шій участіе въ частномъ совѣщаніи профессоровъ со студентами, поспѣшилъ указать на предосудительность такихъ совѣщаній и довольно ясно формулировалъ причинную зависимость между такими совѣщаніями и возникшими среди студентовъ волненіями, довольно неясно намекая въ то же время на какія-то поразившія его на этомъ совѣщаніи обстоятельства. Профессоръ Шредеръ напомнилъ, что онъ всегда протестовалъ противъ такихъ совѣщаній. Опираясь на такую сильную поддержку, нашедшую полное сочувствіе и со стороны профессоровъ Лебедева и Коновскаго, г. Коноваловъ уже вполнѣ опредѣленно далъ понять, что, кто посѣялъ недоразумѣнія, на томъ нравственная отвѣтственность принять на себя и послѣдствія ихъ. Въ отвѣтъ же на обращенную къ нему снова просьбу о примиреніи со студентами, г. Коноваловъ заявилъ, что съ его стороны столкновеніе со студентами не было вспышкой гнѣва и долго сдерживаемаго терпѣнія, о чемъ онъ говорилъ раньше въ пространныхъ выраженіяхъ, а строго обдуманнымъ планомъ разрѣшенія назрѣвшихъ въ институтѣ вопросовъ; онъ долго колебался, когда приступить къ рѣшительнымъ мѣрамъ искорененія деморализаціи среди студентовъ — осенью или теперь, и рѣшилъ, что весною это удобнѣе. Выраженіе какого-либо сожалѣнія передъ студентами было бы нарушеніемъ съ его стороны обдуманной имъ системы поднятія института на степень благоустроенной высшей школы.
На этомъ совѣщаніе 15-го марта закончилось, а обвиняемая группа профессоровъ въ числѣ шести при участіи еще профессора Митинскаго, какъ бывшаго на первомъ совѣщаніи профессоровъ по приглашенію г. Лебедева, отправилась на сходку студентовъ, гдѣ въ категорической и рѣшительной формѣ заявила студентамъ, что принимаетъ на себя отвѣтственность въ вовлеченіи студентовъ въ заблужденіе насчетъ соглашенія съ ними Совѣта относительно неприкосновенности ихъ учрежденій.
Сходка продолжалась дальше; выдѣлилась партія „свобододѣйствующихъ“, не подчиняющихся постановленію большинства относительно забастовки; мнѣнія стали раздѣляться и среди дружно дѣйствующихъ студентовъ, и рѣшено было собраться 16-го марта, чтобы еще разъ провѣрить счетъ голосовъ. Общее настроеніе склонялось противъ забастовки; стала мелькать надежда на устраненіе этой гибельной для студентовъ формы протеста.
Къ сожалѣнію, 16 марта утромъ г. Коноваловъ предоставленной ему властью объявилъ Институтъ закрытымъ до 31 марта, т. е. перваго дня экзаменовъ.
18-го марта былъ назначенъ очередной Совѣтъ.
Совѣщаніе 15 марта и закрытіе Института 16 марта раскрыли во всей неприглядности новую систему, которая съ силою врывалась въ Институтъ. Совѣтъ былъ устраненъ отъ рѣшенія такого жизненнаго вопроса, какъ закрытіе Института. Члены Совѣта выслушали обвиненіе въ полномъ паденіи его авторитета; студенты объявлены глубоко деморализованными; система единенія, довѣрія, взаимнаго уваженія объявлена педагогической неопытностью. Въ замѣнъ предлагалась система, испытанная по своимъ печальнымъ послѣдствіямъ. Начало экзаменовъ до полнаго умиротворенія студентовъ, при начавшемся разладѣ между ними и при билетной системѣ допущенія студентовъ въ Институтъ, грозило обструкціей, никогда въ Институтѣ не прак
