766 

1905 

НИВА 

всѣми, всѣми: и прислугой, и самими сыновьями, говорившими, что ничего не надо дѣлать, и знакомыми, и опекаемыми дѣтьми и, главное, это было самое мучительное, самимъ сердцемъ Раисы Павловны. 

Я попрошу Леонтія Васильевича къ ней съѣздить,рѣшила, наконецъ, Гогольцева и обвела взглядомъ, по очереди, всѣхъ сыновей. 

Что-жъ, попроси!.. отвѣтилъ офицеръ у окна и всталъ.-Я сейчасъ ухожу, къ намъ въ клубъ,-докончилъ онъ, поцѣловалъ мать и вышелъ въ коридоръ, но тотчасъ вернулся. 

Мамъ!... Тамъ Валя съ Ваней подрались и Гаврюшѣ. кажется, досталось...-беззвучнымъ баритономъ выговорилъ онъ, будто съ трудомъ произнося слова, и вновь вышелъ изъ комнаты. 

Раиса Павловна поднялась во весь свой прекрасный ростъ, посмотрѣлась въ зеркало, отвела рукой прядь волосъ, спустившуюся на плечо, и медленно-грузно пошла за сыномъ. 

- Дрянь!... Сволочь!...-неслись изъ залы разсерженные, слезливые дѣтскіе голоса. 

Кто-то громко плакалъ. 

- Она меня за волосы!.. 

- Неправда, ты меня раньше!.. 

Гогольцева вышла въ залу, и началась разборка. 

Въ тотъ же день, Харитонъ съѣздилъ за Леонтіемъ Васильевичемъ Добржецкимъ, полковымъ врачомъ того полка, гдѣ служили двое сыновей Гогольцевой, и когда Леонтій Васильевичъ пріѣхалъ, Раиса Павловна передала ему свою просьбу-навѣстить и осмотрѣть Анютку. - Слушаю-съ. Завтра же поѣду,- пообѣщалъ Добржецкій, кланяясь корпусомъ. 

Но завтра поѣхать ему не удалось, какъ не удалось и послѣзавтра и еще нѣсколько дней. Только черезъ недѣлю, списавшись предварительно, какъ того требуетъ докторская этика, съ пріютскимъ врачомъ, поѣхалъ онъ, наконецъ, въ пріютъ и совмѣстно со своимъ пріютскимъ коллегой подвергъ «тщательному осмотру» (какъ онъ послѣ выражался) Данилову. Заключеніемъ послѣ этого осмотра было подтвержденіе прежняго приговора: золотушное худосочіе и вѣроятно (хотя не навѣрно) на сифилитической почвѣ. 

Гогольцева даже перекрестилась нѣсколько разъ, услышавъ опредѣленіе и наименованіе Анюткиной болѣзни. 

- Что это такое?- спросила она и, слушая медицинское объясненіе доктора, благодарила Бога, что это случилось не у нея въ домѣ. 

«Всѣхъ бы перезаразила!..»-думала она. 

- Отчего же это у нея?-освѣдомилась она, когда Добржецкій кончилъ научное объясненіе, и вопросительно-встревоженно уставилась на Леонтія Васильевича. 

Докторъ пожалъ плечами. 

Кровь, знаете, плохая,- чиркая спичкой о рубчатую дощечку серебрянаго портсигара и наклоняя набокъ голову, сказалъ онъ и, закуривъ папиросу, откинулся на спинку кресла.-Затѣмъ, плохое питаніе. 

Онъ спряталъ портсигаръ въ карманъ. 

- Ну-у, она много ѣла,-вставила Гогольцева. 

- Да, это у васъ, а раньше... И вообще жизненныя условія. Ее давно надо бы купать, лѣчить, на морской воздухъ послать... 

Докторъ остановился, чувствуя, что говоритъ лишнее. Гогольцева молчала. Добржецкій тоже помолчалъ, потомъ искусно перемѣнилъ разговоръ, т. е. совершенно незамѣтно, сказавъ еще что-то объ Анюткѣ, перешелъ къ худосочію вообще и разсказалъ о случаѣ съ ребенкомъ одного полкового офицера, потомъ разсказалъ о дававшейся наканунѣ новой оперѣ, и разговоръ завязался, менѣе опасный, безъ иглъ, шиповъ и зацѣпокъ... 

Гогольцева съ интересомъ слушала его. Онъ оживленно разсказывалъ... А души обоихъ думали о другомъ. 

Потомъ Добржецкій уѣхалъ. 

1905 

No 39. 

