No 42. 

1905 

НИВА 

такъ взглянулъ на нее, что она вся покраснѣла». Къ ней ходили двѣ бѣдныя родственницы и изрѣдка пріѣзжала очень важная пожилая дама, пріѣздъ которой интересовалъ и вмѣстѣ пугалъ, волновалъ и радовалъ все больничное начальство. 

Дама эта, разговаривая вообще, часто посмѣивалась добродушнымъ смѣхомъ, а разсказывая о Ловкевичъ, увѣряла, что раньше, когда кривобокая Зиночка была безнадежно больна, у нея лицо было куда интереснѣе, чѣмъ теперь... «Она любила читать божественное, молилась, и въ глазахъ у нея было что-то неземное!.. Теперь стала выздоравливать, и глаза стали слишкомъ, слишкомъ земными!...»-смѣялась дама, но все же пріѣзжала къ Ловкевичъ, привозила ей дорогіе фрукты и цвѣты и всегда разговаривала и съ другими въ палатѣ; и на тѣхъ, съ кѣмъ она разговаривала, начальство начинало тотчасъ же обращать особое вниманіе. 

Ловкевичъ разсказывала, что дама такъ любитъ ее, что хочетъ «усыновить», хотя у нея, Зины, есть и мать, и отецъ (судившійся за казенную растрату, и о которомъ она молила даму, чтобы та помогла ему). 

Разъ къ Ловкевичъ пріѣхалъ генералъ и военный докторъ, лѣчившій ее въ дѣтской больницѣ, и, разговорившись съ сестрой Львовой, которую онъ раньше зналъ, сказалъ, что самъ удивляется выздоровленію своей бывшей паціентки, но на ея слова, что онъ просто благодѣтель дѣвушки, отвѣчалъ со вздохомъ: 

- Ахъ, правда не знаю, благодѣтель ли я или злодѣй!... Да!.. Вѣрнѣе злодѣй. Ну, что за жизнь будетъ ея?... А навѣрное «жить» захочетъ и еще другимъ, пожалуй, будетъ жизнь давать... 

Докторъ опять вздохнулъ, опустивъ на грудь лицо, и, уходя, разсказалъ сестрѣ, что онъ убѣдился изъ многолѣтней практики и даже написалъ ученый трудъ (да развѣ его примутъ во вниманіе, станутъ читать!), что ничто такъ не вліяетъ на развитіе пороковъ, какъ испорченная кровь. 

Если здороваго человѣка можно еще убѣдить въ пользѣ, необходимости воздержанія,-то человѣка золотушнаго, чахоточнаго, прокаженнаго, алкоголика и пр., никогда не убѣдите,-грустно качая головой, говорилъ докторъ. 

- А какъ же наука, доктора?-спросила сестра. 

- Доктора?.. Да что они съ другой планеты?.. Съ другой кровью?... Развѣ заказано чахоточному или алкоголику, напримѣръ, быть врачомъ?.. Развѣ не ими двигается, направляется наука... Вотъ то-то же!..-отвѣтилъ медикъ. 

- Ну, и какъ же тогда?- помолчавъ, спросила сестра.-Вѣдь тогда... это значитъ всѣмъ погибать, если они же будутъ направлять науку?.. 

Глаза сестры какъ бы изумленно раскрылись. Боль и точно остановка мысли и испугъ выразились въ нихъ. Докторъ пожалъ плечами. 

- Ничего нѣтъ тайнаго, что не сдѣлалось бы явнымъ,уклончиво выговорилъ онъ, откланиваясь, и добавилъ, уже спускаясь съ внутренней теплой лѣстницы, куда сестра вышла проводить его: 

То, что я говорю теперь, закричатъ потомъ съ крыши! Я оптимистъ... Я вѣрю, что хотя и много крови прольется за каждую истину,-истина восторжествуетъ. Прощайте!-ласково закончилъ онъ, еще разъ кланяясь. 

Противъ Ловкевичъ, дальше отъ Анютки, лежала дѣвочка лѣтъ 12-13-ти изъ моднаго магазина. Чистенькая, гладко причесанная, съ густыми, по шею подстриженными, темными волосами, съ прекрасными вдумчивыми глазами, дѣвочка эта страдала ушами и, послѣ сдѣланной ей трепанаціи, туго поправлялась. Когда ее спрашивали о чемъ-нибудь: откуда она, кто ея родители,-принимая ее по виду за пріютенку,-она садилась въ постели и учтиво отвѣчала, повышая, какъ глухіе, голосъ: 

Я ничего не слышу, баринъ или барыня. Я глу

1905 

823 

хая...-и на миловидномъ лицѣ ея скользила грустная, извиняющаяся улыбка. 

