22
1915
НИВА
Тяжкія времена.
Разсказъ Л. Авиловой.
Папа уѣхалъ на войну, а мама съ Костей и няней не остались въ своемъ большомъ домѣ въ деревнѣ, а перебрались въ городъ и стали жить въ гостиницѣ, гдѣ былъ длинный темный коридоръ, по которому безпрерывно бѣгали лакеи и горничныя; много-много закрытыхъ дверей, надъ которыми были прибиты нумера, и красивая лѣстница съ ковромъ и дорожкой, съ большимъ зеркаломъ на площадкѣ.
Надъ комнатой, гдѣ жилъ Костя, былъ No 36, а няня никогда не могла запомнить этой цифры, или не видѣла въ темнотѣ, и когда возвращалась откуда-нибудь одна, всегда сердилась и разсказывала, что заблудилась, какъ въ темномъ лѣсу, стучалась куда попало, и что ее, спасибо, добрые люди направили, а то ей бы такъ до ночи ходить.
1915
No 2.
Перепечатка воспрещается.
Костя, съ надутыми губами, забирался въ глубь кресла и не отвѣчалъ.
Няня уходила въ свой каюкъ , о чемъ-то шептала тамъ, о чемъ-то вздыхала и возвращалась съ пряникомъ и работой въ рукахъ.
- Развѣ это господское житье?-ворчала она.-Это не господское житье.
Въ No 36 было три комнаты. Одна довольно большая, гдѣ Костя игралъ и обѣдалъ, другая, за перегородкой, маленькая, гдѣ онъ спалъ вмѣстѣ съ мамой, а третья совсѣмъ маленькая и темная, гдѣ спала няня.
- Каюкъ,- называла ее няня, и это, вѣроятно, означало каюта .
Костѣ въ гостиницѣ сразу понравилось. Можно было влѣзть на широкій подоконникъ и смотрѣть на улицу, гдѣ сновалъ трамвай, ѣхали извозчики, шли люди. На другой сторонѣ была булочная, и туда все бѣгали горничныя въ платкахъ. Рядомъ была лавочка: свѣчи, керосинъ, мыло , и тамъ около двери всегда стоялъ мальчишка въ фартукѣ и сторожилъ, нельзя ли сь кѣмъ-нибудь подраться. И Костя часто видѣлъ, какъ онъ дрался съ другими лавочными мальчишками, съ газетчикомъ, съ сосѣднимъ дворникомъ, или съ извозчикомъ, и въ глубинѣ души питалъ къ нему уваженіе и зависть.
Можно было еще пріоткрыть дверь въ коридоръ и подглядывать, что тамъ дѣлается. Обыкновенно тамъ ничего не дѣлалось, но на Костино счастье иногда открывалась какая-нибудь дверь, и вдругъ оттуда, звеня бубенчиками, выбѣгала собачка на цѣпочкѣ, или лакей несъ на ладони одной руки подносъ съ самоваромъ, чашками и стаканами.
Можно было даже пробѣжаться по коридору до лѣстницы и обратно, пользуясь тѣмъ, что няня чѣмъ-нибудь занята.
Да и вообще мало ли что можно было? И Костѣ первое время жилось прекрасно. Но вдругъ онъ гдѣ-то простудился, сталъ кашлять, и его не только перестали водить гулять, но и строго запретили сидѣть на подоконникѣ смотрѣть въ окно и отворять дверь въ коридоръ. Тогда стало немного скучно.
- Ну, опять ты, мама, уходишь!-ворчливо говорилъ Костя:совсѣмъ дома не сидишь.
Ну, на! Скушай пряничка,-просила она Костю.-Для тебя припасла, медовый.
А сама отходила къ окну, садилась въ кресло и, дернувъ спереди свой темненькій головной платокъ такъ, что онъ шалашикомъ накрывалъ ей лобъ, принималась быстро вязать чулокъ.
– Вотъ времена какія настали!—сама съ собой разсуждала она.-Охъ, тяжкія времена! Не думала, не гадала и дожить. Костенька! Не сори, батюшка, на кресло-то. Кушай поаккуратнѣе. Платочекъ-то у тебя гдѣ? Ручки вытри.
А ты чего не думала, не гадала? А?
- Да про войну я все, батюшка. Вотъ и папу твоего взяли. А какой онъ военный есть человѣкъ? Мухи никогда не обидѣлъ. Вотъ онъ какой человѣкъ! Онъ, какъ маленькій былъ, бывало, все нянюся да нянюся . Нѣжный былъ. А не то что какъ ты теперь: нянька!
Костя смѣялся.
- Неправда! И я тебя часто зову: нянюся.
- И-и! часто! Въ Христовъ день до обѣдни.
- Клубокъ укатился!-кричалъ Костя.-Стой, сейчасъ подниму: онъ подъ диваномъ.
И онъ лѣзъ плашмя подъ диванъ, точно плылъ, а няня говорила плачущимъ голосомъ:
Пыль-то вытираешь, Костенька! Костюмчикъ-то чистенькій! Костя зналъ, что няня вяжетъ чулки тоже для раненыхъ. Мама купила шерсть, а она вяжетъ. Слышалъ онъ, что въ городѣ уже много этихъ раненыхъ и даже видѣлъ въ окно, какъ ихъ везли на извозчикахъ. Няня тогда стояла рядомъ съ нимъ, крестилась, плакала и причитала:
Голубчики вы мои! Защитники! Сподвижники! Мученики святые!
- У нихъ что болитъ?-спрашивалъ Костя.
А видишь: у кого голова въ бинтахъ, у кого рука на перевязи.