Анютка, между тѣмъ, стала жить въ лазаретѣ, т. е. завѣдомо и видимо для другихъ, но безсознательно, къ счастью, для себя, медленно гнить. 

Сначала ей не было скучно. Саша, Пелагея и даже кухарка Катерина нѣсколько разъ навѣстили ее. Пріѣхала разъ и сама генеральша, и всѣ привезли ей гостинцевъ. 

Пришли къ ней нѣсколько разъ воспитанницы и изъ ея класса, и изъ старшаго. Одна Шарова больше не приходила и старалась даже не слушать, если въ классѣ говорили о Даниловой 2-й. Но потомъ, черезъ нѣсколько недѣль, какъ и слѣдовало ожидать, живые и здоровые, или несовсѣмъ больные, стали думать «о живомъ», т. е. о своемъ тѣлѣ, какъ бы его накормить, напоить, уберечь отъ простуды, болей, прихорошить его; о своей «карьерѣ», какъ бы лучше, интереснѣе, веселѣе провести день и пр., и пр., и перестали посѣщать, «забыли» Анютку. И малопо-малу, одиночество и тоска охватили дѣвочку. А недомоганье тихое, странное, ничѣмъ ясно пока не выраженное, кромѣ ранъ на ногахъ, стало все расти и расти. Часами теперь просиживала дѣвочка у окна, угрюмая, хмурая,-смирно, почти не шевелясь, глядя съ глубокой, безсознательной душевной работой на бѣлый снѣгъ, хлопьями падавшій съ неба, покрывавшій сѣрыя, заснувшія на зиму деревья, а иногда безшумно срывавшійся съ нихъ и летѣвшій внизъ; смотрѣла на бѣлую, красивую, на видъ крѣпкую пелену, въ саду подъ деревьями, на которую изрѣдка прилетали жизнеполныя, энертичныя, большія вороны, двигавшія головой вверхъ и внизъ, издавая при этомъ особый, свойственный имъ гортанный крикъ; смотрѣла, когда была оттепель, на черные мокрые суки и вѣтки, шатавшіеся въ ту и другую сторону отъ порывовъ вѣтра, иногда слышнаго и въ трубѣ лазаретной печи, если забывали закрыть отверстіе обѣими вьюшками; смотрѣла на чернѣвшій, взбухавшій и превращавшійся въ капли снѣгъ на лужайкахъ и подъ деревьями; и уныло, и тяжело было сердцу дѣвочки. 

Больныя и завязанныя выздоравливали и уходили. Анютка, сначала радовавшаяся ихъ приходу, потомъ, во время ихъ пребыванія въ лазаретѣ, начинавшая ссориться съ ними, говорила, что радуется ихъ уходу... Но въ душѣ ея тоска, одиночество и сознаніе заброшенности, съ каждой выздоравливающей и уходившей, все увеличивались. 

Кустову, лежавшую въ крайней комнатѣ, запрещалось часто навѣщать. 

Она все сильнѣе и труднѣе кашляла, обливалась по ночамъ потомъ, иногда сильно горѣла, стонала и задыхалась; но иногда увлекалась планами и проектами для себя въ будущемъ, думала о томъ, что сдѣлаетъ первымъ дѣломъ, когда встанетъ... и съ каждой недѣлей худѣла и слабѣла все больше и больше. Жена попечителя, послѣднее время, каждый день стала присылать ей въ изящной посудѣ то бульона, то рябчика, то ухи изъ налима или свѣжихъ ершей, или икры и краснаго столовато вина, или крѣпкаго портвейна, мадеры или еще чего-нибудь... И странное впечатлѣніе производили эти посылки на остальныхъ дѣвочекъ: онѣ и знали, что Кустова умираетъ и оттого ей «такое баловство», и завидовали ей. и даже желали быть на ея мѣстѣ. 

Анютка тоже всякій разъ злыми, завистливыми глазами провожала женщину, проносившую присланное въ крайнюю комнату. 

Разъ, сидя у окна и чувствуя общую усталость (лихорадка, какъ всегда, была невелика), она глядѣла на деревья, на дорожки, на сѣрое небо, по которому неслись тоже сѣрыя, только темнѣе фона, облака, и вдругъ вся превратилась въ наблюдательность. Взглядъ ея скользнулъ по наружному краю оконнаго углубленія (домъ былъ старинный, и стѣны его, какъ бойницы, въ нѣсколько кирпичей), скользнулъ, поднялся къ крышѣ противоположнаго флигеля и снова вернулся къ амбразурѣ. На лѣвой сторонѣ ея, тамъ, гдѣ слѣзъ верхній