Рядомъ съ дѣвочкой лежала женщина-кухарка лѣтъ сорока, свалившаяся въ ледникъ съ лѣстницы и стряхнувшая себѣ «нутро», по ея словамъ. На самомъ дѣлѣ у женщины отъ ушиба сдѣлалась опухоль въ печени... 

Разъ въ палату, уже зимой, принесли въ «ящикѣ» растерзаннуо господской собакой девятилѣтнюю дѣвочку, дочь дворника изъ Лѣсного. Дѣвочка одна пробѣгала въ мелочную лавочку, посланная матерью, когда ульмскій догъ наскочилъ на нее и разгрызъ, разорвалъ. Господа держали собаку изъ баловства, безъ прока, безъ нужды, поручая ухаживать за ней прислугѣ. Дѣвочкѣ сдѣлали 11 швовъ въ больницѣ, изъ нихъ два на лицѣ, и черезъ мѣсяцъ она вышла оттуда, обезображенная на всю жизнь. 

Въ другой разъ привезли опять къ Анюткѣ въ палату еще дѣвочку съ отмороженными пальцами на ногахъ. Дѣвочку эту звали Надей. Она была изъ «воспитонокъ» и отморозила себѣ ноги потому, что, спасаясь отъ побоевъ женщины, которой была отдана въ «дочери», убѣжала въ лѣсъ, гдѣ и провела ночь. Эту дѣвочку привезли въ Петербургъ нашедшіе ее мужики. Ей ампутировали пальцы на обѣихъ ногахъ и надѣялись, что она выздоровѣетъ, но у ребенка сдѣлалась гангрена, и черезъ пять недѣль послѣ ампутаціи она умерла. 

За эти пять недѣль къ ней особенно привязалась сестра Дарья, а сестра Львова, часто, перевязывая ее, громила отцовъ, бросающихъ своихъ дѣтей, и страстно проповѣдывала доктору и всѣмъ, что надо бы мальчиковъ, всѣхъ мальчиковъ извѣстнаго возраста и юношей водить по больницамъ, по всѣмъ больницамъ,-и этой, и Калинкинской, и другимъ-и показывать имъ: «вотъ, что дѣлается вами, вотъ послѣдствія вашихъ увлеченій, вотъ страдальцы, которыхъ вы же посылаете на мученіе!» - Вѣрьте,-говорила, волнуясь, сестра:-если бы они въ тѣ годы, когда душа жива, когда ярки и сильны впечатлѣнія, жалость, состраданіе, если бы они тогда видѣли вотъ этихъ всѣхъ, меньше гадости было бы на землѣ. Вотъ о чемъ матерямъ надо думать, теперешнимъ матерямь, вотъ ихъ прямая обязанность, вотъ ихъ священная миссія, а не та, чтобы отдавать чистаго мальчика въ любую гимназію или любое училище и съ тоской ожидать, что черезъ мѣсяцъ, а то и раньше, онъ узнаетъ все, но какъ?.. Съ легкой, подлой, циничной стороны и потому будетъ съ пѣсенкой «тру-ла-ла» продолжать дѣла своихъ отцовъ, дядей, братьевъ и пр., губя и себя, и свое потомство, и другихъ. 

Анютка на видъ бездумно слѣдила и наблюдала за всѣмъ и за всѣми, слушала все и всѣхъ, и снова та жизнь, которую она узнала у Гогольцевыхъ, охватывала ее, будила въ ней глухіе порывы ненависти и глубокія думы, только теперь она находилась въ положеніи актера, котораго столкнули бы со сцены, не давъ ему кончить роли, и велѣли бы смотрѣть на продолженіе дѣйствія друтими. Къ больничному режиму, къ приносу новыхъ больныхъ, во всѣ часы дня и ночи, къ голосу булочника, ходившаго по коридорамъ съ большой и глубокой корзиной черезъ плечо и протяжно взывавшаго: «бу-у-лки! бу-у-лки! булки-й!»—Анютка давно привыкла, какъ привыкла ставить градусникъ два раза въ день, глядѣть на сестру, безшумно на подносикѣ разносящую эти градусники по больнымъ, потомъ собирающую ихъ и ставящую перомъ какія-то кривыя черточки на разграфленныхъ листахъ, висящихъ у изголовья каждой кровати... 

Душа же ея просыпалась все къ новымъ впечатлѣніямъ и мыслямъ, и истинно, какъ говоритъ Метерлинкъ: «ее не надо было дважды звать на брачный пиръ». 

XI. 

Разъ, вечеромъ, уже послѣ Новаго года, къ учительницѣ съ тонкими линіями лица пришелъ по обыкновенію докторъ. Утромъ еще онъ отнялъ у нея книгу,