No 40. 

1905 

НИВА 

лались болячки на рукахъ и лицѣ, и заговорила объ этомъ. 

А ей-то сказали? понижая голосъ до шопота, освѣдомилась она потомъ и взяла валекъ, чтобы катать тѣсто. 

Пелагея поняла. 

- Зачѣмъ?..- такъ же тихо отвѣтила она, и снова узкій носъ ея покраснѣлъ.- Все равно теперь ужъ не поможешь... только еще разсердишь... Дальше отъ грѣха!.. 

- Это вѣрно,- начиная катать тѣсто, согласилась Катерина. 

VI. 

- Вамъ хотѣлось бы посмотрѣть на елку и балъ?на слѣдующій день вечеромъ, около шести, спрашивала лазаретная дама Анютку и другихъ, не лежавшихъ въ постели. Лицо ея было притворно-ласково и весело. Да?-обратилась она къ Анюткѣ:-и вамъ тоже?-продолжала она, оглядывая разныхъ сконфуженно-довольно улыбавшихся дѣвочекъ.- Ну, хорошо. Вамъ сейчасъ принесутъ платья... Нѣтъ, а тебѣ нельзя,- обратилась она къ хорошенькой Леонтьевой, лежавшей въ бронхитѣ и просившей пустить и ее.- Сама бы рада была не только тебя, но всѣхъ васъ отсюда сегодня внизъ услать (она вздохнула), да нельзя. Вамъ сейчасъ принесутъ платья...-перевела она вновь глаза на ходившихъ больныхъ, перемѣняя тонъ:-вы одѣньтесь и ступайте, значитъ: Доможирова, Данилова, Ершова и Епифанова идутъ, пересчитала она.-И ты, Слѣпушкина. 

Слѣпушкина-выпускная, рыжая, некрасивая дѣвушка лѣтъ 17, съ завязаннымъ охрипшимъ горломъ, молча, улыбнулась, показывая каріозные зубы. 

Черезъ часъ дѣвочки, были готовы и спускались внизъ. 

Внизу, начиная съ самой передней было провѣтрено, пріятно пахло запахомъ зимы и монашенкой, и все выглядѣло по-праздничному. Въ столовой виднѣлись корзины съ заготовленными для раздачи воспитанницамъ послѣ елки апельсинами, яблоками, мармеладомъ, пряниками и пр. Залы были ярко освѣщены и ярко чисты, и Анюткѣ показалось, что никогда въ прошломъ году не было во всемъ заведеніи такъ свѣтло и красиво, какъ въ этомъ году. 

«Точно оттого, что меня нѣтъ!» подумала она и съ этимъ чувствомъ вошла въ залъ, гдѣ толпились ряженыя и неряженыя воспитанницы. 

Гулъ и говоръ пестрой, радостной, двигающейся молодой толпы ошеломилъ ее. Она сѣла на первый попавшійся стулъ, чувствуя, какъ все поплыло передъ ея глазами, но черезъ нѣкоторое время оправилась и стала разглядывать присутствующихъ. И вдругъ, при видѣ всѣхъ этихъ блестящихъ глазъ, напудренныхъ или просто высокихъ причесокъ, или локоновъ, при видѣ атласа. бархата, «прозументовъ» (какъ назывались позументы въ пріютѣ), блестокъ, брильянтовой пудры,- жажда жизни, тоска по жизни охватили ее. 

Чувствуя подступавшія слезы, ни съ кѣмъ не разговаривая, она стала смотрѣть на происходившее, на всѣхъ этихъ жужжащихъ, какъ пчелы въ ульѣ, костюмированныхъ и некостюмированныхъ подругъ, и вдругъ, снова будто кто-то равнодушно-жестокій ударилъ ее въ самое сердце. 

Юное, почти дѣтское сердце это остановилось, сжалось на мгновеніе и потомъ усиленно забилось, а глазаглаза такъ и впились въ маленькую Зеленкову, хорошенькую, бѣлокурую дѣвочку изъ младшаго класса, младшаго отдѣленія въ традиціонномъ пріютскомъ костюмѣ «зимы»,- платьѣ изъ бѣлой марли, украшенномъ зелеными, еловыми вѣтками, съ льняными кудрями, обсыпанными брильянтовой пудрой, въ туго-натянутыхъ сверхъ туфель бѣлыхъ нитяныхъ чулкахъ... 

Зеленкова то пропадала въ толпѣ ряженыхъ, то выдѣлялась изъ нея, вызывая замѣчанія: «Прелесть!.. 