тиковавшейся. Глубоко возмущаясь противъ такихъ формъ протеста и болѣя всей душой за неизбѣжныя при этомъ жертвы, предвидя тяжесть отвѣтственности Совѣта при такихъ обстоятельствахъ, та же группа профессоровъ рѣшилась еще разъ вызвать Совѣтъ на открытое выраженіе своего мнѣнія по поводу теченія событій въ жизни Института. Считая своимъ правомъ оправданіе противъ брошеннаго имъ обвиненія, считая своею обязанностью протестовать противъ обвиненія студентовъ въ глубокой деморализаціи, полагая, что достоинство Совѣта требуетъ мотивировки обвиненія о паденіи его авторитета, профессора рѣшились сдѣлать попытку устранить такое неожиданное освѣщеніе возникшаго между студентами и г. Коноваловымъ недоразумѣнія, чтобы тѣмъ яснѣе показать истинную причину его, именно несдержанность Коновалова, т. е. ту черту, которая стоитъ вразрѣзъ съ какой бы то ни было педагогической системой воздѣйствія на молодежь. Вслѣдствіе открытаго заявленія г. Коновалова, что его поведеніе не было вспышкой гнѣва, а выполненіемъ строго обдуманнаго плана воздѣйствія на студентовъ въ цѣляхъ устраненія ненормальностей въ академической жизни, шесть профессоровъ категорически заявили, что подобный планъ воздѣйствія одновременно съ начатыми работами Совѣта, направленными къ той же цѣли, подрываетъ довѣріе къ цѣлесообразности совмѣстной работы и надежду спокойнаго осуществленія такой работы. Они просили Совѣтъ высказаться, примѣненная г. Директоромъ 3 марта по отношенію къ представителямъ хотя бы незаконно собравшейся группы студентовъ форма воздѣйствія допустима ли въ высшей школѣ, какъ строго обдуманный планъ разрѣшенія цѣлаго комплекса сложныхъ взаимоотношеній.
Естественно ожидая на вопросъ, постановленный такимъ образомъ, отвѣтъ, единственно возможный среди коллегіи профессоровъ, они снова настаивали на объясненіи всего недоразумѣнія проявленіемъ гнѣва со стороны г. Коновалова; настаивали, что своимъ заявленіемъ студентамъ 15 марта они настолько сняли съ нихъ вину въ упорствѣ, переложивъ ее на себя, что вполнѣ подготовили почву для единственнаго безкровнаго, такъ сказать, разрѣшенія всѣхъ недоразумѣній въ видѣ слѣдующей примирительной формулы со стороны г. Коновалова:
„Обстоятельства, предшествовавшія возникновенію волненій среди студентовъ, выяснились для меня только 15 марта. Принимая во вниманіе глубокое и невольное заблужденіе студентовъ насчетъ положенія ихъ организаціи, я считаю возможнымъ выразить теперь передъ ними свое сожалѣніе въ невольномъ же нанесеніи имъ глубоко взволновавшаго ихъ оскорбленія. Высоко ставя человѣческое достоинство, я увѣренъ, что при взаимномъ между мною и студентами уваженіи даже несогласіе во взглядахъ не можетъ помѣшать успѣшности совмѣстной работы на пользу науки, разсадникомъ которой нашъ Институтъ былъ уже сто тридцать лѣтъ. “
Это заявленіе отъ лица шести профессоровъ па Совѣтѣ 18-го марта было встрѣчено со стороны г. Коновалова энергичнымъ протестомъ относительно самаго права поднимать такіе вопросы въ засѣданіи Совѣта. Совѣтъ, по мнѣнію его предсѣдателя, есть высокое учрежденіе, на обсужденіе котораго могутъ быть представляемы только „серьезные вопросы“, и предварительно предсѣдатель долженъ быть достаточно ознакомленъ съ ними, ибо
ему, что русское консульство побудило его войти въ связь съ берлинскимъ агентомъ консульства; съ этой цѣлью Нюландеръ написалъ письмо, которое теперь просилъ Кэмфа перевести на нѣмецкій языкъ. Начало письма было слѣдующаго содержанія: „Многоуважаемый господинъ! По указанію желаю довести до Вашего свѣдѣнія слѣдующее: ежедневно сюда въ Стокгольмъ прибываютъ, частью по адресу „С. Z. Riddavegatan“, частью „посыльному А. “, почтовые пакеты съ русскими газетами и журналами анархическаго содержанія. Отправители — частью типографіи въ Женевѣ, частью книжный магазинъ въ Берлинѣ. “ Кромѣ того, Нюландеръ въ письмѣ предлагаетъ себя агентомъ въ Стокгольмѣ и спрашиваетъ, какое вознагражденіе онъ можетъ получить за уже данныя свѣдѣнія и за будущую работу.