Милый, да вѣдь мнѣ нельзя дома,-объясняла мама и цѣло- въ вала его.Мнѣ надо на лекціи, надо на дежурство.
А это что-лекціи?-интересовался Костя.
- А это намъ читаютъ, что намъ надо знать, а мы слушаемъ и учимся.
- А вамъ, мама, что надо знать?
-- Надо знать, какъ ухаживать за больными и ранеными, какъ половчѣе ихъ перевязать, чтобы имъ не было больно.
-- А зачѣмъ раненыхъ перевязывать?
Чтобы кровь не шла, чтобы они поправлялись и были здоровыми.
А откуда у нихъ кровь идетъ?
- Да изъ ранъ, голубчикъ. Если въ руку раненъ, то изъ руки, а если въ ногу, то изъ ноги.
Ну, такъ ты сама знаешь, какъ перевязывать!-радостно кричалъ Костя.-Помнишь, какъ я себѣ палецъ ножичкомъ обрѣзалъ? Ты перевязала. Ну?
Нѣтъ, Костя, это не такъ просто,-говорила мама,-Теперь война, а на войнѣ раны тяжелыя. Вотъ и надо учиться.
Костя думалъ и хмурился.
Не хочешь ты мнѣ разсказать, какая война,-сердито говорилъ онъ:-не хочешь какія-такія тяжелыя раны. Ничего не хочешь! Все уходишь!
- Миленькій, мнѣ некогда,-увѣряла мама.-Вотъ я приду сегодня вечеромъ, и мы поговоримъ. А пока будь умникъ. Няня поиграетъ съ тобой въ игрушки, сваритъ тебѣ яичко. Когда покушаешь, можно взять двѣ конфетки.
- Няня! У меня конфеты въ шифоньеркѣ!- кричала мама, уходя.
Костя оставался одинъ съ няней.
Сядь, батюшка, на диванчикъ,-уговаривала его старуха:а я тебѣ твою книжку подамъ. Ты картинки посмотришь.
- Да ужъ видѣлъ!-съ досадой отказывался Костя.
Ну, кубики подамъ. Ты домъ строить будешь.
- Домъ!-съ презрѣніемъ говорилъ Костя.-Какой же это домъ, если крыши нѣтъ, трубы нѣтъ.
- Желѣзную дорогу подамъ.
- А зачѣмъ паровозъ безъ колесъ? Какъ же ему итти?
- Да вѣдь самъ же ты, голубчикъ, сломалъ. А я виновата стала? Ну, что же, развѣ складныя картинки тебѣ подать?
А ихъ, няня, нарочно, или нечаянно?
Какъ такъ, батюшка, нечаянно?
- Развѣ нарочно?
- Да не нарочно, а война. Ужъ это война, одно слово! Костя старался вообразить себѣ войну и не могъ.
- А папа что теперь дѣлаетъ?
- Что дѣлаетъ! Дерется.
Костя смѣялся. Это-то ужъ, должно-быть, няня врала. Къ папѣ деревнѣ приходили мужики, и онъ ихъ въ каперѣ судилъ. Надѣвалъ цѣпь и тогда не позволялъ Костѣ прибѣгать къ нему и лазить ему на спину. А потомъ снималъ цѣпь, кричалъ что-то съ мужиками и приходилъ домой обѣдать. И когда обѣдалъ, шалилъ съ Костей, смѣялся, а мама сердилась, когда они оба разливали на скатерть воду, или разсыпали соль, и говорила папѣ: Ты хуже маленькаго!
Когда Костя вспоминалъ о папѣ, онъ вздыхалъ. Хорошій у него папа! Высокій, худой и такой близорукій, что, какъ уронитъ пенснэ, ничего не видитъ и смѣется. А когда смѣется, губа лѣзетъ кверху, высоко, и видны не только зубы, но и десны.
Какъ же можно было повѣрить, что папа дерется ? Вѣдь онъ не мальчишка изъ лавочки свѣчи, мыло, керосинъ .
Мама говорила, что онъ стрѣляетъ изъ пушки. Увидитъ непріятеля и—бахъ! бахъ! Вотъ это внушало Костѣ уваженіе, и это, должно-быть, и папѣ было весело и пріятно. Костя упросилъ маму, чтобы она и ему купила пушку, и тогда онъ сталъ разставлять на столѣ оловянныхъ солдатиковъ и палить въ нихъ деревяннымъ шарикомъ. Но шарикъ каждый разъ скатывался со стола на полъ и надо было лазить за нимъ по полу, подъ кресла и столы, и это было скучно. Онъ сталъ мять шарики изъ бумаги, а няня ворчала, что онъ такъ соритъ въ комнатѣ, что не наметешься. Костя сталъ скучать, и дни начали казаться ему пустыми и безконечными.
Долго-долго шелъ день, и наконецъ-то наступалъ вечеръ и возвращалась мама.
- Ну, что? Выучилась?-сейчасъ же спрашивалъ онъ.
А мама, въ свой чередъ, всегда спрашивала няню:
- Ну, какъ у васъ?
- Да что у насъ?-отвѣчала няня.-Поиграли, покушали, немното покапризничали. Ужъ нянька и угодить не умѣетъ: не такъ сказала, не такъ сдѣлала.
- А кашлялъ много?
- И кашляли. Всего, матушка, было, всего
Мама умывалась, надѣвала капотъ и ложилась на диванъ въ ожиданіи обѣда.
Что же, ты еще не выучила?-спрашивалъ Костя, примащиваясь рядомъ съ ней.- Эхъ, какая ты, должно-быть, глупая! Больше не уйдешь?
Мама смѣялась.