1905 

783 

душка!...»Становилась, какъ балерина, на концы пальцевъ и кружилась по небольшому пространству залы. 

Анютка хотѣла-было отвести глаза отъ нея и не могла. Глаза ея, помимо ея желанія, отыскивали только «зиму» и глядѣли, глядѣли на нее, запоминая каждое ея движеніе... Наконецъ, она почувствовала, что больше не можетъ, не въ силахъ выносить видъ Зеленковой (а другого интереснаго ничего нѣтъ на этомъ дурацкомъ балу), встала, пробралась въ переднюю и медленно стала взбираться на лѣстницу. 

Въ душѣ ея кипѣла злоба и горечь обиды. Въ эти минуты она ненавидѣла весь міръ, и весь пріютъ; все начальство, и классную даму, которая одѣвала Зеленкову,-она знала, кто одѣвалъ... Ненавидѣла и воспитанницъ, которыя помогали классной дамѣ, и главное, «самоё Сашку», эту глупую Сашку Зеленкову, которую дура-начальница прозвала «заинькой-паинькой»... 

«Еще, можетъ, на будущій годъ подохнешь!...»-мысленно обращалась она къ Зеленковой, и ей страстно хотѣлось, чтобы желанія ея исполнились, чтобы былъ будущій годъ, Зеленкова издыхала бы, а она, Анютка, была здорова... И злобно бормоча себѣ что-то невнятное, дѣвочка съ трудомъ переставляла все одну и ту же ногу впередъ, а другую втягивала на ступени, медленно всходя, взбираясь по лѣстницѣ. 

- Куда?!. Куда?..-грознымъ шопотомъ остановилъ ее неожиданно мужской голосъ сверху. 

Анютка подняла глаза и увидѣла старика-швейцара. Онъ быстро спускался внизъ, ставя ноги на третью позицію и вертя тазомъ. 

Куда?!.-сердито прошепталъ онъ еще разъ. 

- Въ лазаретъ,-хмуро отвѣтила Анютка. 

- Чего?-также продолжалъ швейцаръ. 

- Болитъ,-сказала Анютка, трогая себя по подолу платья. 

- Чего болитъ? 

- Нога,-сказала Анютка и пояснила:-Я лежу въ лазаретѣ... Меня на балъ послали... А ну его!.. Лечь хочу!.. 

- Ишь ты!-почесавъ сѣдую благообразную голову, замѣтилъ швейцаръ и помолчалъ. 

- А все-жъ нельзя!-добавилъ онъ потомъ.-Не велѣно никого пускать... Ступайте внизъ,—слыша, что вверху отворяются двери, докончилъ онъ громко и вѣжливо, но тотчасъ понизилъ голосъ и прохрипѣлъ такъ, чтобы вверху не было слышно. 



Ступай, ступай!.. Слышь?.. 

Анютка озлобленно вскинула на старика глаза и въ недоумѣнiи, говоря себѣ, что это неспроста, что тамъ, въ лазаретѣ, что-нибудь вѣрно устроили, интересное, хорошее, а ихъ, ее и другихъ, нарочно услали внизъ, вернулась въ залы, поискала Ершову, не нашла, прошла въ самый дальній классъ, гдѣ составлены были парты и столы въ одну сплошную массу, и гдѣ горѣла всего одна керосиновая лампа, такъ что въ комнатѣ было полутемно, сѣла на скамейку въ самомъ дальнемъ ряду партъ и заткнула уши, чтобы не слышать ненавистныхъ звуковъ рояля. Балъ начался, и звуки эти неслись и неслись по всему нижнему этажу заведенія: кто-то добросовѣстно, яростно и часто фальшиво колотилъ въ залѣ по старенькому роялю, играя вальсы, венгерки, шаконь, кадриль и прочіе танцы. Долго сидѣла дѣвочка. Входили, какъ заговорщицы, двѣ классныя дамы и о чемъ-то тихо, серьезно и таинственно, почти трагично, бесѣдовали, жестикулируя и точно споря. Потомъ онѣ мирно, но таинственно разстались, и каждая ушла въ свою сторону. 

Вбѣгали три дѣвочки и что-то торопливо и съ опаской прятали въ одну изъ партъ, хихикая и пугаясь. 

Вошла парочка,-старшая воспитанница со своимъ кавалеромъ, юнкеромъ какого-то училища и сыномъ одного изъ начальствующихъ лицъ. У обоихъ были сму