Опять прошло нѣсколько недѣль. Въ октябрѣ Нюландеръ разсказалъ Кэмфу, что по увѣдомленію русскаго консульства лицо, которому онъ писалъ въ Берлинъ, лично пріѣдетъ въ Стокгольмъ. Между тѣмъ, этого не случилось. Но Нюландера призвали въ консульство, гдѣ его представили начальнику русскихъ жандармовъ въ Финляндіи и одному изъ начальствующихъ лицъ тайной петербургской полиціи. Эти господа предложили ему быть ихъ здѣшнимъ агентомъ, обѣщали опредѣленное жалованье и деньги на всѣ расходы. Кромѣ того, ему дали списокъ нѣсколькихъ другихъ агентовъ въ Финляндіи и Россіи, которымъ онъ долженъ былъ доставлять свѣдѣнія. Предложили ему также пли получить двухъ помощниковъ, состоящихъ при тайной русской полиціи, или самому нанять себѣ таковыхъ изъ шведовъ. Нюландеръ предложилъ теперь Кэмфу сдѣлаться его помощникомъ, обѣщая ему жалованье въ 100 кронъ (52 рубля) въ мѣсяцъ, помимо де
негъ на экстренные расходы. Кэмфъ не согласился, опасаясь, что такое порученіе можетъ быть разсматриваемо, какъ шпіонство. Нюландеръ отвѣтилъ, что не считаетъ это шпіонствомъ и что онъ, какъ таможенный чиновникъ, обезпеченъ отъ юридической отвѣтственности.
Спустя нѣкоторое время, Нюландеръ пришелъ къ Кэмфу въ совершенномъ отчаяніи, разсказывая, что онъ сжегъ „всѣ свои бумаги“ изъ опасенія обыска. Далѣе онъ разсказалъ, что въ теченіе 14 дней имѣлъ двухъ помощниковъ изъ русской тайной полиціи, но что они уѣхали въ виду одной газетной замѣтки. За эти 14 дней Нюландеръ получилъ всего 150 кронъ и теперь жаловался, что за такую ничтожную плату подвергся такимъ непріятностямъ. Въ теченіе этихъ 14 дней Нюландеръ отправилъ нѣсколько шифрованныхъ телеграммъ.
Послѣ того какъ газеты заговорили о дѣлѣ, Нюландеръ опять явился къ Кэмфу, умоляя спасти его, такъ какъ „его шея уже въ петлѣ“. Онъ былъ призванъ въ главное таможенное управленіе и тамъ долженъ былъ „признаться“, что все навралъ Кэмфу и потомъ „продолжалъ свою ложь, чтобы дразнить любопытство Кэмфа“.
Судебное разбирательство по дѣлу еще продолжается, но едва ли послѣ переданнаго выше заявленія судъ найдетъ возможнымъ, защитить „честь“ Нюландера, хотя другое отдѣленіе того же суда — какъ уже извѣстно читателямъ „Освобожденія“ — оказало крупную услугу русскому правительству, засадивъ въ тюрьму редактора „Veckans Nyheter“ за его нелестные отзывы о русскомъ самодержцѣ.
ez.
На этомъ совѣщаніе 15-го марта закончилось, а обвиняемая группа профессоровъ въ числѣ шести при участіи еще профессора Митинскаго, какъ бывшаго на первомъ совѣщаніи профессоровъ по приглашенію г. Лебедева, отправилась на сходку студентовъ, гдѣ въ категорической и рѣшительной формѣ заявила студентамъ, что принимаетъ на себя отвѣтственность въ вовлеченіи студентовъ въ заблужденіе насчетъ соглашенія съ ними Совѣта относительно неприкосновенности ихъ учрежденій.
Сходка продолжалась дальше; выдѣлилась партія „свобододѣйствующихъ“, не подчиняющихся постановленію большинства относительно забастовки; мнѣнія стали раздѣляться и среди дружно дѣйствующихъ студентовъ, и рѣшено было собраться 16-го марта, чтобы еще разъ провѣрить счетъ голосовъ. Общее настроеніе склонялось противъ забастовки; стала мелькать надежда на устраненіе этой гибельной для студентовъ формы протеста.
Къ сожалѣнію, 16 марта утромъ г. Коноваловъ предоставленной ему властью объявилъ Институтъ закрытымъ до 31 марта, т. е. перваго дня экзаменовъ.
18-го марта былъ назначенъ очередной Совѣтъ.
