманіе и назвала ее «душкой».
Все для бывшей нищенки застлалось прекраснымъ серебристо-голубымъ туманомъ, въ которомъ незамѣтно проскользнулъ даже такой крупный фактъ какъ угощеніе, для начальства и гостей, отличное отъ угощенія для воспитанницъ, вызвавшее у многихъ другихъ дѣвочекъ колкія замѣчанія. Что было ей угощеніе и подслушанныя слова одной дамы-патронессы, говорившей зачѣмъ-то другой: «все равно; имъ нужно привыкать къ разницѣ между ними и господами, и потому чѣмъ скорѣе онѣ начнутъ, тѣмъ лучше!» Что были ей и эти слова, и простыя яблоки, золотые орѣхи, крѣпкіе мятные пряники и коврижки на однихъ столахъ и кальвили, дошессы и ананасы—на другомъ!... Она танцовала, танцовала и съ воспитанницами, и съ дѣвочкой, пазвавшей ея душкой, и ни на кого, и ни на что не обра