Совѣщаніе 15 марта и закрытіе Института 16 марта раскрыли во всей неприглядности новую систему, которая съ силою врывалась въ Институтъ. Совѣтъ былъ устраненъ отъ рѣшенія такого жизненнаго вопроса, какъ закрытіе Института. Члены Совѣта выслушали обвиненіе въ полномъ паденіи его авторитета; студенты объявлены глубоко деморализованными; система единенія, довѣрія, взаимнаго уваженія объявлена педагогической неопытностью. Въ замѣнъ предлагалась система, испытанная по своимъ печальнымъ послѣдствіямъ. Начало экзаменовъ до полнаго умиротворенія студентовъ, при начавшемся разладѣ между ними и при билетной системѣ допущенія студентовъ въ Институтъ, грозило обструкціей, никогда въ Институтѣ не прак
тиковавшейся. Глубоко возмущаясь противъ такихъ формъ протеста и болѣя всей душой за неизбѣжныя при этомъ жертвы, предвидя тяжесть отвѣтственности Совѣта при такихъ обстоятельствахъ, та же группа профессоровъ рѣшилась еще разъ вызвать Совѣтъ на открытое выраженіе своего мнѣнія по поводу теченія событій въ жизни Института. Считая своимъ правомъ оправданіе противъ брошеннаго имъ обвиненія, считая своею обязанностью протестовать противъ обвиненія студентовъ въ глубокой деморализаціи, полагая, что достоинство Совѣта требуетъ мотивировки обвиненія о паденіи его авторитета, профессора рѣшились сдѣлать попытку устранить такое неожиданное освѣщеніе возникшаго между студентами и г. Коноваловымъ недоразумѣнія, чтобы тѣмъ яснѣе показать истинную причину его, именно несдержанность Коновалова, т. е. ту черту, которая стоитъ вразрѣзъ съ какой бы то ни было педагогической системой воздѣйствія на молодежь. Вслѣдствіе открытаго заявленія г. Коновалова, что его поведеніе не было вспышкой гнѣва, а выполненіемъ строго обдуманнаго плана воздѣйствія на студентовъ въ цѣляхъ устраненія ненормальностей въ академической жизни, шесть профессоровъ категорически заявили, что подобный планъ воздѣйствія одновременно съ начатыми работами Совѣта, направленными къ той же цѣли, подрываетъ довѣріе къ цѣлесообразности совмѣстной работы и надежду спокойнаго осуществленія такой работы. Они просили Совѣтъ высказаться, примѣненная г. Директоромъ 3 марта по отношенію къ представителямъ хотя бы незаконно собравшейся группы студентовъ форма воздѣйствія допустима ли въ высшей школѣ, какъ строго обдуманный планъ разрѣшенія цѣлаго комплекса сложныхъ взаимоотношеній.
Естественно ожидая на вопросъ, постановленный такимъ образомъ, отвѣтъ, единственно возможный среди коллегіи профессоровъ, они снова настаивали на объясненіи всего недоразумѣнія проявленіемъ гнѣва со стороны г. Коновалова; настаивали, что своимъ заявленіемъ студентамъ 15 марта они настолько сняли съ нихъ вину въ упорствѣ, переложивъ ее на себя, что вполнѣ подготовили почву для единственнаго безкровнаго, такъ сказать, разрѣшенія всѣхъ недоразумѣній въ видѣ слѣдующей примирительной формулы со стороны г. Коновалова:
„Обстоятельства, предшествовавшія возникновенію волненій среди студентовъ, выяснились для меня только 15 марта. Принимая во вниманіе глубокое и невольное заблужденіе студентовъ насчетъ положенія ихъ организаціи, я считаю возможнымъ выразить теперь передъ ними свое сожалѣніе въ невольномъ же нанесеніи имъ глубоко взволновавшаго ихъ оскорбленія. Высоко ставя человѣческое достоинство, я увѣренъ, что при взаимномъ между мною и студентами уваженіи даже несогласіе во взглядахъ не можетъ помѣшать успѣшности совмѣстной работы на пользу науки, разсадникомъ которой нашъ Институтъ былъ уже сто тридцать лѣтъ. “
Это заявленіе отъ лица шести профессоровъ па Совѣтѣ 18-го марта было встрѣчено со стороны г. Коновалова энергичнымъ протестомъ относительно самаго права поднимать такіе вопросы въ засѣданіи Совѣта. Совѣтъ, по мнѣнію его предсѣдателя, есть высокое учрежденіе, на обсужденіе котораго могутъ быть представляемы только „серьезные вопросы“, и предварительно предсѣдатель долженъ быть достаточно ознакомленъ съ ними, ибо
ему, что русское консульство побудило его войти въ связь съ берлинскимъ агентомъ консульства; съ этой цѣлью Нюландеръ написалъ письмо, которое теперь просилъ Кэмфа перевести на нѣмецкій языкъ. Начало письма было слѣдующаго содержанія: „Многоуважаемый господинъ! По указанію желаю довести до Вашего свѣдѣнія слѣдующее: ежедневно сюда въ Стокгольмъ прибываютъ, частью по адресу „С. Z. Riddavegatan“, частью „посыльному А. “, почтовые пакеты съ русскими газетами и журналами анархическаго содержанія. Отправители — частью типографіи въ Женевѣ, частью книжный магазинъ въ Берлинѣ. “ Кромѣ того, Нюландеръ въ письмѣ предлагаетъ себя агентомъ въ Стокгольмѣ и спрашиваетъ, какое вознагражденіе онъ можетъ получить за уже данныя свѣдѣнія и за будущую работу.
Опять прошло нѣсколько недѣль. Въ октябрѣ Нюландеръ разсказалъ Кэмфу, что по увѣдомленію русскаго консульства лицо, которому онъ писалъ въ Берлинъ, лично пріѣдетъ въ Стокгольмъ. Между тѣмъ, этого не случилось. Но Нюландера призвали въ консульство, гдѣ его представили начальнику русскихъ жандармовъ въ Финляндіи и одному изъ начальствующихъ лицъ тайной петербургской полиціи. Эти господа предложили ему быть ихъ здѣшнимъ агентомъ, обѣщали опредѣленное жалованье и деньги на всѣ расходы. Кромѣ того, ему дали списокъ нѣсколькихъ другихъ агентовъ въ Финляндіи и Россіи, которымъ онъ долженъ былъ доставлять свѣдѣнія. Предложили ему также пли получить двухъ помощниковъ, состоящихъ при тайной русской полиціи, или самому нанять себѣ таковыхъ изъ шведовъ. Нюландеръ предложилъ теперь Кэмфу сдѣлаться его помощникомъ, обѣщая ему жалованье въ 100 кронъ (52 рубля) въ мѣсяцъ, помимо де
негъ на экстренные расходы. Кэмфъ не согласился, опасаясь, что такое порученіе можетъ быть разсматриваемо, какъ шпіонство. Нюландеръ отвѣтилъ, что не считаетъ это шпіонствомъ и что онъ, какъ таможенный чиновникъ, обезпеченъ отъ юридической отвѣтственности.
Спустя нѣкоторое время, Нюландеръ пришелъ къ Кэмфу въ совершенномъ отчаяніи, разсказывая, что онъ сжегъ „всѣ свои бумаги“ изъ опасенія обыска. Далѣе онъ разсказалъ, что въ теченіе 14 дней имѣлъ двухъ помощниковъ изъ русской тайной полиціи, но что они уѣхали въ виду одной газетной замѣтки. За эти 14 дней Нюландеръ получилъ всего 150 кронъ и теперь жаловался, что за такую ничтожную плату подвергся такимъ непріятностямъ. Въ теченіе этихъ 14 дней Нюландеръ отправилъ нѣсколько шифрованныхъ телеграммъ.
Послѣ того какъ газеты заговорили о дѣлѣ, Нюландеръ опять явился къ Кэмфу, умоляя спасти его, такъ какъ „его шея уже въ петлѣ“. Онъ былъ призванъ въ главное таможенное управленіе и тамъ долженъ былъ „признаться“, что все навралъ Кэмфу и потомъ „продолжалъ свою ложь, чтобы дразнить любопытство Кэмфа“.
Судебное разбирательство по дѣлу еще продолжается, но едва ли послѣ переданнаго выше заявленія судъ найдетъ возможнымъ, защитить „честь“ Нюландера, хотя другое отдѣленіе того же суда — какъ уже извѣстно читателямъ „Освобожденія“ — оказало крупную услугу русскому правительству, засадивъ въ тюрьму редактора „Veckans Nyheter“ за его нелестные отзывы о русскомъ самодержцѣ.
ez.